Кола ди Риенцо, последний римский трибун - Эдвард Бульвер-Литтон

Присутствие тюремщика смягчило горесть разлуки, сократив ее. Мнимый паж прижал губы к руке узника и вышел из комнаты.

Тюремщик, помедлив немного, положил на стол пергамент. Это был вызов трибуна в суд.

VI

Чутье не обманывает. Духовник и солдат

Сходя с лестницы, Нина встретилась с Альваресом.

— Прекрасный паж, — сказал испанец весело, — ты сказал, что твое имя Виллани? Анджело Виллани, я, кажется, знаю твоего родственника. Удостой, молодой юноша, взойти в эту комнату и выпить ночной кубок за здоровье твоей госпожи; мне бы очень хотелось узнать вести о моих старых друзьях.

— В другое время, — отвечал мнимый Анджело, — теперь поздно, я спешу.

— Нет, — сказал испанец, — ты не отделаешься от меня так легко. — И он крепко схватил пажа за плечо.

— Пустите меня! — сказала Нина. — Тюремщик, отопри ворога, не то ты будешь отвечать.

— Как вспылил! — сказал Альварес, удивленный большим запасом достоинства в паже. — Полно, я не думал тебя обидеть. Могу я побывать у тебя завтра?

— Да, завтра, — отвечала Нина, стараясь поскорее отделаться от него.

— А между тем, — скачал Альварес, — я провожу тебя домой — мы можем поговорить дорогой.

Паж не отвечал, но пошел так скоро через узкую площадь между тюрьмой и домом синьоры Чезарини, что неповоротливый испанец почти задыхался; и, несмотря на все старания, Альварес не мог добиться от своего молчаливого товарища ни одного слова за всю дорогу до самых ворот. Там паж скрылся, без церемонии оставив его на улице.

Нисколько не обольщаясь предстоящим свиданием с Альборносом, испанец медленно воротился домой. Пользуясь предоставленным ему дозволением, он вошел в комнату кардинала несколько неожиданно и застал его в жарком разговоре с кавалером, длинные усы которого, закрученные вверх, и светлые латы под плащом показывали в нем военного человека. Довольный этой отсрочкой, Альварес поспешно удалился.

Однако же перерыв, сделанный приходом Альвареса, сократил разговор между Альборносом и его гостем. Последний встал.

— Кажется, — сказал он, — монсиньор кардинал, ваши слова подают мне надежду, что наши отношения будут приведены к счастливому заключению. Тысяча флоринов — и мой брат оставляет Витербо и бросает громовые стрелы Кампаньи в земли римлян. С вашей стороны…

— С моей стороны решено, — сказал кардинал, — что войско церкви не мешает движению армии вашего брата: между нами мир. Один воин понимает другого!

— А слово Жиля Альборноса ручается за верность кардинала, — отвечал кавалер с улыбкой.

— Вот моя правая рука, — отвечал Альборнос. Кавалер почтительно ее поцеловал, и его твердые шаги скоро послышались на лестнице.

— Победа! — вскричал Альборнос, размахивая руками, — победа, ты теперь в моих руках!

С этими словами он поспешно встал, положил свои бумаги в железный сундук и, отворив потайную дверь, вошел в комнату, которая была более похожа на монашескую келью, чем на жилище князя. Не требуя к себе Альвареса, кардинал разделся и через несколько минут уже спал.

VII

Воклюз и его Genius Loci. Возобновление старого знакомства

На следующий день, ровно в полдень, кавалер, которого мы видели в последней главе, медленно ехал на сильной норманнской лошади по извилистой зеленой и веселой дорожке, в нескольких милях от Авиньона. Наконец он очутился в дикой и романтической долине, где протекала быстрая река, имени которой стихи Петрарки дали такую славу. Прикрытая утесами и в этом месте извиваясь между зеленых берегов, усеянных множеством диких цветов и водорослей, текла кристальная Сорджия. Всадник находился в Воклюзской долине, и перед его глазами был сад и дом Петрарки.

Предаваясь совершенно другим размышлениям, нежели какие пробуждают воспоминания о Петрарке, кавалер продолжал свой путь.

Долина осталась далеко позади, и тропинка делалась все незаметнее, пока наконец она не окончилась лесом, сквозь сплетенные ветви которого весело пробивалось солнце. Наконец открылась обширная поляна, на которой возвышался крутой подъем горы, увенчанной развалинами старого замка. Путешественник сошел с лошади, повел ее на гору и, достигнув развалин, оставил ее в одной из комнат без кровли, заросших высокой травой и множеством дикого кустарника. Оттуда взобравшись с некоторым трудом по узкой лестнице, он очутился в небольшой комнате.

На полу, в плаще, склонив задумчиво голову на руку, лежал человек высокого роста и средних лет. Он проворно приподнялся на руке при входе кавалера.

— Ну, Бреттоне, я считал часы — какие новости?

— Альборнос соглашается.

— Радостные вести! Ты даешь мне новую жизнь. Pardieu, тем лучше я позавтракаю, брат. Вспомнил ли ты о том, что я голоден?

Бреттоне вытащил из-под плаща довольно большую фляжку с вином и небольшую корзинку, порядочно нагруженную припасами, на которые обитатель башни набросился с большим рвением.

— Я говорю, Бреттоне, ты играешь нечестно; ты съел уже больше половины пирога: подвинь его сюда. Так кардинал согласен? Что это за человек? Говорят, умен?

— Живой, проворный и пылкий, с огненным взглядом. Он не любит тратить много слов и прямо приступает к делу.

— Значит, не похож на духовника, — это хороший разбойник, только испорченный. Что ты слышал о его войске? Стой, стой, — потише с вином.

— Теперь его войско невелико. Он надеется усилить его рекрутами в Италии.

— Какие у него планы относительно Рима? Туда, брат, туда направлены тайные стремления моей души! Рим должен быть моим, — городом новой империи, завоеванием нового Аттилы! Там все обстоятельства мне благоприятствуют. Отсутствие папы, слабость среднего сословия, бедность черни, глупое и свирепое варварство баронов уже издавна способствуют тому, чтобы сделать Рим самой легкой, хотя в то же время и самой славной добычей!

— Брат, моли Бога, чтобы твое честолюбие тебя, наконец, не погубило; ты всегда увлекаешься. Право, с огромным богатством, которое мы приобретаем, нам можно…

— Желать сделаться чем-нибудь побольше вольных компаньонов, военачальниками сегодня и искателями приключений завтра? Вспомни, как норманнский меч завоевал Сицилию, как незаконнорожденный Вильгельм на гастингском поле превратил свой жезл в скипетр. Я решился. Я сформирую лучшую армию в Италии и с ней добуду престол в Капитолии. Как глуп я был шесть лет тому назад! Если бы вместо того, чтобы посылать этого сумасшедшего олуха Пепина Минорбина, я сам оставил Венгрию и пошел с моими солдатами к Риму, то за падением Риенцо последовало бы возвышение Монреаля.