Омар Хайям - Шамиль Загитович Султанов

Суфию, чтобы узреть Аллаха, нельзя останавливаться на внешнем взгляде на вещи. Необходимо проникнуть внутрь их. Это не обнаружение причинных пластов вещи, не помещение ее в ряд с другими, причинно связанными с ней вещами, не анализ и разложение ее на составляющие части. Суфий должен перевоплотиться в эту вещь и уже изнутри себя обрисовать ее. Один из центральных принципов познания суфизма, как, впрочем, и исмаилизма, — идея глубокой взаимосвязи макро- и микрокосма. Все элементы мира, каждый на своем уровне, отражают Аллаха.

Особо развиваемая и культивируемая интуиция суфия противостоит теологическому рационализму мутакаллима и эмпирическому рационализму ученого еще в том плане, что интуиция — это всегда глубинная, но неотделимая часть человека, это не нечто, что может противостоять ему. Опытный суфий может сказать: «Знание — сила», имея в виду, что его опытное знание действительно всегда есть его личная сила. Для схоласта и рационалиста принцип «Знание — сила» не имеет такого абсолютного смысла, поскольку они ощущают дуализм самого себя и своего знания. Иначе говоря, они должны сказать: «Знание — иногда сила, а иногда не сила».

В качестве пояснения можно привести яркие слова аль-Газали: «И тогда мне стало ясно, что наиболее специфические их (суфиев. — Ш. С., К. С.) особенности заключаются в том, что постижимо не путем обучения, но лишь благодаря испытанию, переживанию и изменению душевных качеств. Какая большая разница — знать определение здоровья и определение сытости, их причин и условий, с одной стороны, и быть самому здоровым и сытым — с другой; знать определение опьянения, знать, что оно есть состояние, возникающее оттого, что пары, поднимаясь от желудка, завладевают источниками мысли, с одной стороны, и быть самому пьяным — с другой. Ведь хмельной человек не знает определения опьянения и его теории, и все же он пьян, хотя он не имеет ни малейшего понятия о природе опьянения. Трезвый же знает определение опьянения и его причины, хотя сам он ни чуточки не пьян. Будучи больным, врач знает определение своей болезни, ее причины и лекарства, которыми ему можно излечиться, и все же он нездоров. Такая же разница существует между тем, что ты знаешь истинную природу аскетизма, ее условия и предпосылки, с одной стороны, и тем, что ты сам переживаешь состояние аскетизма и духовного отвращения к дольнему миру, — с другой».

Волшебства о любви болтовня лишена.

Как остывшие угли — огня лишена,

А любовь настоящая жарко пылает,

Сна и отдыха, ночи и дня лишена.

Взгляды Омара Хайяма были близки многим суфийским представлениям, но не всегда были полностью им идентичны. В рубайяте есть следующее четверостишие, которое проникнуто подчеркнутым пренебрежением к суфизму его времени. Здесь поэт и мыслитель словно намекает, что суфийское мировосприятие отнюдь не является ключевым и единственным для него:

Не будет роз у нас — шипами обойдемся;

Не будет света — пусть, есть пламя — обойдемся.

Не будет рубища, ханаки, суфиев —

Тогда зуннаром[39] мы с церквами обойдемся.

Отказ от поиска особых знаний, частое довольствование традиционным знанием, переходящее в невежество, растущая склонность выпячивать и всячески демонстрировать ритуальную сторону пути, фактический отказ от поиска собственного, индивидуального духовного пути постепенно становились характерными чертами многих так называемых суфиев. Перу Хайяма принадлежат рубаи, в которых он в еще более резкой форме высказывает свое отношение к таким суфитам (квазисуфиям). В одном из своих четверостиший, не имеющем русского стихотворного перевода, Хайям говорит:

О саки, если мое сердце отобьется от рук,

То куда оно уйдет? Ведь (мир) — это море,

Если суфит, который, словно узкий сосуд, полон невежества.

Выпьет каплю (вина), то оно ударит ему в голову.

Неприкрытый сарказм звучит в следующем рубаи:

Ты мрачен? Покури хашиш — и мрака нет,

Иль кубок осуши — тоски пройдет и след.

Но стал суфитом ты, увы! Не пьешь, не куришь,

Булыжник погрызи — вот мой тебе совет.

Но еще более показательно для оценки отношений между Хайямом и суфиями рубаи, в котором он противопоставляет свое отношение к вину суфийской символике. Кроме того, пожалуй, только в этом стихотворении он прямо высказывается по поводу известных суфийских шейхов своего времени.

Кирпич на кувшине короны Джема краше,

И яства Мариам[40] — ничто пред винной чашей.

Мне вздох из пьяных уст милей стократ, чем все,

Адхам, Абу Саид, святые стоны ваши.

Ибрахим ибн Адхам Балхи и Абу Саид Мейхенский относились (и относятся) к числу крупнейших духовных авторитетов суфизма. Абу Саид в свое время встречался с Ибн Синой. Но Хайям хочет подчеркнуть в этом четверостишии, что воля и свобода самого мыслящего человека, пусть заключающаяся просто в выборе чаши вина, для него выше всего того, что обещают различные так называемые суфийские шейхи своим последователям, в случае если последние будут им подражать.

Многие представители умеренного суфизма не скрывали своего резко негативного отношения к Омару Хайяму. Один из них, Ибн аль-Кифти, писал: «Омар аль-Хайям — имам Хорасана, ученейший своего времени, который преподает науку греков и побуждает к познанию Единого Воздаятеля посредством очищения плотских побуждений ради чистоты души человеческой и велит обязательно придерживаться идеальных между людьми отношений согласно греческим правилам. Позднейшие суфии обратили внимание на кое-что внешнее в его поэзии и эти внешности (то есть явный, буквальный смысл. — Ш. С., К. С.) применили к своему учению и приводили их в доказательство на своих собраниях и уединенных беседах. Между тем сокровенное (внутренний смысл. — Ш. С., К. С.) его стихов — жалящие змеи для мусульманского законоположения и сборные пункты, соединяющие для открытого нападения».

Известный представитель умеренного суфизма и крупный исламский средневековый теолог Наджм ад-Дин Абу Бакр прямо противопоставляет Омара Хайяма благочестивым суфиям: «И известно, что была за мудрость в привлечении духа чистого, вышнего и бестелесного в форму земную, низшую, мрачную; известно также, для чего дух разлучается с телом и прерывается с ним связь его и разрушается форма; известно, наконец, что за причина вторичного оживления формы в День Судный и превращения ее в оболочку для духа: причина та, чтобы человек не оправдывал выражения: «Они скотам подобны, пожалуй, даже еще более заблудшие» (Коран. 7:178. — Ш. С., К. С.) — и достигал бы ступени