Мария Федоровна - Александр Боханов

Формально Александра Федоровна вела себя безукоризненно: писала свекрови письма, наносила ей визиты, передавала приветы, непременно поздравляла с праздниками, не роптала, когда шла сзади нее на торжественных церемониях. Но Мария Федоровна все время убеждалась, что Невестке она не нужна, что та тяготится ее присутствием и не расположена была продолжать общение дольше приличествующего. Жена Сына не искала сближения. Вдовствующая Царица платила ей тем же.

Александра Федоровна, любя мужа больше жизни, ни с кем не желала делить свое полное и неоспоримое право на него. Через две недели после свадьбы она записала в дневник мужа: «Отныне нет больше разлуки. Наконец Мы соединены, скованы для совместной жизни, и когда земной жизни придет конец, мы встретимся опять на другом свете, чтобы быть вечно вместе».

Живя первую зиму под одной крышей, встречаясь ежедневно, молодой Царь проявлял к матери не только теплые сыновьи чувства. Он советовался с ней и по вопросам государственного управления, особенно внимательно прислушиваясь к ее рекомендации при назначениях на высшие административные посты, понимая, что «дорогая Мама», конечно же, знала сановный мир лучше, чем он. Другие политические темы с матушкой мало обсуждались, а в скором времени они вообще исчезли из разговоров и корреспонденции.

Весной 1895 года Мария Федоровна уехала на несколько месяцев в Данию. Тем летом произошло первое недоразумение между Сыном и матерью. Николай II впервые отказался удовлетворить ее просьбу. Повод был малозначительный.

В Копенгагене к вдовствующей царице сумела попасть княгиня Ольга Лопухина-Демидова (урожденная Столыпина), жена свитского генерала Николая Петровича Лопухина-Демидова. Она рассказала печальную историю своей жизни: семья оказалась совершенно без средств, все имущество заложено, нет денег платить проценты, кругом одни долги, и княгине не на что жить и «в пору идти по миру с сумой». Она была так убедительна, так искренне плакала, что сердце Марии Федоровны не выдержало. Она написала Сыну, прося помочь несчастной, списать долги и выдать миллионную ссуду из казны.

Император был обескуражен. Он не хотел отказом обидеть дорогую Мама, но, с другой стороны, сумма долга была очень значительной (500 тыс. руб.), а выдача ссуды вообще выходила за все рамки возможного. Он написал ответ матери, преподав ей первый в её жизни урок политэкономии.

«Самое большое облегчение, которое ей можно оказать (и то очень много!), — это простить долг; но после этого подарить ей миллион — это сумасшествие, и Я, милая Мама, именно зная, как незабвенный Папа относился к такого рода просьбам, никогда на это не соглашусь… Хороши были бы порядки в Государственном Казначействе, если бы Я за спиной Витте отдал бы тому миллион, этой два и т. д. Таким способом всё то, что было накоплено и что составляет одну из самых блестящих страниц царствования дорогого Папа, а именно финансы, будут уничтожены в весьма немного лет».

Царь был возмущен поведением просительницы и задал вопрос: могла бы она с подобным ходатайством обратиться к Его отцу? Отрицательный ответ был очевиден, и Мария Федоровна это знала. Её Саша не только бы не сделал никаких послаблений, но мог бы устроить настоящей разнос и ей, и просителям. Она это понимала, но ей так хотелось помочь. И хотя Николай II распорядился погасить долг княжеской четы, но чувство неудовлетворенности у матери осталось. Она потом не обращалась к сыну с подобными просьбами.

В ноябре 1895 года истек годичный срок траура по Александру III, и начало сезона 1896 года ознаменовалось каскадом балов. Столичное общество истосковалось по веселью, и все стремились насладиться власть. Мария Федоровна оставалась в трауре и уже теперь не танцевала. Но на балах, некоторые из которых давались и в Аничкове, бывала. Она отнюдь не считала, что другие должны лишаться того, на что имеют право.

Особенно мать переживала за свою любимую Ксению, которая до свадьбы мало веселилась, а после свадьбы начались трагические обстоятельства, и веселья никакого вообще уже не было. Ей необходимо воспрянуть духом после тяжелой беременности и первых родов (ее первая и единственная дочь Ирина появилась на свет 3 июля 1895 года). На балах люди веселились от души.

Императрица-Мать смотрела на это, пыталась радоваться, но печаль не проходила. Конечно, было тоскливо от сознания того, что жизнь так стремительно несется, что годы летят всё быстрей и быстрей. Она уже пожилая дама, у нее уже есть две внучки (вторая внучка Марии Федоровны Великая княжна Ольга Николаевна родилась в Царской Семье 3 ноября 1895 года). Всё это было замечательно, но рану сердца веселье других излечить не могло.

Потеря незабвенного Саши перечеркнула, отбросила в прошлое главное из того, чем жила и чем счастлива была: свою любовь и любовь к себе. Теперь же, если и случалась радость, то лишь с не проходившим привкусом горечи.

16 января 1896 года писала сыну Георгию: «Это было в прошлый четверг, в день большого бала, на котором я хотела видеть Ксению в бальном туалете. Она была очень хороша, вся в белом со своей великолепной, очень ей идущей изумрудной диадемой на голове. Но я не могу выразить тебе, как мне стало грустно от одного вида этой розы бала и толпы людей, которая, как и прежде, прибывала во дворец, и от сознания того, что прошло всего два года с тех пор, как наш обожаемый Папа тоже бывал здесь и приветствовал этих же самых людей — и теперь всё это продолжается без него! Это меня так потрясало и нервировало, что я едва смогла скрыть мою беспредельную тоску от бедной Ксении, которая также была взволнована, отправляясь на бал».

Как матери повезло с любовью к этой дочери! Она многое не видела, многое не узнала и не испытала потрясения от правды. Она не заметила, как дочь из ласкового и кроткого существа превратилась в недоброжелательного и злоязычного человека, знавшего и ценившего только себя и своего мужа-фанфарона Сандро. «Милая Ксения», уж потом, когда Мария Федоровна ушла из мира живых, совершила и вообще невозможное: фактически обворовала сестру Ольгу, присвоив себе драгоценности скончавшейся матери.

Марию Федоровну расстраивало дуновение «ледяного ветерка» со стороны Александры Федоровны и ее окружения. О том, что две Царицы не питали расположения друг к другу, приближенные знали, как обычно, раньше, чем это нерасположение хоть как-то проявилось на самом деле. В салонах, конечно же, появились разговоры о «ненависти», о том, что якобы старая Царица «не хотела отдавать» Молодой Коронные Драгоценности, что она «устраивала истерики сыну» и т. д. Словом, пошло-поехало, как обычно бывало в свете. Вдовствующая Императрица мало придавала значения великосветским суждениям, слишком хорошо зная их истинную цену.