Тень всадника - Анатолий Гладилин

Гладилин Анатолий

Тень всадника

Пролог

Тяжелые, ленивые капли еще сыпались с неба, бельгийский дождик встречал у границы, но золотисто-желтый луч прорезал брюхатое облако и оживил зеленый пологий холм, на вершине которого, за белой каменной часовней, темнел лес. В мирном, буколическом пейзаже солнечный луч высветил роту солдат в синих мундирах французской армии, роту, построенную в два ряда, там, где глянцево-коричневая дорога начинала взбираться на холм. Перед ротой, через дорогу стоял человек в новеньких черных сапогах, правда, уже заляпанных глиной, в походной офицерской форме, и с плеч его свисали сорванные погоны. Только что командир батальона, морщась и прикрывая ладонью бумагу от капель дождя, зачитал лейтенанту Шарлю Мервилю смертный приговор. Расстрелять лейтенанта должны были солдаты его роты. Однако внезапный голубой просвет в небе и солнце, разом согревшее лицо, показались лейтенанту добрым предзнаменованием и вселили в его сердце сумасшедшую надежду.

Впрочем, вопреки здравому смыслу, лейтенант не терял этой надежды ни на минуту. Вчера заседал революционный трибунал, приговор был очевиден, но лейтенант прошагал всю ночь из угла в угол по скрипучему деревянному полу деревенского дома, куда его поместили под стражу, и придумывал, придумывал план спасения. Поздно вечером один из часовых, старый капрал, принес своему лейтенанту бутылку вина и набитую табаком трубку, хотя такое послабление строжайше запрещалось. Трубку лейтенант выкурил, к вину не притронулся. "Бедный парень, - вздыхал капрал, прислушиваясь к скрипу половиц за дверью, - так мается". Если бы знал старый солдат, что вспоминал его лейтенант...

Меньше всего Шарль Мервиль боялся смерти. Ведь это он повел роту на штурм Бомона под убийственным шрапнельным огнем. Потом был праздник, и военный оркестр играл на городской площади, и он танцевал с Жанной Мари, и в ту же ночь Жанна Мари пришла к нему в дрянной номер местной гостиницы, реквизированной армией для проживания офицеров. Без слов (как хорошо помнил Шарль Мервиль эти мгновения!) он задрал ей юбки и бросил на постель. Победитель. Привык лихой атакой брать города и женщин! Но уже на следующий вечер он умолял ее прийти опять, и вот когда при дрожащем пламени свечи он целовал ее, раздетую, всю, с головы до ног, вот тогда лейтенант понял, что победительницей оказалась она, Жанна Мари, семнадцатилетняя дочь бомонского почтмейстера. Так закрутилась их любовь - бешеным волчком. Когда Жанна Мари шла по улице, покачивая юбками, все солдаты, как по команде, оборачивались и смотрели ей вслед, и Шарль Мервиль в порыве ревности готов был хвататься за саблю. "Ты у меня второй", - призналась она ему; признание, которое вызвало бы смех в офицерской компании, если бы лейтенант решился этим похвастаться: мол, все женщины так говорят! Но Шарль Мервиль ей верил и не хотел знать, кто был первым, а главное, не хотел, чтоб когда-нибудь появился третий, пятый, десятый. Как же этого избежать - все равно дадут приказ наступать на Шарлеруа, а в город придет новая воинская часть, и оркестр другого полка заиграет на площади, и при звуках его в чуть раскосых зеленых глазах Жанны Мари запляшут веселые чертики. Да, она обещала в любом случае его ждать, а он поклялся, что вернется из северного похода, они поженятся, и ей будет чем гордиться: нынче в армии быстро продвигаются по службе, и она увидит его в капитанских, а может, и в полковничьих погонах. И он купил ей красное бархатное платье, достойное герцогини, с брабантскими кружевами, и сиреневую шелковую накидку, и червонного золота кольцо с изумрудом, под цвет глаз, а себе по ее настоянию приобрел щегольские черные сапоги - "мой полковник не должен ходить как оборванец!". Но в полку давно не получали жалованья, деньги он брал взаймы у интенданта, их надо было возвращать, и когда интендант предложил - он согласился... Ладно, что теперь плакаться, глупая афера, которую командиры попытались замазать, устроив пирушку для солдат. А потом приехал этот, из Комитета, комиссар Конвента, чье имя офицеры в армии произносили шепотом. На следствии Шарль Мервиль, покрывая других, взял вину на себя - батальонные начальники благодарно жали руку и твердили, что не допустят дело до суда, - лишь она, семнадцатилетняя девочка, все сразу поняла и рыдала в его объятиях, причитая: "...Я знала, они дерьмо, твои товарищи, ты один поступил как порядочный человек". И они успели провести вместе последнюю, волшебную ночь, и, вспоминая ее, лейтенант попеременно бледнел и краснел от страсти и желания - о, если бы еще такое могло повториться! Но над ним висел смертный приговор, и у Жанны Мари, конечно, это повторится, ну, не с третьим, так с десятым, раз женщина научилась так любить не забудет, повторит, с пятым, с десятым, непременно! Вот эта картина, которую он рисовал со всеми подробностями в своем больном воображении - Жанна Мари в постели с пятым или десятым, - была для Шарля Мервиля самой страшной мукой. От сознания полной обреченности, бессилия что-либо изменить кружилась голова, однако к утру он нашел ход, который мог бы повернуть ситуацию; унизительный, отчаянный шаг - ради Жанны Мари, ради любви к ней лейтенант все сделает!

Неожиданное присутствие комиссара Конвента, чей серый дорожный сюртук резко выделялся среди синих мундиров, не смутило Шарля Мервиля, наоборот, похоже, благоприятствовало его плану: командир батальона капитан Данлоп не решился бы отменить приговор Трибунала, а этот, из Комитета, правил судьбами тысяч людей. Исподволь наблюдал лейтенант, как комиссар сугубо штатским жестом отбрасывал ладонью прядь длинных волос, упрямо спадавшую на его лоб. И ведь не какой-нибудь старый чурбан, замшелый догматик, нет, примерно одного возраста с лейтенантом, значит, ничто человеческое ему не чуждо.

И когда луч солнца прорезал низкие облака, а солдаты еще не подняли ружья, Шарль Мервиль сказал себе: "...Вот он, момент, иначе будет поздно", - и выбежал на дорогу, опустился на колени перед ротой, проскользив по инерции по мокрой глине, и начал заготовленную речь:

- Ребята! Я ваш лейтенант. Мы были друзьями, мы вместе прошли нелегкий путь от Вальми до Бомона, мы стольких потеряли в боях. Да, я виноват, вы можете меня казнить, но я клянусь: когда мы возьмем Шарлеруа, я позабочусь, чтоб у вас у каждого было по три пары сапог!

Он видел лица своих солдат. Они явно не хотели в него стрелять. Все было рассчитано правильно. Если бы он говорил стоя, это показалось бы бунтом, вызовом военному уставу, но на коленях перед строем... Повинную голову меч не сечет.

Тут чья-то тень закрыла ему солнце, и он услышал резкий, высокий голос:

- Встаньте, лейтенант. Вы не должны этого делать. Нельзя позорить мундир офицера.

Шарль Мервиль поднял голову. Как будто его ударили. Комиссар Конвента смотрел на него сверху с холодным презрением, даже брезгливостью, как смотрят на раздавленную лягушку. От немыслимой обиды лейтенант почувствовал слезы на своих щеках. Он вскочил на ноги, он был выше ростом, но холодный презрительный взгляд комиссара заставлял его втягивать голову в плечи и заикаться.

- Вы... вы не имеете права на меня так... Я не трус... Келлерман дал мне офицерские погоны после Вальми. За атаку на Бомон полковник Журдан представил меня к награде.

- Революция награждает, революция карает. К вам нет претензий как к боевому командиру, поэтому я с вами разговариваю. Вас судят за подлог, за растрату казенных денег.

- Комиссар, если вам знакома армейская канцелярия, система отчетности... Шарль Мервиль тщательно подбирал слова, - то вы понимаете... Я не мог один провести эту... финансовую авантюру.

- Сообщники? Назовите имена!

И почудилось лейтенанту, что странная тишина воцарилась в природе. Даже дождь прекратился, и солнце спряталось в облаках. А капитан Данлоп и Филип Берган, отныне командующий ротой, и сержант Жан-Луи словно сквозь землю провалились. Холодные, чуть прищуренные глаза комиссара гипнотизировали лейтенанта, и если б он приметил в них хоть проблеск сочувствия, кто знает, может, и назвал бы всех, ради Жанны Мари совершил бы предательство. Но Шарль Мервиль в ту же секунду догадался: что бы он ни сказал, кого бы ни назвал, на него будут смотреть с тем же презрением - как на раздавленную лягушку.

- Комиссар... раз я взял вину на себя, я обязан следовать кодексу офицерской чести.

- Ложной морали, оставшейся от Капетов и Бурбонов, которая покрывает мерзавцев и воров! Подойдите ближе к своим солдатам, полюбуйтесь, во что они обуты.

Любоваться было нечем. Рота топала в Бельгию в рваных ботинках с подошвами, подвязанными веревочкой.

- Кстати, вы им обещали по три пары сапог. - В голосе комиссара появились иронические интонации. - Интересно знать, вы их купите на свое жалованье или вы получили наследство?

- Комиссар... - Шарль Мервиль позволил себе вымученную улыбку, - что происходит, когда армия берет штурмом город, известно любой маркитантке. На войне как на войне... И у меня есть карта Шарлеруа, где обозначены склады интервентов.