Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус

Жан-Мишель Менсьон и Фред, 1953. Фотография Эда ван дер Элскена

Родившийся в 1767 году, казнённый в 1794-м, Луи-Анту-ан де Сен-Жюст был пророком Республики Добродетели: добродетели, дремлющей в каждом человеческом сердце, подавленной и извращённой хозяевами старого мира, которую следовало выманить наружу из каждого нового гражданина — или навязать ему Познав новую страсть к счастью, на мгновение Сен-Жюст оказался способен привить её остальным: словами, следовавшими за «новой идеей в Европе», было «я предлагаю вам следующий декрет». Он взошёл на сцену мировой истории, стоя одной ногой в Париже, другой в Спарте. Он разговаривал с Ликургом и Фукидидом, с Лениным и Пол Потом, и он знал, что они его услышат. ЛИ выступал в баре, где продавались франшизы и утешения наряду с пивом и вином — у берлинских дадаистов подобное место называлось «Кафе Мегаломания». Там ЛИ пытался поймать интонацию Сен-Жюста, что было непросто, аскетичную и иступлённую, яростную и спокойную, интонацию непонятного изречения: «Ум — это софист, который ведёт добродетель на эшафот». Можно было обдумывать их много дней или можно взглянуть на лицо Сен-Жюста, на его портреты и изображающие его гравюры, но, как и сам молодой человек, когда его время вышло, они молчали. Если один портрет был сухой, резкие скулы и прикрытые глаза, то другой был приятный, щёки пухлые и гладкие, глаза невинные. «Каждый сражается за то, что он любит», — говорил философ Террора. «Сражаться за всех это лишь следствие».

ЛИ, писала в 1968 году Элиана Бро (под именем Элиана Папай — «маленькая Элиана» из письма Вольмана), был «самотеррористическим». Группа желала практиковать террор внутри собственной организации — «самообразовательный процесс», как охарактеризовал Рауль Хаусман психологию берлинского «Клуба дада», «в котором рутина и общее согласие были истреблены без жалости». ЛИ настолько ревностно поддерживал общее согласие, что не было ничего важнее, и каждый, не подходящий игре, выбывал из неё; Сен-Жюст, в чьём идеальном обществе изгнание служило основной принудительной мерой, мог бы такое одобрить. Официально первыми были удалены Исидор Изу, Габриэль Померан и Морис Леметр, которые никогда не принимали участия в группе (объявляя права на слова «леттрист» и «леттризм» после инцидента с Чаплином, ЛИ принял основателей лишь затем, чтобы исключить их как предателей своих собственных идей), — а потом, в год между письмом Вольмана к Бро и «…новой идеей в Европе» были исключены сам Бро («милитаристские отклонения», как объясняется во втором выпуске “Potlatch”), Серж Берна («отсутствие строгости ума»), украшенный надписями Менсьон («просто декорация»), даже пророк Щеглов («мифомания, бред толкования, отсутствие революционной сознательности»)9. «Возвращаться к мертвецам бесполезно», — написал Вольман, скрепляя печатью первый список экзекуций ЛИ. Как в некоторых фундаменталистских сектах, оставшиеся в группе никогда больше не должны были общаться с исключёнными и даже не говорить о них. Но Дебор говорил в 1978 году в своём фильме “In girum imus nocte et consumimur 19ni”, туманно процитировав «Юлия Цезаря» в сочетании с фотографией Щеглова: «Ведь пройдут века, и в странах, что ещё не существуют, актёры будут представлять наш подвиг!»10

Годы отяготили эти слова иронией, но они по-прежнему содержат в себе настоящее чудо: намечая тему, Дебор показывает на экране комикс. «ВСАДНИКИ ПРИНЦА ВЭЛИАНТА В ПОИСКАХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ», гласят титры: «ОН ДВИЖЕТСЯ В СТОРОНУ ТАИНСТВЕННОГО СИЯНИЯ, СИЯЮЩЕГО ТАМ, КУДА НЕ ДОЛЖНА СТУПАТЬ НОГА ЧЕЛОВЕКА». Затем Щеглов снова появляется на экране, и Дебор произносит от себя: «Можно сказать, что он изменял город и жизнь уже одним тем, что просто смотрел на них. За один год он открыл поводы для требований для целого века». То открытие было драмой ЛИ, говорил Дебор, а те, на кого падёт месть, — его наследием.

Именно это выразительное противоречие между настолько инфантильными нигилистскими акциями, что им невозможно подобрать никакое философское обоснование, и таким образцово сентиментальным голосом, что он способен облагородить любой инфантильный поступок, между обретённым наследием, несущим семена тоталитаризма и массовой резни, и волей к отрицанию, не содержащей в себе «иных обещаний кроме безудержной автономии и полного отсутствия правил» (Дебор, “In girum”), — вот что определяло Леттристский интернационал. В разговоре, который движется от «Кабаре Вольтер» к Sex Pistols, ЛИ является кульминацией первой стороны истории и источником для второй. Более важно то, что ЛИ создаёт возможность, при которой каждое действующее лицо может говорить на языке любого другого.

В этой истории ЛИ является эпицентром, сосудом — и пустым, и наполненным. У ЛИ была печать, которая олицетворяла историю, — и которую до своего исчезновения в пьяной суматохе группа намеревалась приложить к той философии, которая вытекала из увеселительных поездок на угнанных машинах и ночей, проведённых в катакомбах. В одно и то же время ЛИ и проклинал тех, кто «верил в необходимость оставлять следы»11, и сам же оставил их в достатке: за пять лет чуть менее трёх дюжин скудных бюллетеней, множество кратких эссе, различные варианты détournement, несколько стикеров на телефонных столбах и лозунг на стене. Можно добавить кучку мемуаров: наждачная книга коллажей Дебора, его фильмы «О прохождении нескольких человек через довольно краткий момент времени» и “In girum”, а также романы Мишель Бернштейн «Вся королевская конница» (хдбо) и «Ночь» (1961) — странноватые мемуары, ведь хотя обе книги отсылают к событиям и участникам ЛИ, они никогда не упоминают саму организацию.

В известном смысле книги являются монтажом, потому что они были настоящим вакуумом, который группа была нацелена вызвать в сознании. Невероятный проект ЛИ состоял в «ничегонеделании» и при этом отстаивании себя, поэтому его реальным достижением являлось существование с 1952 года по 1957‑й, когда оставшиеся члены (те, которым каким-то образом удалось, как говорила Мишель Бернштейн в 1983 году, избежать «буржуазной манеры ставить на стол бокал с вином») присоединились к другим действующим художникам, более старшим и гораздо более знаменитым, чем интеллектуалы-лолларды из ЛИ, чтобы организовать Ситуационистский интернационал.

Как организация, которая в период с 1958-го по 1969 год уникальным образом осмысляла важные общественные события и даже повлияла на них в ходе восстания Мая 1968-го, СИ затмил ЛИ, даже если второй имел более глубокое содержание: легенду, лежащую в основе истории, СИ рассказал в качестве факта. В ЛИ существовал абсолютизм, замаскированный примитивизмом этой группы, но именно поэтому Дебор охарактеризовал роспуск ЛИ и образование новой федерации тезисом, озаглавленным «Один шаг назад». «То, что мы сделали, можно разложить на столе: наше наследие осталось на письме», — говорит Мишель Бернштейн о СИ; жестокое обаяние наследия СИ, его действенный авторитет маскируют примитивизм его самого. Так как СИ работал на то, чтобы донести свою