Семья Машбер - Дер Нистер

Яков-Иося, повертевшись у стола, сел опять на стул, намереваясь продолжить занятие, от которого оторвал его Цаля своим приходом, — чаепитие и чтение книги. Это должно было послужить для Цали знаком, что визит его окончен и что пора уходить. Цаля собирался было подняться, попрощаться и покинуть дом, но в эту минуту отворилась дверь и на пороге показался еще один тихий утренний гость. Это был Сроли Гол.

Сроли давно уже не посещал богатых домов, а с тех пор, как сошелся с Лузи, вообще порога таких домов не переступал. Он и на этот раз зашел к Якову-Иосе не случайно, а потому, что его заставило важное обстоятельство.

Он явился с намерением, противоположным намерению Цали: тот собирался нанести Мойше Машберу последний удар, а Сроли — отвести этот удар от Мойше.

Зная, каким влиянием обладает Яков-Иося в городе, и помня, что он один из тех, кому Мойше Машбер задолжал крупную сумму, Сроли хотел выяснить намерения Якова-Иоси: собирается ли тот придушить Мойше Машбера немедленно или склонен выждать и посоветовать другим поступить так же.

Отворив дверь в столовую Якова-Иоси, Сроли остановился на пороге, словно сомневаясь: входить или нет. Потом решился, сделал резкий шаг, как делал всегда, когда приходил в дом, где ему не очень рады, желая таким шагом показать, что ему безразлично, как воспринимают его посещение, что он считается только с самим собою, со своей собственной волей.

Он подошел к столу — по своему обыкновению, не здороваясь, и еще до того, как был замечен хозяином и его гостем, который уже собирался уходить, приблизился к самовару и, не дожидаясь приглашения, стал наливать себе чай.

Он упорно молчал и, будто ни на кого не глядя, следил за обоими из-под надвинутого козырька: чутье подсказывало ему, что минуту назад между ними была заключена сделка, которая привела их в доброе расположение духа.

— О-о, какой гость! — произнес Яков-Иося, заметив Сроли, насмешливо, как обращаются к человеку, к которому не питают ни интереса, ни уважения. — Давненько не видались! — сказал он после того, как Сроли пропустил его первые слова мимо ушей или притворился, что не слыхал их. — Что это мы такие сердитые? — в третий раз обратился к нему Яков-Иося, увидев, что Сроли не намерен отвечать и на вторую реплику.

— А если сердит, так что? Богачи ужина не переварят?

— Нет, вообще, — рассмеялся Яков-Иося оттого, что ему удалось рассердить насупившегося Сроли. Он был в хорошем настроении и хотел продолжить. — А все-таки на кого сердит?

— Ни на кого, на самого себя, — невольно процедил сквозь зубы Сроли.

— За что?

— За то, что мне чуть не суждено было стать богачом, да вот помешали.

— Кто?

— Он! — Сроли поднял руку и указал на небо. — Господь Бог, который только и делает, что смотрит вниз и следит: если деньги попали к такому, как Яков-Иося, — пожалуйста, на здоровье, пуст у него и останутся, пусть плодятся и множатся… А если они оказались в руках такого, как Сроли, — фи! Пускай уйдут, откуда пришли, — от богачей к богачам.

— Что это все значит? — спросил Яков-Иося.

— Вот свидетель! — Сроли протянул руку и указал на Цалю. — Пусть он скажет: были у меня деньги?

— Были, — подтвердил Цаля.

— Да, — тихо добавил Яков-Иося. — Я тоже что-то слыхал насчет денег…

— И я поместил их у надежного человека? — продолжал Сроли, обращаясь к Цале и не глядя на Якова-Иосю.

— Да, — снова подтвердил Цаля.

— У Мойше Машбера?

— Совершенно верно, — сказал Цаля.

— Ну а то, что Мойше Машбер сейчас вылетает в трубу и все те, кто ему доверял, летят вместе с ним, тоже правда?

— Правда, — ответил Цаля, но тут же осекся и посмотрел на Якова-Иосю, желая знать, правильно ли он сделал, что доверил Сроли хотя бы кончик того, о чем у них только что шел разговор.

— В таком случае, — сказал Яков-Иося, — у вас есть все основания быть сердитым, потому что вы здорово влипли.

— Влип, говорите? — спросил Сроли.

— Да.

— Где же выход?

— Выхода нет, разве… — попытался утешить его шуткой Яков-Иося.

— Разве — что?

— Разве что Мойше Машбер проявит великодушие и перепишет на ваше имя свою масляную и нефтяную торговлю, контору или господский двор, который он приобрел в добрые времена.

— Ну а если бы он так поступил, то я, думаете вы, был бы обеспечен?

— Да.

— А если он так и сделал… Вот!

Сроли сунул руку в боковой карман и достал оттуда гербовую бумагу, сложенную вчетверо, расправил ее и показал Якову-Иосе и Цале текст с необходимыми подписями, печатями и штемпелями, составленный по всем правилам и законам. Когда Яков-Иося и Цаля увидели контракт, им стало ясно, что то, в чем они только что сомневались, — уже свершившийся факт.

Зачем Сроли сейчас показал контракт, о котором до сих пор умалчивал, — неизвестно: только ли для того, чтобы отплатить Якову-Иосе насмешкой за его пренебрежительные слова и раздразнить его; или, полагая, что Яков-Иося и Цаля, убедившись в том, что Мойше Машбер их перехитрил, перебежал им дорогу и обеспечил себя так, что кредиторы не смогут наложить руку на его состояние, когда он объявит себя неплатежеспособным, — что Яков-Иося и Цаля утратят интерес к тому, чтобы толкать Мойше в пропасть, и, напротив, сделают все возможное, пытаясь удержать его от падения, так как в противном случае они причинят себе вред и ничего не получат из того, что ему доверили.

Не знаем, повторяем мы, для чего Сроли предъявил договор. Но когда Яков-Иося и Цаля увидели эту бумагу, у первого пропала охота шутить и посмеиваться, а второй вообще онемел. Они переглянулись и молча стали смотреть на Сроли.

— Что это вы на меня уставились? — с насмешкой и злорадством, в свою очередь, спросил Сроли. — Что такое? Не пристало вам считать и меня богачом? Или вы не верите, что контракт настоящий, что подписи на нем подлинные? Пожалуйста, могу еще раз показать… Может быть, вы считаете, что кто-нибудь другой должен был опередить меня и обеспечить себя раньше, чем это сделал я? Или это, по-вашему, вообще нехорошая сделка, и если бы ее предложили вам — Якову-Иосе или Цале, — то вы бы отказались от нее и вытерли бы свои непогрешимые руки о безупречные одежды? А?..

— Да… — решительно произнес Яков-Иося, двинув стулом, на который он опустился после разговора с Цалей, и сказал, обращаясь к Цале и не глядя при этом на Сроли, как если бы тот не сидел за столом рядом с ним: — И пусть он запомнит, Цаля, — проговорил он, не глядя в сторону Сроли, словно тот не заслужил, чтобы слова эти дошли до его ушей, — пусть он запомнит, что Мойше Машберу теперь придется отвечать не в одиночку, а еще кое с кем, вот с этим. — Яков-Иося обернулся к Сроли и указал на него пальцем. — Ведь все тут ложь, это ясно даже ребенку! Откуда у него деньги? — продолжал он тыкать пальцем в сторону Сроли, не называя его по имени. — Где он их взял? От кого унаследовал? Легче легкого доказать кому угодно, любому, кто заинтересуется этим делом, что вся история выдумана от начала до конца: одному нечего было давать, а другому — нечего получать… Все это обман, к которому, несомненно, имеет отношение небезызвестный братец Мойше Машбера, а также все те, кто вертятся вокруг него, в том числе он, — Яков-Иося снова указал на Сроли. — Следовало бы встряхнуть его хорошенько и посмотреть, есть ли у него деньги, а если есть, то откуда они к нему попали? Наверное, нечистым путем добыты…

— Имейте уважение! — перебил Сроли, указывая пальцем на Якова-Иосю и на Цалю. — Вы! Вы смеете говорить о честном и нечестном пути? Вы?! — водил он пальцем от Якова-Иоси к Цале.

— Вон отсюда! Вон! Чего тебе здесь надобно? — воскликнул Яков-Иося, словно обращаясь с упреком к стенам, которые стали свидетелями наглой выходки Сроли и остались равнодушными, не протестовали, молчали. — Чего ему здесь надобно? — повторил он, вспомнив вдруг о своем лакее, Шепсле, которому крикнул: — Чего стоишь, как истукан? Чего молчишь? Беги, приведи, позови… — приказывал он и не мог вспомнить, кого нужно позвать. — Кучера!.. Будочника!.. — опомнился Яков-Иося, и казалось, что сейчас он скажет: городничего… губернатора… — В кандалы! В тюрьму! — Он указал на Сроли с такой злобой, точно желал, если бы мог, собственными руками стереть его в порошок и превратить в груду костей.

— Тише! С чего вы так расшумелись? Зачем глотку дерете? На любимую мозоль наступили вам?

— Вон! В тюрьму! Арестовать такого! — неистовствовал Яков-Иося.

— Тише! Я сам уйду, — сказал Сроли, собираясь подняться со стула и направиться к дверям, но… в эту минуту он увидел человека, которого среди шума, поднятого Яковом-Иосей, никто не заметил. Никто не обратил внимания на то, что дверь отворилась и порог столовой неслышно переступила женщина. Это была Гителе, жена Мойше Машбера.

Взглянув на нее, Сроли повторил: — Тише… Здесь жена Мойше Машбера, Гителе. Тогда все ее увидели.