Анж Питу - Александр Дюма

Но даже самые глубокие волнения недолго были заметны на лице Жильбера. Королева, радуясь победе, неосмотрительно подняла на него глаза, когда он подошел к ней и сказал:

— Ваше величество напрасно стали бы оспаривать у этих ученых мужей, о которых вы изволите говорить, главное достижение их науки: умение усыплять магнетическим сном не жертвы, нет, но пациентов. Особенно несправедливо было бы оспорить у них право всеми возможными средствами стремиться к открытию новых законов: будучи признаны и приведены в систему, они смогут перевернуть мир.

Стоя против королевы, Жильбер смотрел на нее, сосредоточив всю свою волю во взгляде; когда он смотрел так на впечатлительную Андре, она не могла выдержать его взгляда.

Королева почувствовала, как при приближении этого человека по ее жилам пробежал озноб.

— Позор! — сказала она. — Позор людям, злоупотребляющим темными и таинственными силами, чтобы погубить душу или тело!.. Позор Калиостро!

— Ах! — убежденно отвечал Жильбер, — остерегайтесь, ваше величество, слишком строго судить ошибки, совершаемые человеческими существами.

— Сударь!

— Всякий человек порой ошибается, ваше величество, всякий человек вольно или невольно вредит другому человеку, и без себялюбия, залога независимости каждого, мир был бы не более чем огромным и вечным полем брани. Одни скажут: все очень просто, лучшие — это те, кто добры. Другие скажут: лучшие — это те, кто менее злы. Ваше величество, чем выше судья, тем снисходительнее он должен быть. С высоты трона вы меньше чем кто бы то ни было вправе строго осуждать чужие прегрешения. Вы, восседающая на земном престоле, явите высшую снисходительность, как Господь, восседающий на престоле небесном, являет высшее милосердие.

— Сударь, — возразила королева, — я иначе смотрю на свои права и обязанности, я царствую для того, чтобы карать и вознаграждать.

— Не думаю, ваше величество. По моему мнению, напротив, вы, женщина и королева, возведены на престол для того, чтобы примирять и прощать.

— Надеюсь, вы не собираетесь читать мне нравоучений, сударь?

— Ни в коем случае, я всего лишь отвечаю вашему величеству. У меня тоже сохранилось одно воспоминание, причем более раннее, чем ваши трианонские впечатления, — воспоминание о том, как Калиостро, про которого вы сейчас упомянули и чье учение отвергли, в садах замка Таверне доказал дофине могущество этой неведомой мне науки, о чем она, без сомнения, не должна забыть, ведь это доказательство произвело на нее впечатление столь сильное, что она лишилась чувств.

Жильбер попал в цель; правда, он разил наугад, но случай помог ему, и удар был таким метким, что королева побелела как полотно.

— Да, — сказала она хрипло, — да, правда, он явил мне во сне отвратительную машину; но я и поныне не знаю, существует ли эта машина в действительности?

— Не знаю, что он вам показал, ваше величество, — продолжал Жильбер, довольный произведенным впечатлением, — но я доподлинно знаю, что нельзя оспаривать титул ученого у человека, приобретающего такую власть над себе подобными.

— Себе подобными! — презрительно пробормотала королева.

— Пусть я ошибаюсь, — продолжал Жильбер, — но в этом случае он обладает еще большим могуществом, ибо склоняет до своего уровня под гнетом страха головы королей и князей земли.

— Позор, повторяю вам, позор тем, кто злоупотребляет слабостью и доверчивостью.

— Иными словами, позор тем, кто пользуется наукой?

— Химеры, ложь, подлость!

— Что это значит? — спокойно спросил Жильбер.

— Это значит, что Калиостро — подлый шарлатан и что его так называемый магнетический сон — преступление.

— Преступление?

— Да, преступление! — настаивала королева. — Ибо это воздействие пойла, отравы, яда, и человеческое правосудие в моем лице сумеет настигнуть и покарать тех, кто изготовляет подобные зелья.

— Ваше величество, ваше величество, — терпеливо увещевал Жильбер, — молю вас о снисхождении к тем, кто совершил ошибку в этом мире.

— А, так вы раскаиваетесь?

Королева заблуждалась: по мягкому голосу Жильбера она заключила, что он просит за себя.

Она заблуждалась, и этим своим преимуществом Жильбер не преминул воспользоваться.

— В чем? — спросил он, устремив на Марию Антуанетту пылающий взор; она не смогла выдержать его и опустила глаза, как от света солнечного луча.

Преодолев смятение усилием воли, она сказала:

— Королеве не задают вопросов и не могут нанести обиды; вы новичок при дворе, и запомните это; но вы, кажется, говорили о тех, кто совершил ошибку, и взывали к моему снисхождению?

— Увы, ваше величество, — сказал Жильбер, — какое человеческое существо можно назвать непогрешимым? То, которое так глубоко забилось в скорлупу своей совести, что уже недоступно постороннему глазу? Вот что часто именуют добродетелью. Будьте снисходительны, ваше величество.

— Но если так рассуждать, — неосторожно начала королева, — то для вас, сударь, для вас, ученика тех людей, чей взгляд ищет истину даже на дне сознания, нет добродетельных существ?

— Это верно, ваше величество.

Она разразилась смехом, в котором звучало откровенное презрение.

— Помилуйте, сударь! — воскликнула она. — Извольте вспомнить, что вы не на площади, где вас слушают глупцы, крестьяне и патриоты.

— Поверьте, ваше величество, я знаю, с кем говорю, — возразил Жильбер.

— Тогда больше почтения, сударь, либо больше притворства. Окиньте взглядом свою жизнь, измерьте глубины совести, — а она у людей, которые трудились на самых разных поприщах, несмотря на их гений и опыт, должна быть такая же, как и у всех смертных; припомните хорошенько все, что было в ваших помыслах низкого, вредного, преступного, все жестокости, насилия, даже преступления, какие вы, быть может, совершили. Не перебивайте меня! И когда вы подведете итог, господин доктор, склоните смиренно голову и не приближайтесь более в надменной гордыне к обиталищу королей, ведь им — во всяком случае, пока не будет суждено иначе — доверено Богом читать в душах людей, преступивших закон, проникать в глубины их совести и налагать без жалости и снисхождения кару на виновных. Вот что вам надлежит сделать, сударь. Раскаяние вам зачтется. Поверьте мне, лучшее средство исцелить столь больную душу, как ваша, было бы стать отшельником и жить вдали от почестей, ибо они внушают людям ложные представления об их величии. Так что я посоветовала бы вам держаться подальше от двора и отказаться от желания врачевать недуги его величества. Вам следует взяться за лечение, которое угоднее Господу, нежели любое другое: вам надо излечить самого себя. У древних ведь даже есть поговорка: «Ipse cura, medici»[30].