Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Quantunque il simular sia le piu volte
Ripreso, e dia di mala mente indici,
Si trova pur' in moite cose e moite
Aver fatti evidenti benefici,
E danni, e biasmi, e morti aver gia tolte,
Che non conversiam sempre con gli amici,
In questa, assai piu oscura, che serena,
Vita mortal, tutta d'invidia plena[659].
Что же касается нас, то мы надеемся, что никогда не воспользуемся и уж определенно не найдем оправдания мистификациям. Мы будем оставаться верны мудрости древних британских бардов: «Истина против мира». Но если и есть чей-то жизненный опыт, оправдывающий подобную практику, так это жизненный опыт личности, существующей вне общества и являющейся предметом пересудов; в замкнутую жизнь такой личности просачивается целый сонм маленьких Босуэллов[660], этих вездесущих соглядатаев, которые, располагай они хоть самыми ничтожными сведениями, готовы при первой же возможности передать их во власть общественному мнению, если только его наперсник имел неосторожность обмолвиться чем-то, что способно разжечь сластолюбивый аппетит читающей черни. В этом отношении весьма показательны наивные наблюдения мистера Ханта, состоящие в том, что никому не приходилось видеть «настоящего» Байрона совершенно трезвым и что вышеозначенный Байрон прилагал все усилия к тому, чтобы не напиваться в обществе мистера Ханта. «Выдуманный Байрон» постоянно подвергался насмешкам и пребывал в отчаянии; если верить мемуарам мистера Ханта, то Байрон только и делал, что по сто раз на дню становился предметом остроумнейших замечаний самого мистера Ханта, его супруги — миссис Хант, всей оравы маленьких Хантов. Короче говоря:
Тростинкой преградите путь Отелло,
И он свернет...[661][662]
Мы не рецензировали мемуары мистера Ханта. «Ежеквартальное обозрение» сполна воздало им должное, и хотя журнал умолчал о некоторых вещах, которые мы бы упомянули, и упомянул многое из того, о чем мы бы, безусловно, умолчали, — было бы actum agere[663] вновь обращаться к той же теме. Нас нимало не интересуют те мотивы, которыми руководствовалось «Ежеквартальное обозрение». Их старый политический противник предстал в явно неблагоприятном нравственном освещении. Вздорное самомнение, переливающееся через край тщеславие, которое, подобно сотне фонтанов на реке Хоанго, бьет из каждой страницы; готовность презреть самыми интимными признаниями; никчемность всех тех сведений, которыми располагает автор; жалкие издевки напыщенного ума; причудливые и нелепые фигуры речи; несуразные представления о морали и нравах; постоянное самовыпячивание; явное стремление забить том бессмысленными подробностями на потребу беспринципного книготорговца, который уснащает именем лорда Байрона соответствующее количество страниц; неустанно расточаемые похвалы блестящему остроумию автора и его семьи; наконец, безусловный malus animus[664] всего сочинения — все это являло собой столь завидный материал для критики, что обозрение могло себе позволить на этот раз действовать по справедливости и клеймить своего противника, не прибегая к испытанному средству злостного искажения и обмана.
Многочисленными примерами озорства, когда автор вовсе не рассчитывает, что его высказывания примут всерьез; того озорства, какое превращается усилиями его литературных интерпретаторов в нечто, о чем писатель и не думал помыслить, пестрят письма лорда Байрона, приведенные в этом томе; так он пишет матери из Константинополя:
«X., который передаст тебе это письмо, направляется прямо в Англию, и, поскольку он полон впечатлений, я не стану предвосхищать его; прошу тебя, однако, не верить ни одному слову из того, что он расскажет, а довериться мне, если у тебя есть желание узнать правду».
Всякий, кто прочтет этот том, несомненно воспримет эти строки как шутку, однако нетрудно представить себе, что его биографы откомментировали бы это письмо примерно так: «Он был весьма дурного мнения о правдивости мистера Хобхауса[665] и настойчиво уговаривал меня не верить ни одному его слову».
Не станем приводить других примеров. Том изобилует ими. Мы считаем, что капитан Медвин и мистер Ли Хант были людьми благородными, а потому воспринимали все всерьез. В действительности же тот и другой пользовались его доверием не больше, чем общество в целом, вот почему их неполные и зыбкие сведения не вызывают ничего, кроме досады.
Ничто еще не возбуждало столь сильного любопытства и не вызывало столь горького разочарования, как биография, которую оставил по себе лорд Байрон и которую мистер Мур предал огню. Мистер Мур называет ее «биографией, или, верней сказать, записками, которыми по различным причинам решено было пожертвовать» (с. 656). Записки эти, таким образом, безвозвратно исчезли, а мистер Мур остался единственным, кто пользуется репутацией самого сведущего человека в королевстве в отношении всего, что касается великого поэта; репутацией человека, имеющего доступ к самым обширным материалам его биографии, способного, как никто иной, свести эти материалы в единое целое.
К великому сожалению, однако, оказалось, что все, что стоило рассказать, рассказывать не пристало. То, что более всего возбуждало любопытство публики, — что же предшествовало тайне? — по-прежнему остается тайной. Все это, как и сон Основы, и по сей день хранится в погребенных тайниках невысказанного.
Основа: «Глаз человеческий не слыхал, ухо человеческое не видало, рука человеческая не способна схватить, язык человеческий не способен понять, а сердце человеческое не способно выразить, что такое был мой сон!»[666]
Друзья, я могу рассказать вам чудеса, но не спрашивайте у меня какие, потому что если я вам расскажу, то не буду истинный афинянин. Я расскажу вам все точь-в-точь, как случилось.
Пигва: Говори, говори, любезный Основа.
Основа: Ни слова обо мне. Все, что я скажу вам теперь, это то, что герцог кончил обедать[667].
К сожалению, добрая половина этого солидного тома посвящена вещам не более важным, чем обед у герцога.
Поговорим теперь о содержании первого тома, делая лишь те замечания, какие сами напрашиваются, и приберегая общие выводы ко времени выхода в свет второго тома.
Том начинается со сведений о родословной лорда Байрона. «В характере великого поэта, — пишет мистер Мур, — одной из самых главных черт была гордость за свою родословную». Эта родословная бегло прослеживается автором от Ральфа де Буруна, чье имя занимает особое место в «Книге судного дня»[668] в перечне землевладельцев Ноттингемшира (с. 1), далее к сэру Джону Байрону Малому с Большой Бородой (с. 3), который во время распада монастырей получил из рук короля церковь и небольшой монастырь в
