Анж Питу - Александр Дюма

Он понял.

— Прошу прощения, ваше величество, — сказал он, — вы правы, я совершил непростительную оплошность, забыв, что я врач и меня позвали к больной. Извините меня, государыня; впредь я все время буду об этом помнить.

И он стал размышлять вслух:

— Ваше величество, как мне кажется, находится на грани нервного припадка. Осмелюсь просить ваше величество взять себя в руки, иначе будет поздно и вы уже не сможете совладать с собой. Сейчас ваш пульс бьется неровно, кровь приливает к сердцу: вашему величеству дурно, ваше величество задыхается; быть может, следовало бы позвать кого-нибудь из придворных дам.

Королева прошлась по комнате, затем снова села и спросила:

— Вас зовут Жильбер?

— Да, ваше величество, Жильбер.

— Странно! У меня сохранилось одно воспоминание времен моей юности; если я вам о нем расскажу, вас, верно, удивит и сильно обидит, что я об этом помню. Впрочем, не страшно! Вы легко исцелитесь от обиды, ведь ваша философская образованность не уступает медицинской.

И королева иронически улыбнулась.

— Хорошо, ваше величество, — сказал Жильбер, — улыбайтесь и смиряйте понемногу ваше нервы насмешкой; одно из самых прекрасных достоинств умной воли — умение управлять собой. Смиряйте, государыня, смиряйте, но только не через силу.

Это врачебное предписание было сделано с таким подкупающим добродушием, что королева, несмотря на заключенную в нем глубокую иронию, не смогла оскорбиться.

Она только возобновила атаку, начав с того места, где остановилась.

— Вот что я вспоминаю…

Жильбер поклонился в знак того, что слушает.

Королева сделала над собой усилие и устремила на него взгляд.

— В ту пору я была супругой дофина и жила в Трианоне. В саду копошился мальчик, весь черный, перепачканный в земле, угрюмый, словно маленький Жан Жак Руссо; он полол, копал, обирал гусениц своими маленькими цепкими лапками. Звали его Жильбером.

— Это был я, ваше величество, — невозмутимо сказал Жильбер.

— Вы? — переспросила Мария Антуанетта с ненавистью. — Так я не ошиблась! Значит, никакой вы не ученый!

— Я полагаю, что если у вашего величества такая хорошая память, то ваше величество вспомнит также, когда это было, — сказал Жильбер, — если я не ошибаюсь, мальчик-садовник, о котором говорит ваше величество, рылся в земле, чтобы заработать себе на пропитание, в тысяча семьсот семьдесят втором году. Сейчас тысяча семьсот восемьдесят девятый год; так что с той поры, о которой говорит ваше величество, прошло семнадцать лет. В наше время это большой срок. Это гораздо дольше, чем надо, чтобы сделать из дикаря ученого человека; душа и ум в некоторых условиях развиваются быстро, как растения и цветы в теплице. Революции, ваше величество, теплицы для ума. Ваше величество смотрит на меня и при всем своем здравомыслии не замечает, что шестнадцатилетний мальчишка превратился в тридцатитрехлетнего мужчину; так что напрасно ваше величество удивляется, что маленький простодушный невежда Жильбер благодаря дуновению двух революций стал ученым и философом.

— Невежда, может быть, но простодушный?.. Вы сказали «простодушный», — в гневе вскричала королева. — Мне послышалось, что вы назвали маленького Жильбера простодушным?

— Если я ошибся, ваше величество, и похвалил этого мальчика за достоинство, каким он не обладал, то я не знаю, откуда вашему величеству лучше меня известно, что он обладал недостатком, этому достоинству противоположным.

— О, это другое дело, — сказала королева, помрачнев, — может, мы когда-нибудь об этом поговорим; а пока давайте вернемся к мужчине, к человеку ученому, к человеку более совершенному, к воплощенному совершенству — к тому, кто сейчас передо мной.

Жильбер пропустил слово «совершенство» мимо ушей. Он слишком хорошо понимал, что это было новое оскорбление.

— Извольте, государыня, — просто ответил Жильбер, — и объясните, зачем ваше величество приказали ему явиться?

— Вы предлагаете свои услуги в качестве королевского медика, — сказала она. — Но вы понимаете, сударь, что меня слишком заботит здоровье моего супруга, чтобы доверить его малоизвестному человеку.

— Я предложил свои услуги, ваше величество, — ответил Жильбер, — и был принят на королевскую службу; у вашего величества нет оснований подозревать меня в недостатке знаний и усердия. Я прежде всего врач политический, меня рекомендовал господин де Неккер. Что же до остального, то если королю когда-нибудь понадобятся мои знания, я буду лечить его телесные недуги, поставив все возможности человеческой науки на пользу творению Создателя. Но главное, ваше величество, я стану для короля не только хорошим советчиком и хорошим врачом, но и добрым другом.

— Добрым другом! — вскричала королева с новым взрывом презрения. — Вы, сударь?! Другом короля?!

— Конечно, — невозмутимо отвечал Жильбер, — почему бы и нет, ваше величество?

— Ах да, опять благодаря вашим тайным способностям, с помощью ваших оккультных наук, — пробормотала она. — Кто знает? Мы уже видели жаков и майотенов; быть может, возвращается эпоха средневековья? Вы возрождаете приворотные зелья и колдовские чары. Вы собираетесь управлять Францией посредством магии. Вы надеетесь стать Фаустом или Никола Фламелем.

— У меня и в мыслях нет ничего подобного, ваше величество.

— Нет в мыслях, сударь! Сколько чудовищ более жестоких, чем чудовища из садов Армиды, более жестоких, чем Цербер, вы усыпили бы у врат нашего ада?

Произнося слова «вы усыпили бы», королева устремила на доктора еще более испытующий взгляд.

Теперь Жильбер невольно покраснел.

То было неизъяснимой радостью для Марии Антуанетты, она почувствовала, что на сей раз ее удар попал в цель и больно ранил врача.

— Ведь вы же умеете усыплять, — продолжала она, — вы учились везде и на всем и несомненно изучили магнетизм вместе с чародеями нашего века, с людьми, которые превращают сон в предателя и выпытывают у него секреты.

— И правда, ваше величество, я часто и подолгу учился у Калиостро.

— Да, у того, кто осуществлял сам и заставлял осуществлять своих последователей моральное воровство, о котором я только что говорила; у того, кто посредством магического усыпления, которое я назвала бы подлостью, отнимал у одних душу, у других тело.

Жильбер снова уловил намек, но на этот раз не покраснел, а побледнел. Королева затрепетала от радости.

«О, ничтожество, — прошептала она, — теперь я отомстила, я ранила тебя и, как видно, до крови».

Но даже самые глубокие волнения недолго были заметны на лице Жильбера. Королева, радуясь победе, неосмотрительно подняла на него глаза, когда он подошел к ней и сказал: