Семко - Юзеф Игнаций Крашевский

Итак, пан стольник отправился на поиски этих маленьких дворов и более маленьких людей, но к великому своему удивлению найти их там не мог. Малопольша и в особенности эти околодки, по которым он проезжал, выглядели совсем иначе. Панские владения занимали огромные пространства, более мелкие владения принадлежали большим семьям и с ними держались, владельцы мелких кусочков земли, шляхты или полушляхты, которых столько находилось в Мазовии и Великопольше, там практически не было.

Поэтому ехать было не к кому.

Приехав в деревню, Ласота начал с того, что спрашивал, чьей была; чаще всего оказывалось, что или монастырская, костёльная или Леливы какого-нибудь Топора, Срениавиты, Рожича. А с этими было не о чем говорить. Главы этих родов жили в Кракове.

Напрасно проехав часть Краковского, стольник Куявский только сейчас окончательно узнал, насколько эти земли отличаются от великопольских, и сомневался, что он и его помощники могли оттуда кого-нибудь привести на съезд.

Не желая, однако, признаться, что промахнулся с целью путешествия, он, как обещал, поехал сдать с него отчёт в Плоцк.

Ласота давно там уже не бывал, мало его помнил, но, добравшись до города, заметил, что там, должно быть, рассчитывали на близкое и удачное окончание дела, потому что всё было в движении и непомерной суеете. Плоцк выглядел если не как столица, то как лагерь. Рыцари прибывали, людей сгоняли и одевали, оружие, закупленное в Поморье и у крестоносцев, постоянно привозили. Правда, было оно плохое, а стоило дорого, но без него обойтись не могли.

Не только в замке, но за его стенами, в городе и в предместьях, сотники, командиры подбирали батраков и молодёжь в отряды и считали. Коней сгоняли табунами и провизию привозили из деревни, потому что её для этого войска много было нужно.

Старый воевода Соха, хорунжий, равно поседевший под шлемом, другие старые военачальники приучали молодых к военному делу.

Чем ближе к замку, тем движение становилось более сильным и оживлённым. Во дворах, которые никогда с давних времён богатства не видели, стояли теперь построенные рыцари, двор, одетый в дорогую одежду, толпы челяди, заново привлечённой, не очень ловкой, но уже постриженной, помытой и одетой.

Будущий король должен был показать себя как подабает могущественному государю. Это никогда не было в обычае князей Мазовецких, у которых царила патриархальная простота, но в эти минуты стало необходимостью выступить так, чтобы вызвать в людях уважение. На этом настаивал Бартош из Одоланова, который всем заправлял.

Семко уже зашёл далеко и отступать не мог. Молодой пан был недоволен ни собой, ни событиями, ни оборотом дела, но, однажды дав себя потянуть, он должен был идти до конца. Бартош и другие паны старались его убедить, что цель непременно будет достигнута. Семко иногда этому верил, порой имел плохие предчувствия и терзался ими.

Януш после безрезультатных предостережений не подавал признаков жизни. Он ни в чего не хотел вмешиваться.

Князь, брошенный с первого выступления в этот водоворот и кутерьму, не много имел времени подумать. События, связанные друг с другом, переплетались как неразрывная цепь. Они вырывали его из Плоцка и гнали туда назад; поочерёдно то вгоняли его в ужасный гнев, как под Краковом и Князем, то одухотворяли гордостью и надеждой, как в эту минуту после взятия Куявии.

Бартош умел всё, даже то, что было менее удачным, выставить в лучшем свете. Имел силу подчерпнуть своё мужество и запал в других.

Приехав в замок, стольник Куявский застал там такую большую толпу, что едва со своими людьми смог протиснуться, а ему самому было трудно попасть к князю.

Комнаты были полны шляхты, для неё постоянно должны были накрывать на стол. Именно в этот день проходило большое совещание. Бартош прибыл от архиепископа Бодзанты с заверением, что не будет колебаться после провозглашения королём Семко и коронует его. Он не учёл и пренебрёг тем, что эти старые короны, привезённые некогда из Рима, не находились в Гнезно, и что их, пожалуй, нужно было заменить новыми.

О прибытии Ласоты, прежде чем его пустили к князю, узнал Бартош из Одоланова и выбежал ему настречу. Они поглядели друг на друга, староста отвёл его в сторону, где в больших сенях они могли поговорить, не обращая на себя глаз.

– Что вы делали? – живо спросил Бартош, меряя его быстрым взглядом.

– Трясся на коне, рот себе утомлял, солнце мне пекло, пыль меня душила, – сказал стольник, – больше, по-видимому, ничего.

Бартош слушал, не прерывая.

– В Кракове о съезде не хотят ни слышать, ни знать, все не советуют провозглашать короля, бояться, а малополяне знать его не будут. Я много намучился бестолку: епископ Радлица, духовенство, все нам предсказывают плохое.

– А ты, стольник, думаешь, что, раз ты поехал к ним в посольстве, я надеялся, что ты привезёшь нам что-нибудь лучше? – ответил Бартош. – Я знал, что они нас бояться и не хотят. Нужно идти напролом.

– Из Малопольши живой души на съезд не придёт, – прибавил Ласота.

– Кто знает! – сказал Одолановский пан. – Кто-нибудь там будет всё-таки, мы постараемся.

– Что я скажу князю?

– Что посольство выполнил и что краковяне молчком его приняли, – сказал Бартош.

Когда они вдвоём потом вошли в большую комнату, в ней царили такие голдёж и давка, что они должны были остановиться у двери, пока толпа не разбредётся. Столы были накрыты и, несмотря на распахнутые окна, невыносимый запах еды, напитков и такого количества собравшихся людей делали воздух тяжёлым. Также было жарко из-за большой толпы. Шляхта сидела, стояла, ходила, поднимала кубки, постоянно выпивая за здоровье князя и показывая, что они против его врагов.

Среди этой толпы князь Генрих в странном наряде сновал от одной группы к другой, подслушивая, посмеиваясь над гостями, подшучивая над ними, развлекаясь с ними и опорожняя кубки. Он много себе позволял, но как юноше и княжескому брату ему всё прощали.

Семко, который сидел на высоком кресле в более серьёзном кругу, с гордой физиономией, подбоченившись, иногда поглядывал на брата с гневом в глазах, но не пытался его ни оттащить, не ругал, потому что знал, что тем склонил бы его к новым проделкам.

Семко не был тем молодым парнем, каким мы видели его несколько месяцев назад, ещё колеблющимся, может ли поддаться мечтам, или по примеру отца и брата отбросить их. На лице видно было опьянение, род безумия и сияние надежд. У него прибавилось веры в себя.

Там не говорили ни о чём другом, только о дальнейшем захвате замков в Великопольше, о приобретении себе командиров, так