Демократы - Янко Есенский

Жена переживала и старалась найти способ переместить указательные стрелки так, чтобы Аничке открылся путь к Микеске, Микеске — к Аничке, мужу — к ней, а ей — к мужу. Переживала и размышляла: «Если Микеска женится на Аничке, дом совсем опустеет, а муж впадет в прежнюю апатию. Нехорошо. Если Микеска на Аничке не женится, муж в нее влюбится, даже если она этого и не хочет, а я стану ненужной, как старое, сломанное кресло, которое только всем мешает. Это хуже».

— Ах боже, были бы у нас дети, — в отчаянии жаловалась она вслух. — Были бы дети, хлопот прибавилось, но зато в жизни появилась бы цель, которая не дала бы нам пасть духом; было бы у нас развлечение, игрушка на всю жизнь… Было бы кому заменить Аничку, хотя это наш единственный друг, который…

— Удочерим ее, — неуверенно предложила она однажды тихим прерывающимся голосом.

— Я и сам об этом думал. — И она удивилась тому возбуждению, торопливости, с которой муж произнес эти слова. — Ради тебя, чтобы у тебя, кроме меня, была еще привязанность, — он весело прищурил глаза. — Только такой молодой девушке дохлятина вроде меня не нужна. Дочь мертвецу?

— Будет кому плакать на похоронах.

— Этого я уже не услышу, — он грустно вздохнул.

— Ну кто же думает о похоронах, — поправилась она. — Я неудачно выразилась. Не ради слез, а из благодарности за ее заботу, внимание, за ее христианские поступки, за ее любовь.

— Что ей это даст? — отговаривался он.

— Зато нам… У нас будет дочь. Тебе будет о чем думать, о чем заботиться, на что надеяться. Ты оправишься, начнешь работать. Твоя жизнь станет полной, интересной. И, — как ты уже сказал, — моя тоже. Мы так одиноки потому, что у нас нет детей. А когда у нас будет дочь…

— Девушка на выданье. Выйдет замуж, и мы опять останемся ни с чем. Этот отвратительный Микеска так и пожирает ее глазами. Затея не имеет смысла.

— Именно из-за Микески, — жена пошла с козыря. — Если она станет твоей дочерью, ты сможешь сказать ему «нет».

— А если она захочет? Я не смею мешать ее счастью.

— Все равно.

— Она не обязана меня слушаться.

— Она послушается. Надо только сказать: «Не покидай нас!»

— Какая ты странная. Не будем же мы корыстно пользоваться ее добротой. Когда она станет нашей дочерью, мы обязаны будем позаботиться о ее замужестве.

Вопрос остался нерешенным, но он висел в воздухе, ходил следом за Розвалидом по комнатам, садился с ним в кресло у печки, гасил лампу, зажигал, разговаривал с Розвалидом, глядел с ним в окно, ложился в постель, бодрствовал, вплетался в дремоту, просыпался вместе с ним. Теперь Розвалиду было о чем думать. Аничке-кухарке предстояло стать членом его семьи, носить его фамилию. «Прекрасно! Что скажут люди? В их глазах мы падем еще ниже! Нет. Отчего? — В нем поднялся протест, ненависть против всех. — Пусть видят, что я ценю ее больше, чем всех вас, господа подлецы, каким и я был прежде, вас, мещан, подобно вшам, ползающим за дорогими шубами. У вас нет сердца — нет права голоса. Молчите, когда говорит сердце! Молчите! Как промолчали ваши сердца, когда им следовало говорить. Только одно сердце не молчало — Аничкино!»

Он отрезал себе все дорожки и тропинки, которые вели в безмолвный человеческий лес. Из тысячи ветвей лишь одна наклонилась к нему, и эту он возьмет себе, заткнет ее за шляпу. Именно так, пусть видят, бандиты! И жена — другая веточка — согласна с ним. Всю жизнь он ее обрывал, ощипывал; бедняжка мягко, не сопротивляясь, склонялась перед ним, а теперь она живет как воплощение его совести. Так пусть же засохший ствол зазеленеет, раз она этого хочет! Никогда прежде она ни о чем не просила для себя. Так пусть будет у нее ребенок, которого она просит.

С каждым днем предложение жены становилось все приятнее этому сломленному и начинающему оживать человеку.

На глаза жены навернулись слезы, когда она увидела, что муж ее стал сговорчивее, живее, заботливее, пишет письма, подсчитывает расходы, его занимает кухня и прочие мелочи. Он снова потребовал пилюли, порошки, капли, словно беспокоился о своем здоровье. «Рецепт был верный, — решила она про себя. — А главное, когда Аничка станет нашей дочерью, он не влюбится в нее, не женится на ней. Отец ведь!» Женой останется она — Клемушка: он не бросит ее, не выгонит. Ради этого и придумала она удочерение девушки.

Она ковала горячее железо, спешила поскорее осуществить их намерение. С затаенным страхом заговорила она с Аничкой — как примет девушка их предложение? Аничка, сообразив, о чем идет речь, смутилась и покачала головой:

— У меня есть отец.

— Разве ты не сирота? — Хозяйка была потрясена. — Я думала, у тебя никого нет.

— У меня никого и нет.

Видя изумление хозяйки, Аничка рассказала ей историю о двух рубиновых колечках, одно из которых отец дал матери, а другое — подороже — горничной. Мать ушла из дому и умерла вскоре после ее рождения.

Слова Анички были полны боли и горечи.

— Ты ничего не говорила нам об этом, — ахнула хозяйка, и голос ее прервался. — Какая гнусность, — негодовала она, — выгнать из дому жену в положении! Чтоб дочь не знала отца! И ты его даже видеть не хочешь?

— Я не думала о нем. Теперь, когда вы меня спрашиваете, мне любопытно. Интересно бы посмотреть на него в щелку, в замочную скважину, чтобы только я его видела, а он меня — нет.

— Я знаю этого человека, если только это тот самый Дубец: у него были торговые связи с банком. Он мне не казался жестоким, — отозвался Розвалид. — Наоборот, очень милый, серьезный, любезный и благоразумный. Высокий, широкоплечий, с густой шевелюрой. Толковый хозяин, торговец…

— Легкомысленный, — догадывалась жена.

— Состоятельный человек не может быть легкомысленным.

— Отчего же — есть и такие, которые транжирят направо и налево.

— Если не сами наживали. Что человек приобрел сам, он легко не спустит. Разве случится несчастье, — поправился он и добавил, вздохнув, — как со мной, например.

— А если отец жив, удочерять нельзя? — Жене была нужна определенность.

— Насколько мне известно — только с отцовского согласия.

— А если он не разрешит?

— Разрешит суд.

— Наведи справки.

— Хорошо, я схожу.

Жена обрадованно обняла его. «Схожу» — означало желание что-то делать, быть с людьми, войти в жизнь. Слабая женщина выиграла битву со смертью.

— Почему бы и не пойти? Я никого не обокрал, мне стыдиться нечего, — удивился он ее энтузиазму. — Мне стыдно, но за других.

— И страдаешь.

— И страдаю из-за других.

Аничка молчала. Намерение удочерить ее не вызвало у нее восторга, но по доброте душевной она не протестовала, боясь омрачить этим несчастным и без того небольшую радость. Если это их утешает, то — пусть. У нее есть отец, и нет его. У нее будут родители — и не будет родителей. Неведомый отец не возбуждал в ней ненависти. Он — как забытый умерший. Воспоминание о нем не сердит и не ранит. Всегда, — и на этот раз тоже, — когда заходил разговор о ее происхождении, ей было неловко за отца, за то, что он так поступил с бедной матерью. Аничка тоже стыдилась и мучилась из-за чужих грехов.

Подумал об этом и Розвалид, он ласково поглядел на Аничку и напомнил:

— Не одни мы поплатились, милая жена, взгляни на нашу Анчу. Восемнадцать лет она страдает по милости тех же «господ».

Возможно, стыд за других, сходная в чем-то судьба, когда отнято все, кроме пары рук, чтобы трудиться, сблизили Розвалидов с Аничкой и Аничку с ними. Сострадание друг к другу.

— Завтра снимешь мне пластырь, — подмигнул Розвалид жене. — Поеду в Братиславу и посоветуюсь с лучшим адвокатом. Правда всплывает, как масло. Мы еще повоюем.

Он ободрился, развеселился впервые за долгое время.

«Ожил, ожил!» — ликовала жена.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Четыре полномочия

В эту пору в Старе Место прибыл адвокат Петрович, совершавший свои предвыборные поездки. Сразу же, с утра, он направился к Микеске, секретарю местного отделения партии. Микеска убедил его немедленно пойти к Розвалиду, встряхнуть его, растормошить, заставить взяться за работу, — ведь все трудятся во имя победы партии. Руководители христианской партии открыто преследуют его, лишили состояния, и необходимо каким-нибудь «словцом» развеять похоронное настроение директора. Иначе Турчек возьмет нас за горло. Розвалид старый, хороший аграрий и пострадал совершенно незаслуженно.

— Помню, помню. Вы мне говорили о нем, — подтвердил Петрович. — Идемте!

Их встретила Аничка. Директор не смог сразу выйти к гостям — он был неодет, а его жена приводила в порядок растрепанную прическу.

— Что это за девушка? — был первый вопрос Петровича.

— Их кухарка.

— Красивая.

— Красивая, — вздохнул Микеска.