Зарубежный детектив (1989) - Джеймс Чейз

— Что означает «а–а»?

— Это означает, что вид точно такой, как у нас. — Она засмеялась.

— А ты ожидала чего‑то другого?

— Но ведь вы говорили… — Она замолчала, увидев мою рюмку. — Что это?

— Это похоже на воду. — Я попытался улыбнуться.

Она удивленно посмотрела на меня. В лучах заходящего солнца ее лицо казалось еще мягче, и я невольно вспомнил другую женщину, которая тоже когда‑то стояла у этого окна. С таким же несмываемым румянцем, темными глазами и черными бровями вразлет. Сколько ей было тогда — девятнадцать, может быть, двадцать?

Я приблизился к ней. Какая‑то странная полуулыбка застыла на ее губах.

— Признайся: в тебя, наверное, все влюбляются. И все говорят тебе об этом, правда?

Она смотрела на меня огромными блестящими глазами.

— Вылитая Ингрид Бергман в «Касабланке», — продолжал я.

— Кто? — Она растерялась.

— Так, одна женщина, в нее тоже все…

— Ну, вот я и посмотрела, — перебила она меня, — вид из вашего окна, — и, ослепительно улыбнувшись, прошла мимо меня так близко, что я почувствовал запах ее сладковатых цветочных духов. — Спасибо.

У двери она задержалась и посмотрела на меня.

— Почему вы не зажигаете свет?

Но ответа не стала дожидаться. Дверь за ней захлопнулась, я услышал ее удаляющиеся шаги, затем они донеслись из коридора, хлопнула дверь лифта, и наступила тишина.

Из зеркала на меня поглядывало мое отражение. Я схватил рюмку и чокнулся со своим двойником. Осушив содержимое одним глотком, я включил свет.

41

В сентябре бывают дни золотистые, как мед. Эти дни начинаются с того, что за окном встает тяжелое солнце. Сентябрь похож на опытную любовницу, пышнотелую, словно вобравшую в себя весь жар лета. Солнце переливается всеми цветами, кроме холодных, их время придет только в октябре. В такие дни надо просыпаться медленно и никуда не спешить.

Свой скромный завтрак я вкушал у окна, помыть которое было просто необходимо — летние дожди оставили на стекле блеклые дорожки. За окном весело плескалось выстиранное белье. Из приемника доносилась легкая немецкая музыка. На крыше птахи держали совет: не настала ли пора отправиться к Средиземноморью или все же провести сентябрь в Норвегии? Как славно, когда есть возможность выбора и когда решение зависит от тебя самого.

Я вновь позвонил в контору Конрада Фанебюста. Да, господин Фанебюст вернулся. Нет, у него сейчас совещание. Она может записать мое имя, и, когда Фанебюст освободится, он позвонит мне.

В самых любезных выражениях, на которые я только был способен, я упросил ее передать ему незамедлительно несколько слов: «Привет от Веума», и сказать, что мне необходимо с ним переговорить. Это очень важно.

Через пару минут, слегка запыхавшись, она проговорила в трубку: «Если бы вы могли прийти к половине третьего, господин Фанебюст постарался бы выкроить для вас время».

— А вам не известны последние пророчества о приближении судного дня? — поинтересовался я. — Конец света может наступить раньше. Ведь нынешние выборы в Стортинг наверняка приблизят день страшного суда.

— А газет вы не читаете? — парировала она. — У нас конец света каждый, день. В общем, я вас записала на полтретьего. До свидания. — До свидания.

По дороге я внял ее совету и купил газеты. «Финансовый кризис торгового флота» — прочитал я на первой странице. «Экстренное совещание в Копенгагене» — сообщалось на второй. «В ожидании новых банкротств» — обещала третья. Журналисты изощрялись в броскости заголовков, но суть происходящего не вызывала сомнений: Конрада Фанебюста занимали дела поважней, чем пожар тридцатилетней давности или чья‑то смерть какие‑то десять лет назад.

Выборы в Стортинг действительно приближались. В тот год наши политические лидеры демонстрировали приемы предвыборной кампании, разработанные в Штатах. Левые кандидаты разъезжали на велосипедах зеленого цвета, представители партии Центра высаживали кустарник на чахлых газонах, а кандидат на пост премьер–министра, представитель от Рабочей партии, раздавал розы на Торгалменпинген. Кандидат от консерваторов дал телевидению разрешение на съемку. Его интервью должно было проходить в высшей степени демократично — на зеленном рынке в Ставангере. Улыбка кандидата перед камерой была, правда, несколько деланной, но была ведь. В тот год мы услышали обещаний больше, чем когда бы то ни было, но сбылось, как никогда, мало. Словом, мрачные прогнозы циников подтвердились. А оптимисты втянули головы в плечи.

Я позвонил Вегарду Вадхейму. Спросил, нет ли новостей в связи с начатым расследованием. Он ответил, что в общем‑то не имеет права отвечать на этот вопрос, но новостей нет.

Утро выдалось тихое, как бедный родственник на похоронах. За стеной слышалось стрекотание бормашины. Я подумал про ассистентку, которая обвязывала салфетками шеи перепуганных пациентов, смешивала амальгаму, назначала время новым больным. Если я когда‑нибудь получу приличный гонорар, обязательно обращусь к зубному врачу. И назначу свидание его ассистентке.

За пять минут до половины третьего я прибыл в контору Конрада Фанебюста. В коридоре я заметил двух хорошо одетых молодых людей, аккуратно подстриженных. Они неслышно о чем‑то переговаривались. У одного в руках была пачка документов, у другого — кипа столичных газет. Я приблизился, и они замолчали. И заговорили вновь, когда я подошел к двери приемной.

Секретарша Фанебюста подняла на меня глаза. Посмотрела на свои золотые часики. Сегодня ее наряд был выдержан в зеленоватой гамме: зеленая юбка, болотного цвета трикотажная двойка и янтарное ожерелье.

— Вы — Веум, — констатировала она.

— У вас профессиональная память, — улыбнулся я.

— Я просто прочитала, — отрезала она;

— У меня на лбу написано?

— Вы у меня в списке. — И она показала на листок бумаги, лежащей перед ней на столе.

Потом набрала номер Фанебюста и сообщила о моем прибытии. Положив трубку, кивнула: «Проходите».

Я открыл дверь. Конрад Фанебюст сидел за письменным столом и писал, в точности, как прошлый раз. Он указал мне на тот же стул, а сам продолжал писать — все повторялось. Но не так, как в фильме, который помнишь приблизительно и каждый раз обнаруживаешь новые подробности. Здесь была или удивительно точная копия, или же невероятно убедительная имитация.

Выглядел он, пожалуй, похуже, чем в прошлый раз. То ли сказался кризис торгового флота, то ли ночные часы, проведенные в Копенгагене. Резче обозначились морщины, и улыбка показалась мне не такой искренней, когда он картинно отложил авторучку, а бумагу в ту самую папочку, что и прошлый раз, после чего сложил на столе ладони и произнес:

— Итак, Веум, вы хотели сообщить мне что‑то важное. Означает ли это, что вы не нашли его?

— Не нашел. — Я внимательно наблюдал за моим собеседником. — А вы надеялись?

— Надеялся? Вы же сами сказали, что есть основания считать его живым.

— Да. Но я не знал тогда многих обстоятельств. Теперь я хотел бы выяснить, какие из них были известны вам?

Фанебюст слегка порозовел. Затем чуть повел плечами, словно призывая меня объясниться, потом положил руки прямо перед собой, твердо опираясь о стол локтями.

— Так почему вы скрыли от меня, что были знакомы с Юханом Верзилой? — спросил я. — Или Юханом Ульсеном, если вспомнить его настоящее имя.

— Юхан Ульсен? — переспросил он, словно слышал это имя впервые.

— Вы встречались с ним в январе 71–го. Незадолго до того, как он пропал. — Я наклонился к нему: — У меня есть свидетели, Фанебюст, так что нет смысла отпираться.

— Мне незачем отпираться. Юхан Ульсен достаточно распространенное имя, может быть, среди моих знакомых и был такой человек. Но какое все это имеет значение?

— Вначале расскажите мне все, что вы о нем знаете. Это ведь человек не вашего круга?

— Нет. Но Юхан был моим соратником. Он не был активистом, таким, как Ялмар. Но он был с нами. Надежный товарищ, на него можно было положиться. К сожалению, после войны его жизнь пошла под откос. Впрочем, не только у него. Многим пришлось не просто, у него нервы пошаливали, может быть, поэтому он и пристрастился к спиртному. Дела шли из рук вон плохо. Я помогал ему, чем мог, устроил на работу в порту, но он под конец совсем уже не владел собой и покатился вниз. Возможно, я встречался с ним и в январе 71–го. Как я могу это помнить, хотя я иногда у него и дома бывал.

— А зачем вы ходили к нему домой?

Он холодно посмотрел на меня:

— Мы были однополчанами. Люди, сражавшиеся бок о бок в таких условиях, как я и Юхан, стараются держаться вместе. Хотя порой это бывает весьма обременительно.