Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

Атмосфера действительно насыщенная. Все, затаив дыхание, ждут последнего и решительного сражения, ждут такого небольшого, но такого желанного слова – «МИР». Да, по всему видно, он недалек уже – этот день. Но что произойдет еще до тех пор? Кому-то посчастливится услышать его, а кому-то и нет. Кто-то будет радоваться, ликовать, а кто-то и не познает больше радостей земной жизни. Разве мало затерялось в водовороте войны имен отважных героев и просто обыкновенных людей, погибших неизвестно когда и неизвестно где? И мало ли еще будет таких до конца войны? Да и кто знает – что ждет еще и меня впереди, какую участь приготовила мне моя судьба? Суждено ли мне услышать это желанное слово «Мир» или же… Ох! «Грядущие годы таятся во мгле…»

Ганс Дитрих, вручая мне в обед газету, помедлил возле крыльца, спросил с невеселой усмешкой: «Ну что? Как настроение? Небось, уже в свою Россию собираетесь?»

– Ах, Ганс, если бы это было так! – Поколебавшись мгновенье, я решилась задать ему волнующий сейчас всех нас вопрос: – Мы слышали, что Восточный фронт переместился уже на территорию Германии… Это правда?

С той же застывшей усмешкой он кивнул головой: «Да. Уже. Ты права. Вермахт на грани краха. На днях объявлена новая тотальная мобилизация. Теперь начнут уже и мальчишек забирать в армию, перемалывать их в этой мясорубке. Истребляется будущее нации. История повторяется – от Германии скоро ничего не останется».

Мне сразу вспомнилось вещее: «Все повторится как когда-то. Германия будет дуться, дуться, а затем от нее останется пшик».

– Знаешь, Ганс, мы уже однажды слышали эти слова. Про «историю» и про «ничего». От нашего друга, между прочим, от немца-антифашиста. Это было почти три года назад, когда Германия еще была сильна и могущественна. Представляешь, он уже тогда это понимал.

– Ну что же. Мудрый человек этот ваш друг.

Сколько же сейчас разговоров среди многонационального работного люда и особенно среди «остарбайтеров» и поляков! Сколько в этих разговорах тревог, надежд и ожиданий! В минувшее воскресенье в нашем доме опять перебывало много народу. Янек и Зигмунд сообщили новость, что в Варшаве уже третью неделю длится вооруженное восстание польских патриотов. Восставшие будто бы уже захватили все важные промышленные объекты города, а сейчас идет сражение за главный железнодорожный узел.

Павел Аристархович сказал, что в настоящее время народы всей Европы, по примеру отстоявших Париж французов, поднимаются против фашистских оккупантов. Восстал народ Словакии, проявил непокорность Антверпен. Что же касается сегодняшнего изумительного газетного сообщения, то, по словам Павла Аристарховича, этому событию также предшествовало всеобщее вооруженное восстание болгарских патриотов. Созданное там правительство, так называемого Отечественного Фронта, вчера объявило войну Германии! Ну, разве это не чудесные, замечательные новости?!

В прошлую субботу и вчера приходил Джонни. Он подтвердил сказанное Яном и Зигмундом о восстании в Варшаве, однако его прогноз не столь оптимистичен. «Поляки слишком поторопились, – заметил он, – по-видимому, понадеялись на быстрое продвижение Красной армии и на ее поддержку. Силы сейчас, конечно, неравны, и, если помощь вскоре не последует, восстание, пожалуй, обречено на провал!»

Еще Джон сообщил, что именно в эти дни в Канаде происходит какая-то встреча английских и американских военных деятелей, где, несомненно, решается вопрос об усилении боевых действий со стороны союзников. В настоящее время от немцев очищены уже вся Франция и большая часть Бельгии. С начала открытия второго фронта потери Вермахта составили около полумиллиона человек, захвачено также много военной техники. Что же касается Восточного фронта, там, по словам Джона, все больше чем о’кей! На днях русские предприняли новое мощное наступление – на этот раз в Карпатах.

В эти два вечера мы просидели с ним немножко дольше, чем обычно. В субботу Джонни выглядел расстроенным. В последнем письме родители сообщили ему, что внезапно исчез из дома его младший 17-летний брат Эдвин. Предполагают, что он сбежал в армию, так как со дня наступления англо-американцев в Нормандии буквально бредил боями с фашистами.

– Я его, конечно, понимаю, – говорит Джон, хмурясь. – Но все-таки хорошей трепки ему от меня не избежать. Чтобы впредь не посмел больше так мать пугать. Останемся живы, вернемся оба домой – тотчас надеру ему уши по первое число.

– Вчера вечером я был дневальным по лагерю и не смог прийти к вам, – сказал Джонни, когда я вышла его проводить и мы стояли вдвоем на крыльце. – Но ты просто не представляешь, как, с какой страшной силой меня тянуло сюда! Мне почему-то казалось, что тебе плохо, что ты… Что ты тоже хочешь меня видеть… С тобой все в порядке? Ничего не случилось?

– Абсолютно ничего, Джонни. Тебе действительно просто показалось.

Меня даже озноб передернул от подобного откровения Джона. Что же это? Неужели в окружающем нас безвоздушном пространстве существует нечто сверхъестественное, что связывает отдельные человеческие души и в определенные моменты подает им тайные сигналы? Наверное, такое возможно лишь между духовно близкими, лишь между духовно родственными душами. Как все странно устроено в этом подлунном мире и как все же хорошо и тревожно, что где-то существует это нечто сверхъестественное.

17 сентября

Воскресенье

Уже поздно, но не могу не написать здесь о сегодняшней интересной встрече с еще одним разуверившимся в гении «великого фюрера» немецким ефрейтором – на этот раз с вахманом при лагере английских военнопленных по имени Хельмут Кнут.

Джонни уже несколько раз рассказывал мне о нем как о человеке, искренне ненавидящем фашизм, но я, признаться, не особенно-то верила его словам. Ведь в моем понятии вахмайстер – тот же полицейский, а ему по должности положено быть верным псом фашистского режима. Тогда, в пятницу, я пообещала Джону, что, возможно, если позволят обстоятельства, приду в воскресенье к Степану, и сегодня после обеда я, Галя (от Клееманна) и Юзеф отправились туда.

Джон уже ждал, стоя за углом дома, смотрел на дорогу. Завидя нас, поспешил навстречу. Я давно не была у Степана и испытывала легкую неловкость при мысли, что придется встретиться в компании Джонни с остальными пленными англичанами. Но больше всего волновала, конечно, предстоящая встреча с «бабцей» – ведь мне известно, с какой сердечной теплотой и даже с нежностью относилась она к Роберту. Увидев теперь меня с Джоном, она наверняка решит, что я просто ветреная, пустая девчонка.

Но мои тревоги были напрасными. Оказалось, что сегодня на Молкерае отмечается чей-то день рождения – 25-летие, – и почти все пленные ушли туда. А умница «бабця» тоже