КУДЕЯР - Артамонов Иванович

Между тем выборные сгрудились возле Лобного места. Был воскресный день.

— Солнышко-то нонче как ярко светит! — произнёс иконописец Останя, обращаясь к другу Тимофею Андрееву; оба они были посланы на земский собор псковичами. — Что-то нам царь Иван Васильевич скажет?

— Зарекался ты к царю-батюшке в гости ходить, помнишь, чай, как твоя борода дымилась? — усмехнулся колокольных дел мастер.

— Зарекался я на наместников жаловаться, а тут народ доверие оказал, ради народа и умереть можно. Как было в Москву не поехать?

— Идут, кажись!

Из Фроловских ворот Кремля показалась процессия бояр и духовенства во главе с царём и митрополитом Макарием.

— Глянь, твой заказчик идёт, батюшка Сильвестр.

После великого пожара Останя был призван в Москву, где занимался росписью Чудова монастыря, поэтому хорошо запомнил благовещенского священноиерея, приставленного царём и митрополитом следить за работой иконописцев. Прошлым летом во Псков приезжал сын Сильвестра Анфим и попросил Тимофея Андреева, о котором Останя много добрых слов сказывал его отцу, слить колокол для звонницы Кирилло-Белозерского монастыря. Тимофей с сыновьями Матвеем и Кузьмой, а также с младшим братом Михаилом немало потрудились над заказом. Когда колокол опробовали, Анфим остался доволен.

Поднявшись на Лобное место, Макарий отслужил молебен, после которого вперёд вышел царь. Лицо его было взволнованным, глаза возбуждённо блестели.

— Молю тебя, святой владыка! Будь мне помощником и любви поборником. Знаю, что ты добрых дел и любви желатель. Ведаешь сам, что я после отца своего остался четырёх лет, после матери — осьми; родственники меня не берегли, а сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны и почести похитили моим именем и во многих корыстях, хищениях и обидах упражнялись. И в то время, когда они расхищали мои сокровища, я был точно нем и глух и по молодости и беспомощности своей не обличал их, а они властвовали. О бесчестные лихоимцы, злобные хищники и судьи неправедные! Какой теперь дадите нам ответ за те слёзы и кровь, которые пролились благодаря вашим деяниям? Я же чист от крови сей, ожидайте воздаяния своего!

«Не ты ли палил нам бороды, обливал горячим вином, велел нагими лечь на пол? — подумалось Тимофею, но он промолчал, боясь быть кем-нибудь услышанным, лишь искоса глянул на своего друга Останю. По щекам иконописца текли слёзы. — Воистину народ русский словно младенец: что царь ему ни скажет, всему верит. Ивану-то Васильевичу, видать, очень хочется очистить себя от ошибок молодости, все вины свалить на злодеев-бояр».

Между тем царь поклонился на все четыре стороны и продолжал:

— Люди Божьи, дарованные нам Богом! Взываю к вашей вере к Богу и к вашей любви к нам. Ныне ваших обид, разорений и налогов исправить нельзя вследствие продолжительного моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправд бояр моих и властей бессудства неправедного, лихоимства и сребролюбия; молю вас, оставьте друг другу вражды и тяготы свои, кроме разве очень больших дел: в этих делах и в новых я сам буду вам, насколько возможно, судья и оборона, буду неправды сокрушать и похищенное возвращать.

Бурю ликования вызвали в народе эти слова. Во все глаза смотрели на царя собравшиеся на Пожаре люди, дивились его молодости, верили не столько словам, сколько глазам, в которых виделись им искреннее раскаяние и глубокая вера в возможность всеобщей любви. Впервые государь сказал, что желает быть поборником правды, защитником простых людей от лихоимства бояр и их людей. Такого никогда не говорили ни отец его, ни дед. Будет что рассказать в городах и весях тем, кто оказал им доверие — послал в Москву слушать речь самого царя-батюшки.

Процессия бояр и церковников направилась в Кремль.

— Пора и нам, Останюшка, в путь-дорогу.

— Слава тебе, Господи, что сподобил меня увидеть чудо великое! — возвышенно произнёс иконописец.

Тимофей насмешливо глянул на друга.

— Али забыл, как твоя борода горела?

— При чём тут моя борода? Царь призывает народ помочь ему одолеть злыдней бояр. Начинается подлинная любовь между государем и его подданными. Отныне всё будет по-иному! — в глазах Остани блестели слёзы умиления.

«Будет ли? — хотел было возразить колокольных дел мастер, но поостерёгся: не многие в толпе думали так, как он. — Русский народ как дитё малое: что ни скажи, всему верит».

ГЛАВА 19

В день Катерины-санницы, когда для мужиков начинается зимний извоз, а из каждой риги доносится перестук цепов, царь Иван Васильевич вместе с братом Юрием выступил в поход на Казань, оставив Москву на сохранение двоюродному брату Владимиру Андреевичу. Казанцев следовало наказать за многие неправды, творимые ими. В октябре прошлого года татары под водительством Арак-богатыря приходили воевать галицкие места. Костромской наместник Захарий Яковлев одолел их, Арака убил и многих полонянников прислал в Москву. Иван Васильевич намерен навсегда покончить с неверными.

Русским воинам приказано собраться в ближних от Владимира городах. Во главе большого полка, расположившегося в Суздале, царь поставил многоопытного Дмитрия Фёдоровича Бельского и молодого, но прославившегося уже повсюду Владимира Ивановича Воротынского. В прошлом казанском деле Воротынский был под началом у Шиг-Алея, ныне получил очередное повышение, — царь приметил статного воеводу с красивым открытым лицом и не забывает о нём, обещает в скором времени пожаловать боярством. Пятнадцать лет минуло с той поры, когда юный Владимир Воротынский вместе с отцом участвовал в заговоре Михаила Львовича Глинского, за что был наказан — бит пугами на торжище.

Передовой полк под командованием известного воеводы Петра Ивановича Шуйского встал в Шуе, а часть передового полка под началом второго воеводы, Василия Фёдоровича Лопатина, происходившего из обширного рода Оболенских, разместилась в Муроме.

Полк правой руки, расположившийся в Костроме, возглавили боярин Александр Борисович Горбатый- единственный сын Бориса Ивановича Горбатого, которого Андрей Михайлович Шуйский некогда безуспешно призывал отъехать к удельному князю Юрию Дмитровскому, и углицкий дворецкий боярин Василий Семёнович Серебряный.

В Ярославле встал полк левой руки, вверенный удачливому воеводе Михаилу Ивановичу Воротынскому, старшему брату Владимира, и молодому Борису Ивановичу Салтыкову.

Что касается сторожевого полка, то местом его пребывания был выбран небольшой городок на севере Владимирского края — Юрьев-Польский. Им руководил близкий к царю человек князь Юрий Михайлович Булгаков, для которого десять лет назад Иван Бельский добивался у юного государя пожалования боярством, но Шуйские тогда не допустили этого. Вторым воеводой сторожевого полка значился тихий и богомольный Юрий Иванович Кашин.

В день кончины своего отца[192] государь под благовест колоколов вступил во Владимир. Город окружала деревянная стена, кое-как восстановленная после пожара тринадцатилетней давности, состоящая из 435 городен[193],- крепость была велика. Миновав Золотые ворота, всадники оказались в окружении деревянных домов, многие из которых потемнели от времени, казались ветхими. Среди них выделялись два каменных собора — Успения Богородицы и Дмитрия Селунского да Рождественский монастырь с каменными же церквами и трапезной. К городу примыкал довольно обширный посад и слободы. Иван Васильевич внимательно огляделся по сторонам, и ему стало не по себе. Владимир — город великих воспоминаний и чтимых святынь, здесь жили его прославленные предки Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский, а Владимир Мономах, построивший каменную церковь Спаса, заложил новый город на Руси, названный в честь основателя его именем. Однако в последние годы Владимир сильно обветшал, выглядел захолустным грязным городишком, пришёл в упадок, местами разрушился.

Государь проехал к Успенскому собору — прекраснейшему творению князя Андрея Боголюбского. Здесь встретили его священнослужители. Приняв благословение, прошёл внутрь храма, который всё ещё сохранял следы пожара 1536 года — по стенам и сводам виднелись трещины.

«Отчего такое нерадение? Надобно будет озаботиться сохранением творения прадеда нашего Андрея Боголюбского».

Внимание царя привлекла дивная роспись храма. Над узкими щелевидными оконцами видны синие павлины с пышными хвостами, а по краям оконного проёма — хитроумное переплетение трав. Меж золочёных колонок нарисованы пророки с грамотами в руках.

Царь прошёл в середину собора и подивился его высоте, простору и яркому освещению. Из двенадцати окон главы храма свободно лился поток света, так что изображённый в куполе Христос казался как бы парящим в воздухе. Но больше всего его поразило мастерство прославленного Андрея Рублёва и его товарища Даниила Чёрного[194]: полтора века минуло с того времени, когда они трудились в Успенском соборе, но краски не поблёкли, не утратили своей праздничности, правда, кое-где появились трещины, пятна.