Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ПИСЬМА И ДНЕВНИКИ ЛОРДА БАЙРОНА, ИЗДАННЫЕ МУРОМ[645]
Первый том ставит нас отчасти в невыгодное положение. Старая мудрость: Respice finem[646] — как нельзя более применима к биографии. Особое удовольствие, а также польза, извлекаемые из произведений этого жанра, зависят от исследования характера — с этой точки зрения последний акт жизненной драмы часто проливает свет на первый. Немного найдется на свете таких бесхитростных людей, которые бы позволили даже самым своим ближайшим друзьям судить, что в их характере искусственно, а что истинно; под искусственным мы понимаем напускные, притворные свойства, которые в соответствующей ситуации отбрасываются так же легко, как маска или маскарадный костюм; так же легко, как во времена Французской революции многие почтенные члены общества срывали с себя сутану, коль скоро она переставала быть постоянным источником дохода. Крайние случаи такой искусственности характера можно обнаружить в бесстрастности старшего Брута[647], в притворном безумии Эдгара[648], в напускной глупости Леона[649]. В меньшей степени этой притворной личиной прикрываются так или иначе все люди, — мало кому в этом мире удавалось ни разу не видеть старого друга в новом обличье; только время способно (ό παντέλ εαεγκοξ χρόνος[650], как замечательно сказал Софокл) доказать, является ли стремящийся к славе юный сенатор истинным патриотом или его патриотизм в основе своей либерально-ханжеский; кем по сути своей является пылкий республиканец: Наполеоном или Вашингтоном? Под истинным в характере мы подразумеваем такие человеческие свойства — как нравственные, так и умственные, — которые остаются неизменными на протяжении всех самых зрелых человеческих лет и которые при стечении обстоятельств, пусть и самых неблагоприятных, только еще более развиваются и крепнут. Примером этих качеств в их худших, равно как и лучших, проявлениях может служить, с одной стороны, любовь к развлечениям, свойственная игрокам и пьяницам, которая ведет их к нищете и могиле, и, с другой стороны, любовь к своей отчизне и к человечеству, которая отличает таких людей, как Вашингтон, Джефферсон, Франклин, и их соратников по Северо-Американской революции.
Солон уговаривал Креза[651] дождаться конца жизни, прежде чем высказываться о человеческом счастье, что столь же необходимо при вынесении категорических суждений о характере человека. Основное достоинство этой биографии определялось бы тем светом, какой она должна была пролить, на характер лорда Байрона. С нашей, по крайней мере, точки зрения, книга эта открыла немного нового в его характере, да и то немногое, что открыто, отнюдь не рассчитано на то, чтобы воздать должное его памяти.
Лорд Байрон всегда сам был вершиной своего искусства. Кто бы ни находился на его картинах, передний план неизменно оставался за ним. Кто-то совсем по другому поводу сказал о Колридже: «Он сделал читателя своим доверенным лицом». Что же касается признаний лорда Байрона, это были скорее полупризнания, более рассчитанные на то, чтобы подогреть любопытство, нежели удовлетворить его. Байрон никогда не скрывал своих чувств, однако он скорее намекал, чем сообщал об обстоятельствах, их породивших; его намеки были полны туманных самообвинений в воображаемых преступлениях, которые, естественно, тут же становились предметом досужих сплетен ничем не гнушающейся публики. Он и впрямь в своих сочинениях и беседах, особенно в последние годы жизни, отдал должное мистификации; он говорил многое из того, что приводило в совершенное замешательство добросовестных его биографов, которые были вынуждены сообщать то, во что не верили другие, считавшие, что раз он так не думал, значит, он не мог такое сказать, что совсем не одно и то же. Многие из его признаний капитану Медвину[652] и мистеру Ли Ханту[653] отдавали мистификацией. Это были признания под стать итальянской opera buffa[654], где ремарки in confidenza[655] неизменно означают, что в словах действующего лица не будет ни слова правды. Лорда Байрона с самого начала отличало неукоснительное стремление к истине, однако падение нравов сказывается на правдивости даже самых чистосердечных людей, а потому, учитывая всю меру превратного понимания, мы все же считаем для себя невозможным читать мемуары Медвина и Ханта, не отдавая отчет в том, что оба достойных джентльмена находились во власти самой беззастенчивой мистификации. Лорд Байрон беседовал с ними в том же духе, в каком писалась большая часть badinage[656] «Дона Жуана», как, например, в следующем отрывке:
Я, чтоб читатель-скромник не бранил,
«Британский вестник» бабушкин купил.
Я взятку положил в письмо к издателю
И даже получил ответ:
Он мило обещал (хвала создателю!)
Статью — хвалебных отзывов букет![657]
Издатель воспринял эти строки как серьезное обвинение и принялся самым жалостливым образом умолять лорда Байрона отказаться от них, взывая к его чести джентльмена и благородному происхождению. За что и был выставлен на всеобщее осмеяние, ибо никто не воспринял этот пассаж как обвинение, во всяком случае серьезное.
Эту склонность лорда Байрона подметил и мистер Мур, он приводит одно письмо мистеру Далласу[658]:
«Лорд Байрон никогда не мог отказать себе в удовольствии блеснуть остроумием за счет собеседника. Особенно он любил озадачивать и мистифицировать назойливых и самодовольных советчиков. Выходки, которые он позволял себе еще мальчишкой с ноттингемским шарлатаном Лавендером, были лишь первыми проказами, которыми он забавлялся на протяжении всей своей жизни, издеваясь над многочисленными мошенниками, общению с которыми был обязан своей знаменитости и светскости» (с. 135).
Совершенно очевидно, что человек, так пишущий, будет так же и говорить, особенно с людьми, которых он не слишком уважает. Мы не станем сейчас вдаваться в казуистику этого вопроса, равно как и решать, при каких
