КУДЕЯР - Артамонов Иванович

Подошёл Кудеяр.

— Так-то вы оружие собираете?

— Не до того, Кудеяр, было, — объяснил Олекса, — Филя наш отцом стал, а мы о том и не ведали. Вон уж какой большой парень у него вырос.

— Ну что ж, придётся женить Филю. А где же тестюшка?

— Да вон шествует вместе с Елфимом.

Увидев Кудеяра, Плакида повалился на колени.

— Прости, Кудеяр, мои прегрешения, но не ведаю, в чём провинился перед тобой?

— Была бы спина, сыщется и вина. Помнится, как-то ты похвалялся сделать из меня лепёшку…

— Так то пустая похвальба была, притом давняя.

— Твой прикащик Нестор суд неправый творит, безвинных людей кнутьем бить собрался, а ведь царь Иван Васильевич велит судить людей по правде, по совести.

— Тотчас же прикажу тех людей освободить, а Нестора посадить за сторожи.

— С Нестором у нас разговор будет особый. Где он?

Привели бледного, трясущегося приказчика.

— Разденьте его да всыпьте ему плетей, чтобы впредь ведал, каково оно — под правежом быть.

Нестора тут же раздели, повалили на землю и отхлестали плетьми. Он молча, сжав зубы, перенёс наказание. Под завывание жены его бесчувственным унесли домочадцы. Кудеяр обратился к Плакиде:

— Много зла причинил ты, боярин. Ичалку, жившего до тебя на своей собственной земле, ты прогнал, земли его присвоил, избу спалил, семью разорил.

— Верну Ичалке землю, отстрою избу, денег на обзаведение дам, не губи только!

— Слышал, Ичалка, что Плакида сказывал? Так ты, боярин, коли жив останешься, не забудь свои обещания. Я тебя из-под земли достану, накажу за порушенное слово. А теперь выбирай, что тебе по душе. Первое дело — висеть тебе в воротах на перекладине. Мой друг Филя уж больно хорошо петли из аркана делает. Раз — и нет человека. Можем и по-другому тебя наказать: соберём всех твоих людишек, сымем с тебя порты и при всём честном народе станем учить уму-разуму, чтобы ты впредь никого не обижал, судил людей по правде, по совести. Ну а третье… Боярин насторожился.

— Третье наказание самое веселое — свадьба!

— Какая ещё свадьба?

— Дочери твоей Агриппины и моего друга Фили.

— Ну уж нет, Кудеяр, вели казнить меня, как найдёшь нужным, но от такого позорища — уволь!

— Чем же тебе не нравится женишок? Молодой, красивый, а уж ловок — никто с ним не сравнится в сноровке.

— Не в том дело, Кудеяр: я боярин, а он — холоп.

— Живёшь ты, Плакида, по старине, по обычаю, а в Москве обычаи давно порушены. Сам знаешь: царь Иван Васильевич бояр от себя отринул, дал власть безвестным дьякам и дворянам, своим холопам.

— То-то и плохо!

— Новые времена — новые хозяева. Ты же за старину цепляешься. Да и о том подумай: Филя — отец ребёнка твоей дочери, по-христиански ли будет разлучить его с кровным детищем?

— Так это он, окаянный, совратил Агриппину, опозорил мой род честной?!

— Дело житейское, боярин, сам-то, когда молодым был, нешто не грешил?

— Может, и грешил, да дело своё разумел, женился, как тому положено, на ровне — на боярской дочери.

— Но ты же в церковь ходишь, Плакида, молишься Богу, а во Христе все равны.

— Равенство во Христе на том свете будет! А здесь, на земле, кулик на месте соколином не будет птичьим господином.

— В народе говорят: добро творить — себя веселить. Повесели душу свою — сделай доброе дело, боярин.

— Что же это за доброе дело — отдать своё кровное детище, боярскую дочь за татя?

— Весёлый человек — Филя…

— Скоморох — хуже татарина!

— Ну как знаешь, боярин, не хочешь отдать свою дочь за доброго молодца, готовься к смерти.

Тут с крыльца боярского дома сорвалась жена Планиды Василиса, громко запричитала:

— На кого ты нас, Плакидушка, покидаешь? И чего тебе, соколик наш ясный, не живётся? Разве плохо тебе станет, если-дочь замуж отдашь? Да разве кто из бояр прельстится ею? Может, горбун какой или старик…

Агриппина тоже с крыльца сошла, руки заломила, заголосила, повалилась отцу в ноги.

— И чего вы разорались? Не покойник я ещё. Коли вам женишок люб, так и берите его, не мне с ним жить.

— Слышь, Филя, Плакида согласен взять тебя в зятья. Так ты поблагодарил бы боярина за оказанную тебе честь.

Филя послушался Кудеяра, стал на колени рядом с Агриппиной.

— Прикажи, боярин, в колокола бить, молодым в церковь идти, а потом и за стол.

— Да как же… — усомнился было Плакида. — Ин ладно. Василиса! Вели накрывать столы!

От выпитого вина боярин порозовел, стал разговорчивым.

— Люблю я тебя, Кудеяр, как сына родного. Не дал Господь мне наследника.

— А Филя чем плох, Плакида Кузьмич? Не благодаря ли ему у тебя наследник, внук Петька, народился?

— Это всё так, но тебя, Кудеяр, я всё равно люблю. Вижу, не весел ты, печаль гнетёт тебя. Отчего так?

— Как мне, Плакида Кузьмич, не печалиться, коли Микеша Чупрунов явился в Заволжье и увёз мою жену незнамо куда. Я и так, я и сяк, а всё не могу прознать, где он свою дочь прячет. Под видом калик перехожих не раз побывали мы в его поместье, выспрашивали слуг, большие деньги им сулили, а так и не смогли узнать, где она есть. Сил у нас достаточно, чтобы овладеть поместьем Микеши, пушками его можем разнести в щепы, а толку-то что? Зол на меня Микеша, под самыми тяжкими пытками не скажет, где Катеринка. Так ты бы помог мне, боярин, коли в любви признаешься.

— И я не ведаю, где Микеша прячет свою дочь, знаю только, что в своём поместье он её не держит — боится, как бы твои людишки не выкрали её.

— Заметил я, что Микеша Чупрунов в последнее время набожным стал, по монастырям ездит. К чему бы это?

Кудеяр пристально глянул в глаза Плакиды. Тот хоть и был пьян, но тайну друга своего не выдал.

Незадолго перед тем, как дружка должен был притащить курицу, Кудеяр позвал Филю во двор. Плакида к тому времени задремал от выпитого вина.

— Говорил я с Плакидой насчёт Катеринки, но он заперся, говорит, будто ничего такого не слышал. А я по глазам его вижу: что-то он знает. Если это так, то и Агриппина должна кумекать, в коем месте Микеша скрывает свою дочь. Так ты бы выведал о том у жёнушки.

— Ради тебя, Кудеяр, всё сделаю, — пообещал Филя.

Когда люди Микеши Чупрунова привезли Катернику в поместье, боярин много сил употребил, чтобы заставить её отказаться от Кудеяра, забыть разбойника, согласиться начать новую жизнь. Катеринка ответила твёрдым отказом. Нашла коса на камень.

Вскоре боярину донесли, что Кудеяр с дружками возвратился из Заволжья и пушки с собой привёз. Понял Микеша, что против пушек ему не устоять, неволей придётся расстаться со строптивицей. Вечером того же дня из ворот поместья выехал малоприметный возок и бойко покатил в сторону Нижнего Новгорода. Не доехав до города вёрст сорок, возок свернул в сторону и по глухой лесной дороге покатил к небольшому женскому монастырю, с игуменьей которой, матушкой Виринеей, Микеша некогда был знаком.

Не с пустыми руками явился в обитель боярин Микеша. Выложил на стол ларец дивной работы, полный скатного жемчуга, фряжское сукно, бухарскую зендень, бурак[176] икры. Мать Виринея не ведает как и усадить милостивца.

— Привёз я тебе дочь на сохранение. Сделай так, чтобы ни одна душа не проведала о том, кто она есть. Саму же её содержи в келье под стражей, чтобы не могла она убежать к дружку своему разбойнику Кудеяру. Пусть денно и нощно молится, читает священные книги, слушает проповедь надёжных монахинь. От общения с другими людьми пусть воздержится, чтобы не могла послать тайную весточку любимому татю. Если она не исправится, разрешаю постричь её… насильно.

— Всё будет исполнено, боярин, всё будет сделано по твоей воле, милостивец наш. Не впервой нам такое поручение, — заверила его Виринея.

Поселили Катеринку в келью с мрачноватого вида инокиней Глафирой. Та днём и ночью перед иконами поклоны отбивает, незнамо когда и спит, сердечная. Окна в келье узкие, железными прутьями перекрещенные, выбраться через них на свет Божий невозможно. Выйдет по нужде Катеринка — следом Глафира серой тенью крадётся. А больше и ходу никуда нет. Ни с кем не свидеться, ни с кем словечком не переброситься, нельзя послать весточку возлюбленному. Не догадаться Кудеяру, куда упрятал её отец, потому никогда в жизни не удастся ей увидеть своего суженого, расчесать его кудри буйные, поцеловать в уста сахарные, от этой мысли слёзы не раз лились из глаз Катеринки, со стоном прятала она мокрое лицо в подушку. А Глафира тотчас же — в который уж раз — начинает началить её, стращать наказанием Божьим.

— Да разве мыслимое дело — любить душегубца, разбойника? Он тебя из-под венца умыкнул, разлучил с сыном боярским, а ты по нём слёзы льёшь!

— Кудеяр хороший…

— Тать не может быть хорошим. А тебе, нечестивице, не избежать муки вечныя, тьмы кромешныя, скрежета зубовного, огня негасимого, смолы кипучей, геенного вечного томления! Твоя любовь — радость для бесов!