Деррида - Бенуа Петерс

Я же читаю тебя чаще всего кусочками, а вечером порой и большим куском. Медленно. Она по-прежнему на журнальном столике, который не для работы, а для того, чтобы слушать того, кто говорит с тобой, – я читаю и как будто слушаю тебя… Ты написал «нечто» необычное. И ты знаешь это лучше нас, тех, кто тебя читает. Ты вырвался вперед! Приобрел фору тем, что написал, и тебя догонят, но лишь для того, чтобы понять, что ты уже где-то еще… Вот почему я спешу и говорю на языке моего запоздания: я был потрясен, Жак, этим текстом, этой книгой, двумя ее колонками, их двойным монологом и сговором, трудом и вспышкой, нейтральностью и ее болью, тусклостью и ее блеском – и внутренним повторением одного и того же, на каждом из «путей» этого контрастного хора. Прости меня за эти смешные слова, прошу тебя, но этим «проговариваются» неслыханные вещи, которые не ограничиваются Гегелем и Жене; это беспрецедентный философский текст и в то же время поэма, равной которой я не знаю. Продолжу читать[671].

Еще более удивительно, что с немалым воодушевлением отнесся к работе и Пьер Бурдье:

Старик,

хочу принести тебе самые искренние благодарности за Glas, который прочел с огромным удовольствием. Меня помимо прочего заинтересовали твои графические изыскания. Я тоже, хотя и в другой логике, пытаюсь подорвать традиционную риторику, и твоя попытка очень меня в этом плане воодушевила. По сути же, если говорить о том, в чем я могу разобраться, – а добраться до этой сути непросто… – я думаю, что мы во многом согласились бы. Я порой говорю себе, что, если бы я занимался философией, я хотел бы делать то, что делаешь ты[672].

В США Glas вызывает воодушевление и у Джеффри Хартмана, коллеги Поля де Мана по Йельскому университету. В этой странной книге он видит осуществление мечты немецких романтиков, и в частности Фридриха Шлегеля, то есть «симфилософию» как симбиоз искусства и философии[673].

С Поль Тевенен ситуация гораздо более сложная. 20 октября 1974 года Деррида отправляет ей книгу – со смущением и в замешательстве. Несколькими месяцами ранее он предложил ей прочитать часть, в которой идет речь о Жене; она дала суровую оценку тексту, посчитав его «незавершенным», «написанным слишком наспех» и, главное, «не таким хитрым, как сам Жене»[674]. Вскоре после выхода книги Деррида от разных людей узнает о том, что она ведет против Glas настоящую «очернительскую кампанию». Деррида с грустью упрекает ее в этом, но она отвечает весьма агрессивно:

Итак, вы изволите на меня сердиться. Мне это давно уже известно. И поверьте, началось это задолго до Glas. Или скорее именно это заставило меня среагировать на чтение этой книги. Glas звонит по многим разрывам, которые я в нем вычитала. Сеть, которую вы плетете, оставляет немного шансов тому, кто попробовал бы из нее выпутаться…

Вы, по сути, очень плохо перенесли ваш разрыв с Филиппом Соллерсом. И, чтобы покончить с ним, вам нужно было сровнять до основания все, что могло напомнить о временах той существенной связи, которая вас с ним объединяла. Имелись в этой истории и кое-какие статисты. Но не важно. Они никогда не имели значения. Чтобы избавиться от самой памяти об этом периоде, вам нужно было освободиться от всего, что имело хоть какое-то значение, – от Антонена Арто, от меня. Через Жене в Glas я прочла это. Вы не заставите меня думать, что мечом гладиолуса вы не собирались обрубить gli глотки (glotte)[675] Соллерса[676].

Поль Тевенен утверждает, что воздерживалась от обсуждения книги, не считая ее материального облика, который ей кажется недостаточно утонченным. При этом она допускает, что несколько раз все же нарушила свое молчание, в частности на одном обеде с «людьми из Digraphe». На самом деле она так плохо отнеслась к этой книге скорее всего потому, что у нее возникло впечатление, будто Деррида хочет увести у нее Жене, подобно тому, как другие пытались присвоить Арто, тогда как она хотела бы, чтобы оба писателя принадлежали только ей и никому другому. Плохие отношения между Поль Тевенен и Жаком Деррида будут сохраняться более двух лет, когда они избегали друг друга. Да и потом они уже никогда не вернутся к искренности первых лет их дружбы.

Намного больше значит для Деррида другая реакция – самого Жана Жене. Он лучше любого другого знает, что из-за критики Сартра (в «Святом Жене, комедианте и мученике») Жене не мог писать более 10 лет. Как объяснит Деррида в одном из интервью, у Сартра был «проект присваивающего объяснения, которым Жене снова замыкался в своей истине, в истине, которая, получается, была вписана в его изначальный проект», истине тем более агрессивной, что она не признавала письмо как таковое[677]. Деррида, предлагая в Glas свой долгий окольный путь, меньше всего хотел бы остановить движение Жене, «свести его к нему прошлому, обуздать его». Он подчеркнул это в самом тексте: «Впервые я, когда пишу, как говорится, „о“ ком-то, боюсь, что этот кто-то меня прочтет… Он больше почти не пишет, он похоронил литературу не в пример другим… и все эти истории о похоронном звоне, подписи, цветке, лошади его, должно быть, бесят»[678]. После выхода Glas Деррида будет очень тронут тем, что Жене скажет ему несколько теплых слов об этом произведении, едва ли не украдкой, но в дальнейшем благоразумно воздержится от его обсуждения.

Одна из самых приятных неожиданностей, связанных с этой книгой, столь изобретательной в типографическом отношении, относится, что любопытно, к сфере устной речи. 3 ноября 1975 года Жан Риста и Антуан Бурсейе, дирижер и друг Жана Жене, организуют публичное чтение Glas в театре Рекамье. Страницы книги проецируются на экран, а Мариа Казарес и Ролан Бертен читают из нее отрывки. Этот эксперимент очень тронет Деррида, о чем он напишет Бурсейе:

Вам удалось то, что я считал невозможным. И я просто восхищаюсь тем, что вы пошли на такой риск. На этом сеансе вы подарили мне странную радость примирения (с тем, что я написал и что дошло до меня извне, став вполне приемлемым). Это было очень хорошо. И не только для меня, как мне теперь известно. Для всех