«Если», 2008 № 10 - Джек Скиллингстед

Оборотни или вампиры также легко преодолевают любые ограничения, поставленные законами биологии. Они умеют почти моментально превращать один вид в другой. Им достаточно укусить человека, чтобы тот через некоторое время сам преобразился в такое же чудовище, охочее до людской крови или плоти. Биологический механизм такого превращения не объясняется, да читатель и не ждет ничего подобного от автора.

М.Г.: Фэнтези я бы вообще определила как «авторскую версию мифа». При такой обработке всегда есть некие потери, упрощения и уплощения, но основные структурные элементы мифа сохраняются. А мифологическое сознание представляет собой нагромождение реликтов. Животное-покровитель (и одновременно прародитель рода), тотем, именно такой реликт, время от времени проявляющийся в мифах, сказках и фэнтези. Зевс в образе быка, соблазнивший Европу, любовница Зевса — нимфа Ио, превращенная в корову; Зевс, в образе лебедя зачавший Леде близнецов-Диоскуров и Елену (по одной из версий все они вылупились из яиц)… Все эти метаморфозы — порождение тотемного сознания, когда люди не отделяли себя от царства живой природы и напрямую зависели от него. Добыча была не просто добычей — убитый зверь был родичем, кормильцем, добровольно отдавшим себя в жертву ради спасения племени от голодной смерти. Потому человеческое сознание очень легко порождало химер, населяя море человекорыбами, поля — кентаврами, а леса — козлоногими сатирами. Облик человека вообще казался древним неустойчивым, расплывчатым: здесь и в ближайшей деревне у людей две ноги, две руки и одна голова. Но почему бы где-то далеко, например, за Полярным кругом в Гиперборее не жить людям с песьими головами?

Грань между человеческой и животной природой воспринималась как очень тонкая и легко преодолимая. Европейские оборотни или африканские люди-леопарды, японские ниндзя и прочие человекозвери либо имитировали повадки животных, либо перевоплощались в избранного зверя-покровителя психически, а то и становились ими физически — для средневекового мышления разницы не было. Отголосок этих поверий — страшный образ рыбника-оборотня в «Тиле Уленшпигеле» Шарля де Костера. Совершая свои преступления, рыбник на самом деле сохраняет человеческий облик, но для односельчан он страшный оборотень, прячущий от мира свое истинное лицо. Многочисленные страшилки про маньяков тоже, как ни странно, растут из темы оборотничества, в этом смысле де-костеровский рыбник — один из первых в литературе сексуальных маньяков.

Совместного потомства орков и эльфов нет просто потому, что автора (да и нас) в рамках данной модели оно не интересует. А интересуют нас отношения, где вектор направлен вверх, от людей к высшим существам. Такая модель (интриги богов и богинь с людьми в нее вполне укладываются) на самом деле повторяет, как это ни забавно, отношения внутри павианьей стаи, когда благосклонное внимание особи, стоящей на вершине иерархии, обращенное на особь-парию, автоматически продвигает эту парию на вершину социальной пирамиды. Заветная мечта о принце, тревожащая сердце любой золушки — из того же, «обезьяньего» прошлого.

Кстати, что интересно, «мифологичность» таких построений фантасты и сами чутко ощущают, недаром помещают своих героев в особое, мифологическое пространство, как бы отчужденное, отделенное от обычного, будь то Арда, Колдовской мир или Плоский мир. Классический пример — цикл о Перекрестке Ника О’Донохью. Перекресток, где живут фавны, единороги, кентавры, грифоны и прочие странные существа, есть некое волшебное пространство, соединяющее «не-магические» миры.

«Вампирские» тексты в этом смысле наследуют, скорее, другую традицию. Фрейдисты трактуют укус вампира как символический сексуальный контакт, и мрачное обаяние вампира вполне позволяет так это и оценивать, но на самом деле это модель инфекционного заболевания. Действительно — чем вампиризм в таком контексте отличается, скажем, от бешенства?

Г.Е.: В НФ же, вынужденной соблюдать хотя бы внешнюю верность научным данным, подобные симбиозы хоть и встречаются, но существенно реже. По воле автора герой-человек иногда вынужден вступать в сексуальную связь с немыслимыми инопланетными монстрами лишь для того, чтобы запустить не зависящий от него цикл воспроизводства. Подобную схему реализовал Ф. Х. Фармер в известном рассказе «Мать», где моллюскоподобные инопланетяне для этого заманивают внутрь себя людей. В романе того же автора «Любовники» главный персонаж, прибывший на планету разумных жуков, неожиданно вступает в контакт с существом, внешне выглядящим как человекоподобная женщина. И лишь ближе к финалу выясняется, что это тоже жук-паразит, называющийся «лилита» и принимающий внешний вид своего хозяина. Но самое поразительное, что в результате этой противоестественной связи у «странной парочки» рождаются человекоподобные дочери, похожие и на мать, и на условного отца-человека. И вновь Фармер активно использует в тексте наукообразную терминологию и якобы научное обоснование подобных контактов между людьми и инопланетянами. Для рядового читателя этот шум звучит убедительно, но у биолога может вызвать лишь усмешку.

Похожий вариант развития событий использовал М. Коуни в романе «Воплощенный идеал», где не обладающие четкой формой инопланетяне-аморфы мимикрируют под людей, что приводит и к курьезам, и к рождению любовных историй. В финале на свет также появляется существо-симбионт — ребенок, который должен стать посредником между двумя расами. Американская фантастка О. Батлер посвятила рассказу о развитии гибридов-посредников, которые возникли от уцелевших после катастрофы людей и инопланетян-ксенофилов, целую трилогию «Ксеногенезис». Есть редкий пример удачного союза человека и инопланетянки и в отечественной НФ — у Г. Мартынова в романе «Гианея». А в романе американца Д. Бойда «Опылители Эдема» организуется целый политический заговор с целью провести удачный половой контакт между земной женщиной и разумным инопланетным цветком. Возникший в результате симбионт нужен для сохранения генома человечества в условиях надвигающейся космической катастрофы.

Впрочем, в вышеперечисленных произведениях откровенное издевательство над биологическими законами худо-бедно оправдано сюжетными целями, которые поставил перед собой автор. А вот в книгах вроде «Воспоминаний женщины-космонавта» Н. Митчинсон симбионты с легкостью возникают от почти случайных контактов исследователей-землян с инопланетянами. Не случайно именно книга Митчинсон и вызвала столь раздраженные инвективы С. Лема.