Мгновения вечности - Бхагаван Раджниш

Когда моя секретарша Шила искала мне место, я сказал ей: «Только не Калифорния. Где угодно, только не в Калифорнии, потому что там оседают все эти идиотские гуру, которые полностью лишены разума, я не хочу с ними постоянно общаться».

Я выбрал Орегону, потому что в этом бедном штате не жил еще ни один просветленный за всю историю человечества.

Вы когда-нибудь думали о том, что мы окажемся в Орегоне, в Америке? Я не думаю, что кто-либо из вас мог предположить такое, даже в самом горячем бреду. Но мы приехали сюда.

Позже Раджниша как-то спросили: «Какое впечатление на вас оказала эта земля, когда вы впервые приехали сюда?»

Раджниш ответил: «Мне она не понравилась, потому что мне всегда нравилось много зелени, а это была пустыня, и на меня она не оказала никакого впечатления. Я сказал своим ученикам, что они должны превратить это место в оазис!»

Раджниш жил в доме Лао-Цзы, в уединенном ущелье. Вивек и его личные спутники, которые приехали с ним из Пуны в Америку, заботились о нем.

«Вы предпочитали жить в Пуне?»

Нет, мне было все равно, где бы я ни был, я никогда не выходил из комнаты. Раджнишпурам может быть в Советском Союзе, в Америке или в Индии. Это не имеет для меня никакого значения, я не знаю о том, кто живет там, за пределами моего дома.

Это ущелье они назвали Раджнишпурам (Место, где живет Раджниш), назвать это место требовали определенные законы, которые относились к собственности на землю и строительства на ней.

Шила жила в центре при общине, который находился на расстоянии двух миль отсюда, и приходила с визитами к Раджнишу каждый вечер, чтобы задавать вопросы и передавать послания.

Я хранил молчание и жил в уединении, и я хотел, чтобы ко мне приходила только Шила каждый вечер на один час, причем только тогда, когда у нее было что-то неотложное, что она не могла отложить. Она должна была говорить мне только о тех вещах, которые было совершенно необходимо обсудить со мной. Три с половиной года я жил полностью оторванный от мира, я не читал ни одной газеты, не прочитал ни одной книги, не смотрел телевизор, не слушал радио, я не имел ни малейшего понятия относительно того, что происходит во внешнем мире, и чего там не происходит...

Раджниш выбрал новый символ для своего движения: две птицы, которые летят вместе.

Я выбрал символ для искателей, которые собрались вокруг меня — две птицы. Одна птица — мастер, а другая — ученик. Обе птицы одинаковы. Обе имеют одинаковые крылья. Увидев, как летит мастер, ученик птица сразу понимает: «У меня такие же крылья, я ими не пользуюсь». Ученик пытается взлететь. Один или два раза ученик может упасть, но даже если он упадет, это даст ему первый проблеск, то, что сегодня только попытка взлететь, завтра может стать полетом. Нужно только немного дисциплинированности, немного подготовки, немного времени. Для того, чтобы прийти к этому, вы должны освободиться от страха.

Личная жизнь

В этих беседах Раджниш впервые говорит о своей ежедневной личной жизни.

Я могу говорить вечно о своем сне, мне это не доставляет никаких беспокойств.

Гудия знает, что я говорю во сне, только она не знает с кем. Только я знаю об этом. Бедная Гудия! Я говорю с ней, а она беспокоится и думает, почему я говорю, и с кем. Увы, она не понимает, что я говорю с ней. Она не она не понимает того, что я с ней говорю так. Сон — это естественное обезболивающее средство. Жизнь настолько трудна, и нужно каждую ночь спать несколько часов. Она беспокоится о том, сплю ли я на самом деле. Я могу понять ее беспокойства.

Более четверти столетия я не спал, Деварадж, не беспокойся об этом. Обычный сон... Я сплю больше, чем кто-либо еще в этом мире: три часа днем, и семь, восемь, девять ночью, столько немногие могут себе позволить. В целом я сплю примерно двенадцать часов в сутки, но я пробужден во сне. Я вижу себя, когда сплю, иногда мне так одиноко ночью, и тогда я начинаю разговаривать с Гаудией. Но у нее много сложностей. Во-первых, когда я говорю с ней во сне, я говорю на хинди. Я не могу говорить на английском во сне. Никогда этого не случится, я бы говорил, если бы хотел. Иногда я пытался говорить на английском, у и меня это получилось, но это не приносило мне радости...

Когда я говорю с Гаудией во сне, я говорю на хинди, потому что я знаю, что ее подсознание не знает английского. Она была в Англии несколько лет. До этого она жила в Индии, и сейчас она снова живет в Индии. Я пытался обратиться ко всему тому, что лежит на глубине. И время придет...

На самом деле, я не спал практически тридцать лет. Я не мог спать.

Я мог репетировать. Эта фраза может звучать странно: репетиция сна. Но спектакль не может обойтись без репетиции, настоящий сон нуждается в подсознании, если его нет, не хватает главной составляющей. Вы можете ввести меня в бессознательное состояние искусственно, но все равно вы не можете заставить меня видеть сны. Не нужно обладать большой технологией для того, чтобы сделать меня бессознательным. Небольшой удар по голове, и я потеряю сознание. Но это не та бессознательность, о которой я говорю.

Вы бессознательны, когда что-то делаете в жизни, не знаете почему вы делаете это, днем, ночью, вам не хватает осознанности. После того, как однажды осознанность приходит к вам, вы перестаете спать, и то, и другое не может существовать одновременно. Между ними не может быть совпадения, никто не может осуществить это. Вы можете либо спать, и тогда вы бессознательны, либо можете быть пробуждены, осознаете, притворяетесь, что спите. Но это не сон. Вы знаете, и все остальные также знают.

Мне подарили столько часов, я кладу их в первое попавшееся место и забываю о них. Одни из этих часов ведут себя очень странно, они останавливаются именно тогда, когда мне нужны. Все время они прекрасно ходят, а останавливаются только ночью, примерно между тремя часами ночи и пятью утра. Разве это не странное поведение? Это единственное время, когда я иногда просыпаюсь, старая привычка. В молодости я часто просыпался в три утра. Я просыпался так много в это время, что теперь, даже, несмотря на то, что мне это теперь не нужно, мне приходится ворочаться в кровати и засыпать снова. В это время мне приходится глядеть иногда на часы, чтобы понять, действительно ли мне пора вставать, или я могу еще немного поспать.

Странно, что в это время как раз часы останавливаются, например, сегодня часы остановились точно в четыре. Когда я посмотрел на них и отправился обратно спать, потом что было слишком рано, чтоб вставать. Проспав еще один час, я снова посмотрел на часы, было все еще четыре часа. И я сказал себе: «Прекрасно, сегодня ночь никогда не закончится». Я отправлялся спать снова и снова, не думая, вы знаете обо мне, я не мыслитель, не думая, что, возможно, часы остановились. Я думал: «Кажется, эта ночь будет последней. Я могу спать вечно. Прекрасно! Удивительно!» Я чувствовал себя так хорошо, и это состояние не кончалось, я снова шел спать. Через два часа я снова посмотрел на часы, и было все еще четыре часа. Я сказал себе: «Прекрасно. Ночь не просто длинная, но даже время остановилось!»

Этим утром я понял одно, не то, чтобы я не понимал этого раньше, но я не понимал того, что об этом нужно говорить. Теперь нужно сказать об этом.

Двадцать первого март тысяча девятьсот пятьдесят третьего года случилось удивительное событие. В этот день случилось много удивительного, но я говорю только об одном. А о другом скажу в свое время. На самом деле, еще немного рано говорить вам об этом, но утром мне напомнили об этом. Так вот, после этой ночи я потерял полностью ощущение времени. Насколько бы напряженно я ни пытался почувствовать время, я не мог этого сделать, другие могут хотя примерно прикинуть сколько времени.

Причем не только это, каждое утро мне приходится выглядывать из окна, чтобы понять, я спал днем или ночью, потому что я сплю два раза в сутки. И первое, что я делаю днем после того, как просыпаюсь, смотрю на часы, чтобы проверить, день сейчас или ночь.

Эти часы опасны, лучше даже не вспоминать о них. Я хочу подарить их кому-нибудь, но я еще пока не встретил человека, которому мне бы хотелось подарить их. Это будет настоящее наказание, а не подарок. Это электроника, так что как только электропитание кончается, иногда часы останавливаются, могут зависнуть в двенадцать, и тогда вы можете понять: электричество кончается.

Иногда мне хочется их просто выбросить, но мне их подарил очень хороший человек, и я не могу легко расстаться с вещами. Это неуважение. Я жду человека, которому мог бы подарить их.

У меня, на самом деле, не одни, а две пары таких часов. Одна в каждой комнате. Иногда я впадаю в заблуждение из-за них. Обычно иду спать в одиннадцать тридцать спать, самое большее в двенадцать днем, но редко. Однажды я выглядывал из под дырочки в одеяле, часы показывали двенадцать, и я сказал себе: «Это значит, я только что лег поспать». И я снова уснул.