Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

любила Гессе, и я всегда помнила, как он сам нарисовал ту картину, в которую ушел сам ото всех. И тогда я решилась: меня всегда любили той необыкновенной любовью, когда земные ЗАКОНЫ перестают существовать, когда даже чувство самосохранения отказывает людям. Когда мне давали любые деньги без всяких расписок – это была ЛЮБОВЬ. Они мне именно дарили это от всего сердца – так я понимала это, и так это БЫЛО.

Если бы мой милый брат не вздумал бы отдавать мои долги – я думаю, многие бы посчитали честью для себя, что они дарили эти фантастические деньги самой Марии Шелл. Мой брат лишил их всех Мечты, Романтики. Он вернул ВСЕХ на Землю, где деньги – прежде всего. Он, якобы, спасал наше ИМЯ, но наше имя заслужено величайшим трудом и талантом и никогда ни в каком спасении не нуждалось и нуждаться не будет.

Они мне отвечали ЛЮБОВЬЮ…

и я могла бесконечно ВСЕ.

Это было какое-то четвертое измерение.

И когда я насладилась этой любовью, когда я построила себе мраморный дворец – ту самую картину ГЕССЕ, – я просто ушла в нее, но ушла так, чтобы посмотреть, что же дальше будет. Я была сама режиссером и единственной актрисой. Я хотела насладиться тем, что к бедной прекрасной Шелл, прикованной к постели, никто, никто не то что с ВЕКСЕЛЕМ, ни с каким счетом не придет, а только с любовью и подарком.

Но мой великий брат, великий режиссер, перечеркнул мой ЗАМЫСЕЛ и мое гениальное его исполнение.

Он разорил себя,

он сделал себя жертвой моего замысла, таким образом приковав меня к постели навсегда.

Я так любила ЛУНУ.

Наверное, только ты одна, Наташа, знаешь об этом.

Я всегда была солнцем для многих, и мне так хочется посмотреть хотя бы на его отражение – ведь луна светится солнцем. Вот почему я встала тогда, чтобы посмотреть на ту луну, которой ты, Наташа, так восхищалась.

Сегодня я даже не отражение…

Мария, мне приснилось, что это все ты мне говоришь. Я успела, успела записать, скажи – неужели все это так, так гениально просто?

Неужели ты так хотела ощутить ЛЮБОВЬ, окружавшую тебя? Неужели тебе так дьявольски хотелось сыграть роль не в кино – в жизни?

Ты – гениальная актриса.

Ты ушла в свою роль.

Конечно, мы очень любили Марию и горевали о ее смерти. Никакое разорение не могло этого изменить, и Макс, как вы помните, собирался оставить детям своей сестры наследство.

Но за день до похорон Макса из его избушки было вынесено шесть огромных пластиковых черных пакетов с какими-то документами и его вещами. Это не мои домыслы, это легальная информация, потому что, насколько я помню, эти мешки помогала вытаскивать изумительнейшая женщина и преданный секретарь Максимилиана, и все это видела Настя. Что это были за мешки? Почему? Неужели нельзя было сделать это после того, как пройдут похороны? Я уже молчу о том, что есть 9 дней, 40 дней… Но это пусть останется на совести других людей.

Как только я оказалась в доме на горе через два дня после похорон, первым делом ко мне прибежала запыхавшаяся Ива. И она начала дрожащим голосом оправдываться. Она говорила: «Я не понимаю, как такое могло случиться, что нет завещания и что я автоматически вступаю в наследство. Я никогда не планировала этого, я вам клянусь, я вообще об этом даже не мечтала, я очень извиняюсь.»

Почему она все это сказала?.. Но со своей стороны очень хочу выразить Иве свою благодарность, потому что она по-настоящему была с Максимилианом, по-настоящему, до последней минуты. И я думаю, что она любила его и действительно за ним ухаживала. Но, как говорит в фильме Мэри Поппинс, обращаясь к детям: «Это не отменяет вашей обязанности допить молоко». Это не отменяет моих вопросов – почему, как, зачем и для чего?

17. Похороны Макса

О смерти Максимилиана мне сообщила Настя. Я была в Мексике 31 января 2014 года, когда в районе 9 часов вечера раздался звонок от моей дочери. Я сразу все поняла. Я и в момент нашей последней встречи с Максимилианом, 12 июня 2013 года, знала о том, что это наша последняя встреча и я его больше не увижу. Мне стало очень-очень страшно. Я понимала причину ее звонка, и прямо в это же самое время я увидела тень, проходящую в саду мимо окна. Я снимаю трубку и говорю: «Але, Настя, ты жива?» – просто идиотский вопрос. Но я знала, что Макс уже ушел. Она так усмехнулась и сказала: «Ну, если я тебе звоню, наверное, я жива? А вот папа…» И там было многоточие. Дальше я ничего не помню. Я не помню. Это было ужасно, тяжело, темно. Я сказала: «Я немедленно вылетаю».

Официальные похороны были 7 февраля, а отпевание в церкви было 6 февраля. Я купила билет как можно скорее. И приземлилась рано утром 4 февраля. Это был день рождения моей дочери.

Меня кто-то встретил, привезли в Альпы, я посадила Настю в свою машину, и мы поехали. Там рядом есть такой ресторан на автобане, Old timers. Там мы с ней сидели, что-то ели. Она была очень довольная. Она почувствовала власть. Разговаривала как хозяйка положения. Я обратила на это внимание. Мне было странно и грустно. Ну чего пиписьками мериться? Папа ушел, который так много для всех сделал, какой бы он ни был. Но вопрос не в этом.

Мы сидели, разговаривали, и потом я говорю: «Ну что, уже поздно, надо мне ехать, разобрать хотя бы чуть-чуть чемодан. Там моя спаленка меня ждет?» Настя говорит: «Нет, у нас на вершине горы, у нас в Альпах (так мы всю эту точку называли) только близкие родственники живут, а так как ты не близкий родственник, тебе там места нет. Хотя, знаешь, у нас в самом большом недостроенном семейном доме Митя с Амелиной остановились, ты можешь тоже остаться там вместе с ними».

Но в то время у нас не было вообще никаких контактов с Митей, и мне было некомфортно с ним встречаться. И это было просто небезопасно, там, на вершине горы, все занесено снегом, непонятно, как бы мы пешком ходили, не дай Бог что. Я поняла, что я бездомная по-настоящему. Я сказала: «Хорошо,