Зимний скорый - Захар Оскотский

Это сидящий рядом Сашка Линник. Он здорово располнел, причем так равномерно, словно его надули: полные щеки, толстая шея, пышные плечи и бочкообразный торс. Меньше стал заикаться, говорит снисходительным начальственным тоном. Начальник он и есть. В сложной и запутанной иерархии НПО — начальник небольшой, зато почти независимый. Командует сектором товаров народного потребления.

Когда партия и правительство, озабоченные дефицитом нужных народу вещей, потребовали резко увеличить их выпуск, из министерства предприятию спустили план. Для выполнения плана срочно организовали сектор во главе с Сашкой. А уж Сашка немедленно принялся трясти и толкать Григорьева. План-то был не в чем-нибудь — в рублях. Только придумай: что можно наклепать и наштамповать на имеющемся оборудовании из доступного сырья. Придумай что хочешь, лишь бы натянуть заданную сумму, — и получай премию!

Вот Сашка и добивался, чтобы Григорьев ему придумал. Впрочем, он и к другим приставал.

— Я тебе предлагал, — шепнул Григорьев, — зажигалки.

— Не-н-не пойдет! — закрутил головой Сашка. — Там деталюшки мелкие, у нас ст-танков нужных нет.

— А давай — настольные зажигалки. Знаешь, такие бывают? У них детали крупные.

Сашка Линник задумался. Потом сказал:

— Я т-теперь член п-профкома. Завтра там целый день п-промудохаюсь. Давай, послезавтра п-потолкуем.

Молодец, молодец Сашка! Он и по общественной линии подрос.

А лектор уже говорил о Китае:

— Два года после смерти Мао ничего не изменили в гегемонистской политике Пекина…

Перед Григорьевым на месте красавицы-великанши Любы Шестопаловой сидела тоненькая, темноволосая Галя Слободкина из отдела информации. Люба в декретном отпуске нянчила младенца. Материнство ее после долгих лет замужества стало на предприятии сенсацией. Утверждали, что в бездетности повинен был дистрофик-муж, и когда это выяснилось, Люба с его благословения тщательно подобрала отца будущего ребенка — и завлекла.

Ах, эти нескончаемые сплетни, будоражащие мирок отделов и лабораторий, точно пузыри, бурлящие в котле, где несколько сот мужчин и женщин вместе варятся год за годом! И его, Григорьева, развод стал такой же сенсацией. Он, конечно, никому ни о чем не сказал бы, но — ежегодная перепроверка личного дела у кадровиков, но — исполнительный лист на алименты в бухгалтерии. Не скроешься! И то, что он упорно уклонялся от расспросов, только накаляло общее любопытство, порождало, наверное, всякие причудливые версии. Занятно было бы самому их послушать.

Кое о каких пересудах он, впрочем, догадывался. Улавливал их сверхчутьем. Сослуживцы бились над загадкой: как он теперь устраивает свою личную жизнь, а попросту — с какой женщиной спит? В основе лежала аксиома: не может нормальный мужик тридцати одного года существовать без постоянного любовного удовлетворения.

От мыслей таких он в самом деле ощутил томление. И вспомнилась красавица Люба, ее мощный бюст, литые полушария бедер. Ведь строила ему глазки, строила! Черт возьми, если она и вправду подыскивала отца для своего ребенка, могла бы обратиться к нему. Уж он бы постарался…

Кто-то из политинформаторов поднял руку, попросил объяснить, что такое «дацзыбао». Ну-ка, послушаем. Нет, ничего особенного лектор не сказал. То, что из газет известно: самодельные плакатики, в которых простые китайцы выражают свои протесты и требования. Интересно, однако, что власти китайские не препятствуют. Не срывают «дацзыбао», не арестовывают тех, кто пишет, не разгоняют читающих. У нас бы так попробовали!

— Клапан, — усмехнулся лектор. — Наследники Мао играют в демократию.

Галя Слободкина обернулась к Григорьеву со своим блокнотиком:

— Как правильно пишется «дацзыбао»?

Как будто сама не знает! Придумала вопрос, чтобы взглянуть на него, улыбнуться ему. Галя — его ровесница, у нее теплые карие глаза, милое личико. Она не замужем. Раньше она всегда была с ним приветлива, но и не больше. А в прошлом году, — вначале с удивлением, — заметил он, как Галя волнуется, когда встречает его. И догадался: как раз в это время на предприятии стало известно, что он развелся.

Удивительно всё же устроены женщины! Разве черный штамп о расторжении брака, который ляпнули ему в паспорт, что-то изменил в нем самом? Не стал он красивее, и ума не прибавилось. Но этого оказалось достаточно, чтобы в глазах той же Гали Слободкиной предстать другим человеком. Чтобы она, такая умная, деликатная, ИСКРЕННЕ потянулась к нему, прямо-таки озарялась радостью, когда он заходил к ним в отдел.

Онегинская ситуация: «Когда бы жизнь домашним кругом я ограничить захотел; когда б мне быть отцом, супругом приятный жребий повелел… то верно б кроме вас одной невесты не искал иной». С такой, как Галя, нельзя просто «встречаться», то бишь спать время от времени. С ней даже позволить себе легкую шуточку в разговоре — и то боязно, чтобы не ранить. На такой, как Галя, можно только жениться.

А он теперь жениться — не хочет, не хочет! Побыл «отцом-супругом», юнцом несмышленым угодил в эту лямку и десять годков ее честно протащил, дайте передохнуть! На четвертом десятке, брошенный женой, он, представьте, открыл бесценные достоинства в холостом состоянии, да еще при наличии отдельной квартирки. И не в том дело, что после стольких лет верности холодной, отчужденной Нине вдруг получил возможность выбирать женщин, самоцелью для него это никогда не будет. Но главное — привольно ему холостому, дышится легче.

— …Свобода и независимость! — донесся голос лектора.

Вот именно: свобода и независимость. Хотя бы свобода по вечерам сидеть в одиночестве и писать свои рассказы, не испытывая ощущения, что занимаешься чем-то постыдным для семейного человека. Так что, Галя, прости. В других обстоятельствах сам бы в тебя влюбился. А в нынешних — приходится, виновато улыбаясь, объяснять, как по-русски пишется китайское слово «дацзыбао» (словно это тебе нужно!).

И вдруг — вспомнилась Стелла. Вспомнилась так тревожно, с таким чувством вины, что едва дождался, когда Галя отвернется наконец, и тогда уже дал себе волю — зажмурился и головой замотал.

Стелла… В нынешнем 1978-м уже тридцативосьмилетняя, с множеством серебряных сединок, которые так заметны были в ее темных волосах и которые она даже не пыталась закрасить, с подурневшим личиком и худеньким телом. По-прежнему она с подросшей Катькой жила вместе с Димкой в той же самой разгороженной комнате коммуналки. За прошедший после развода год Григорьев приезжал к ним несколько раз. И ни словечком Стелла не обмолвилась о переменах в его судьбе, только вела себя еще сдержанней, чем прежде. Григорьев думал вначале: Стелла просто боится, как бы он ее не заподозрил в несбыточных надеждах на свой счет. Но оказалось, понимал он далеко не всё.

В конце августа он приехал с подарками для Катьки, собиравшейся во второй класс. Коробку фломастеров девочка приняла спокойно («Спасибо, дядя Женя!»). Но когда увидела детские часики в цветном пластмассовом корпусе, по виду яркую игрушку, а на деле самые настоящие, — то запрыгала от восторга.

Димка уставился на дорогой подарок и даже заворчал:

— Ну, ты мне совсем племяшку разбалуешь!

Григорьев смущенно улыбался. Часики эти, последнюю новинку, он купил для своей Алёнки-первоклассницы. Но когда Алёнка вышла к нему из дома, где теперь жила (в условленное время Нина ее выпускала с ним погулять), у нее на ручонке уже красовались точно такие. Вроде — пустяк, совпадение, а у Григорьева потемнело в глазах. Как будто Нина со своим новым муженьком лишний раз исхитрились его унизить.

Когда расстался с Алёнкой, выхватил часики из кармана и с досады чуть не дрызгнул об асфальт. Да вовремя вспомнил про Катьку и повез ей. Оттаял немножко, глядя, как девчонка скачет, а Димка притворно хмурится.

И тут — будто холодной воды плеснули за шиворот: увидел на лице у Стеллы, державшейся поодаль, странную усмешку. Словно догадалась она обо всем.

А когда он собрался уходить, Стелла неожиданно двинулась за ним: «Провожу тебя до метро. Мне всё равно в магазин идти». Так, впервые за много лет, он оказался с ней наедине.

Вначале Стелла шла по улице молча. Остро и легко цокали по асфальту каблучки. Он даже удивился, какая у нее легкая, молодая, ПРЕЖНЯЯ походка. Шагал рядом и покорно ждал.

Наконец, она заговорила. Не оборачиваясь к нему, глядя вперед, словно сама с собой:

— Дима сейчас с латышскими художниками работает. Они сказали, в Риге выходит газета… Название по-ихнему, нам не произнести, но сама — на русском языке. Печатают брачные объявления. Похоже, как у нас в Ленинграде по обмену квартир. Только у нас пишут про комнаты, сколько метров имеешь, какую жилплощадь хочешь, а там — про себя. Лет сколько, внешность, характер, — она усмехнулась, — будто кто про свой характер правду скажет. И какого мужа ищешь. Или — жену, если мужчина пишет. Чудеса! И объявления принимают не только с Латвии, а со всего Союза.