Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, нам бы не хотелось решать этот вопрос лишь на уровне отвлеченных умозаключений. Для этого предоставим слово Мильтону, Гиббону, Грею, чтобы они сами объяснили, почему университеты вызывали у них такую ненависть и отвращение <...>.
* * *
Утверждение о том, это эти просвещенные и усердные люди, подчинившие сами себя строжайшей дисциплине, невзлюбили свои университеты только потому, что дисциплина претит чтению, выглядит un peu fort[691] даже для мистера Мура. Но университеты влиятельны, а мистер Мур стремится поддерживать хорошие отношения со всем, что имеет влияние. В дальнейшем нам еще не раз предстоит убедиться в этом.
В 1807 году лорд Байрон выпускает «Часы досуга», а в 1808 году «Эдинбургское обозрение» обрушивается, на него в духе, привычном для обращения со всеми авторами, в особенности молодыми, которые, не входят в продажный круг политических и литературных фаворитов; незадолго до этого точно так же обошлись и с самим мистером Муром. Впрочем, мистер Мур, а следом за ним и лорд Байрон в конечном счете пробились в этот заколдованный круг; первый добился своего, пообещав пристрелить критика, чем доказал, что он не только джентльмен, но и великий поэт; второй — тем, что безжалостно высек своим сатирическим пером как своего рецензента, так и всех тех, кого тот расхвалил[692], что, коль скоро общественное мнение проявило благосклонность к юному сатирику, представило его претензии на гениальность в совершенно ином свете. Поскольку рецензия была беспринципной и угождала разве что досужей злобе, «самому даровитому из критиков» ничего не оставалось, как проглотить обличающую его инвективу, в которой, между прочим, говорилось, что ему место в городской тюрьме, — после чего, обменявшись между собой уколами (Мур раскритиковал Джеффри и Байрона, Джеффри «разнес», как говорят критики, Мура и Байрона, а Байрон в свою очередь разнес Джеффри и Мура), все три дарования стали закадычными друзьями в литературном мире, отчего репутация каждого из них только выиграла у просвещенной и проницательной публики. Поскольку мистер Мур не только поэт, но и музыкант, мы рекомендуем ему воспользоваться этой беспроигрышной темой.
Мистер Мур приносит свои весьма неуклюжие и нерешительные извинения по поводу того, как его друг-критик в свое время обошелся с его другом-поэтом. «Этот плут — мой честный друг, сэр»[693], — говорит Деви судье Шеллоу, заступаясь за Уайзора. Сейчас мы не станем подробно останавливаться на этом, потому что у нас еще будет возможность убедиться в том, каковы принципы литературной критики, исповедуемые «Эдинбургским обозрением».
Много говорится и о месте сатиры в прессе. В оценке людей лорд Байрон руководствовался исключительно личными пристрастиями, будь то доброжелательность или отвращение. Мистер Мур пытается оправдать эту черту Байрона тем, что поэт был подвержен новым впечатлениям и влияниям, которые столь существенно сказывались на его противоречивых суждениях и пристрастиях. Забавно наблюдать, как лорд Карлайль[694] превращается из Роскомона[695] в болвана; как профессор Смит[696], Английское Лирическое Дарование, превращается из человека, ухитрившегося дискредитировать даже университет, в того, кто чуть ли не восстановил его доброе имя; как сэр Уильям Гелл[697] одним росчерком пера возведен; из шута в классики на том лишь основании, что лорд Байрон совершенно случайно познакомился с ним, когда тот находился на полпути от шута к классику, и так далее. Примерно в том же роде составлялись мнения лорда Байрона и о других людях на протяжении всей его жизни.
* * *
В 1811 году Байрон лишился матери и двух близких друзей[698]: Уингфилда и Чарльза Скиннера Мэтьюза. Мистер Мур сообщает некоторые сведения о последнем из них, который, судя по всему, равно как и его великий друг, «заблудился в лабиринтах скептицизма». Дурной глаз, лабиринты, червоточины, проклятия, блуждающий свет, тучи, затмение и все прочее в таком духе столь сильно сказывается на воображении мистера Мура, что сам он безвозвратно теряется в лабиринте метафор. Вызволить его из этого лабиринта мы не в силах, однако, посоветовав ему, как советовал Фальстаф Пистолю, говорить по-человечески[699], скажем от себя несколько слов по поводу того, что вызвало такой хаос в его метафорах.
В письмах лорда Байрона мистеру Далласу, мистеру Ходжсону и мистеру Гиффорду[700] мы находим ответы на те увещевания и упреки, с какими эти джентльмены обращались к нему в связи с его непостоянством. Если бы любой из этих джентльменов сетовал на его непостоянство после его смерти в мемуарах, ему посвященных, то это было бы вполне естественно, учитывая их отношение к нему при жизни. Однако в письмах лорда Байрона мистеру Муру, да и во всех их отношениях, судя по отзывам мистера Мура, нет и намека на упреки последнего в непостоянстве. Тем более странно, что теперь, после смерти лорда Байрона, мистер Мур предъявляет ему обвинения, которые, судя по всему, не удосужился предъявить при жизни. Как нам представляется, то, что мистер Мур в свое время пытался завоевать благосклонность лорда Байрона молчанием, а теперь завоевывает благосклонность публики болтовней, вполне согласуется с его общими принципами, состоящими в потворстве всему влиятельному.
«Основным предметом потребления в Англии нашего времени, — говорит где-то сам лорд Байрон, — является ханжество: ханжество нравственное, ханжество религиозное, ханжество политическое, но всегда ханжество». Сколько этого ханжества кроется за сетованиями мистера Мура, мы предоставляем судить читателю. В письмах лорда Байрона мистеру Муру нет ни одного слова в ответ хотя бы на тень упреков по поводу его непостоянства. Безусловно, со стороны мистера Мура было не по-дружески даже не протянуть ему руку помощи, чтобы вызволить его из «лабиринта, в котором он плутал», «из тьмы, в которой он блуждал». Тем более что, судя по той уверенности, с какой он приписывает ошибки лорду Байрону, сам он в своей непогрешимости приближается к католической церкви. Человек не может безапелляционно обвинять в грубых ошибках другого, если он до конца не уверен в собственной правоте. В этой связи нам представляется абсолютно непорядочным отказывать своему безбожнику-другу в поддержке, когда тот еще был жив и мог ею воспользоваться, а теперь, после его смерти, вздыхать над ним и забрасывать его языческую память градом метафор, дабы не уронить себя в глазах своей веры. Впрочем, мы не думаем, что найдется хотя бы один чистосердечный человек, которому бы, вне зависимости от его религиозных убеждений, мог полюбиться тот
