Дракула. Последняя исповедь - Крис Хамфрис

Граф повернулся к кардиналу. Он уже не раз пытался угадать, какие чувства одолевали посланца Святого престола, но тот оставался совершенно бесстрастным. Хорвати показалось, что даже последний рассказ о невероятных ужасах не произвел на Гримани никакого впечатления. Во всяком случае, выражение его лица почти не изменилось. Губы итальянца едва заметно искривились, что вполне можно было принять за слабую улыбку. Его веки были опущены, и несведущий человек мог подумать, что кардинал спит. Однако глаза священнослужителя, прятавшиеся под набрякшими веками, цепко следили за всем происходящим, оставались яркими и подвижными.

— Вы говорите, мы должны рассудить? — Петру с явным недовольством высвободил свою руку. — После всего, что мы только что услышали, возможно только одно суждение. Он был дьяволом во плоти, а вовсе не его сыном. Сотворить такое в алтаре! Это святотатство!

— Возможно. — Негромкий голос кардинала прозвучал так же внушительно, как и крик спатара, раздавшийся совсем недавно.

— Это говорите вы, служитель нашего Господа? — Молодой человек уже не мог сдержать возмущения.

— Да, я служу Богу, — ответил ему итальянец. — Но суть этой службы состоит в постоянной борьбе за веру. Я — воин христианской церкви, на пороге которой стоят толпы неверных, готовых разрушить дом Господа нашего. Вы предлагаете позволить им вышибить дверь и ворваться внутрь? — Он с сомнением покачал головой.

— То есть это бесстыдство вы оправдываете необходимостью? — Петру в недоумении повернулся к Хорвати. — Граф, я вынужден воззвать к вам. Неужели вы думаете так же?

Венгр внимательно смотрел на легата и чувствовал, как внутри его пробуждается надежда.

— Я уже говорил, что разделяю ваше отвращение, спатар, — ответил он. — Но, по-моему, его преосвященство прав. Подумайте о той угрозе, с которой столкнулся Дракула. Вы видели когда-нибудь, что турки творят в захваченных городах? — Хорвати дернул плечом, словно его охватила дрожь. — Это бесстыдство, как вы назвали поступок Дракулы, просто осталось бы незамеченным среди множества тех, которые могли бы последовать за ним.

— Однако это не оправдывает… — попытался возразить Петру, но Хорвати поднял руку.

— Дракула прагматично смотрел на жизнь, спатар, — заявил он. — Валашский князь нуждался в том, чтобы бояре объединились вокруг него, собрали людей, вооружили их, следовали за ним и исполняли его приказы. Люди редко поступают так во имя любви и даже, как это ни печально, во имя Бога.

Хорвати закрыл на мгновение свой единственный глаз, потом продолжил:

— Но я сам не раз становился свидетелем того, что они довольно часто делают это из страха.

— Однако мы кое о чем забываем, граф, — снова заговорил кардинал. — Во многих областях Италии существует праздник дураков, когда сумасшедшим позволено вытворять все, что им хочется. Разве такого не существует в Валахии? Ведь появлялись же слухи о том, что Дракула спятил. Так почему бы нам не списать на это некоторые его поступки?

— Но это совершенно невозможно совместить, господа, — возразил Петру. — Сумасшедший прагматик!.. Это звучит как-то очень странно.

— Напротив, молодой человек. Почти все итальянские князья, которых я знаю, как раз полностью соответствуют такому определению.

Гримани усмехнулся и продолжил:

— Хотя в том, что здесь говорилось, есть нечто такое, что меня особенно занимает. Мне уже приходилось слышать о преступлениях Дракулы, об ужасах, которые он творил, в том числе и об истории с любовницей. Прежде все утверждали, будто эта женщина была убита. — Легат повернулся к средней исповедальне. — Однако она перед нами и сама рассказывает, как все было. Во что же нам верить?

Все посмотрели в ту же сторону, куда и кардинал.

Илона, конечно же, не могла разобрать, о чем они говорили. Она лишь слышала, как в соседней исповедальне плакал Ион. Женщина прислушивалась к его вздохам и рыданиям и вспоминала свои собственные слезы. В тот самый день будущая монахиня плакала от тоски, от мучительной душевной боли.

Такое случалось с ней только два раза в жизни. В первый раз это произошло после того, как возлюбленный изрезал ее ножом. Уже по пути в монастырь Илона ясно и бесповоротно поняла, что же на самом деле сделал Влад. Ей стало ясно, что она уже никогда больше не увидит его. Во второй раз женщина зарыдала, когда оказалось, что ее предположение не оправдалось и она все-таки увидела своего князя, точнее, то, что от него осталось. Но это уже не имело никакого значения.

Только Илона могла ответить на вопрос, который задал кардинал.

— Верьте тому, что я сказала. Теперь вы знаете все, — негромко сказала она. — Сперва князь распорол мне грудь кинжалом поперек, а потом завершил изображение распятия, проведя линию от горла до самого низа.

— Святотатство на святотатстве!

Петру подошел к исповедальне Илоны.

— Что вы еще можете рассказать об этом?

— Только одно.

Теперь голос женщины звучал громче и увереннее. Она решилась поведать о том, что каждую ночь возвращалось к ней и виделось так ясно, словно произошло вчера.

— Когда он приставил нож… туда и сделал разрез в том месте, мне было страшно больно. — Монахиня вздохнула. — Но самый страшный удар нанесло мне вовсе не острие кинжала. Окончательно меня сломила его единственная слезинка, которая упала мне на грудь. Других я никогда не видела.

В зале повисла тишина. Ее нарушало только потрескивание огня в канделябрах, да перья писцов монотонно скрипели, занося рассказ на пергамент.

Через мгновение Илона продолжила, но настолько тихо, что слушателям пришлось подвинуться, чтобы разобрать ее слова:

— Влад называл меня своим убежищем, своим отдохновением. Этой единственной своей слезинкой он попрощался со мной, с тем единственным счастьем, спокойным и безмятежным, какое знал за всю свою жизнь.

— Вы прощаете его?

— Разве Господь не учит нас прощать, ваше преосвященство?

— Но… такое?

«Как же заставить их понять, что это было очень просто?» — подумала дочь кожевника.

— Я любила его и никогда не переставала любить.

— Но это невозможно, — прошептал Петру. — Ни один человек, получивший такие повреждения, не может выжить, тем более женщина.

Ему ответил Ион, голос которого был хриплым от горя и печали.

— Только Влад мог нанести такие порезы, с виду страшные, но не смертельные, — проговорил он. — Он хорошо усвоил уроки Токата. Князь лучше, чем кто-либо еще, знал, где проходит граница между жизнью и смертью. Он умел балансировать на ней. Это стало сущностью его жизни. Мне частенько доводилось составить ему компанию. Пусть Господь простит меня за это.