Единственный пассажир - Павел Ха

Павел Ха

Единственный пассажир

Он стоял перед белой «Газелью» и смотрел на выцветшую, знакомую до боли надпись: «СТОИМОСТЬ ПРОЕЗДА – 8 РУБ».

И чуть ниже:

«ОПЛАТА ПРИ ВХОДЕ».

– Обязательно, – пробормотал он, ухватился за ручку и рванул на себя. Тяжелая дверь с противным жестяным скрежетом отъехала в сторону, обнажив полутемное нутро пассажирского салона.

В салоне было пусто. Все кресла застыли в ожидании пассажиров, которых, судя по запыленности сидений, не видели давно. Согнувшись, он проскользнул внутрь и уселся спиной к водительскому месту.

– Оплачиваем проезд! – прозвучало из кабины. Он пошарил в кармане, достал горсть монет и, не глядя, бросил в привычную пластмассовую чашку.

– А двери кто закрывать будет? Пушкин?

Он не ответил и даже не пошевелился. Эту фразу он слышал уже сотню раз.

«Газель» заворчала, тронулась, но тут же притормозила. Дверь по инерции проехала вперед и захлопнулась. Водительские хитрости – каждый раз одно и то же…

– Куда едем? – поинтересовался за спиной все тот же бесцветный голос.

– «Полины Осипенко», – буркнул он и закашлялся.

В кабине деликатно выждали, а затем повторили с той же интонацией:

– Куда едем?

– На Кудыкину гору! – рявкнул он.

За спиной незамедлительно откликнулись:

– Не понял! Остановка с таким названием ни в одном маршруте не значится!

– «Полины Осипенко»! – громко и четко произнес он и раздраженно добавил. – Мог бы уже запомнить…

Урчал мотор. Микроавтобус стоял, не трогаясь.

«Ну, давай, – устало подумал он, – спрашивай про время, про погоду…»

И словно откликнувшись на его мысли, невидимый водитель сказал:

– Время…

Будто и не спрашивал вовсе, а размышлял про себя.

– Полдень, – ответил он. – Середина июля.

– Погода?

– Солнечно, – сказал он. – Легкая облачность.

Подумал и зачем-то добавил:

– Без осадков.

Хрустнула коробка передач, маршрутка качнулась и поехала.

Он порылся в кармане, достал сигареты.

– Курить можно? – и, не дожидаясь ответа, щелкнул зажигалкой. Закурил, бросив косой взгляд на пожелтевшие листки бумаги, приклеенные к стеклу. На одном из них значилось:

«КУРЕНИЕ В ПАССАЖИРСКОМ САЛОНЕ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ!»

На другом:

«НЕ СОРИТЬ!»

Он горько усмехнулся и стряхнул пепел на пол.

– Музыку? – предложили из кабины.

– Нет.

Движение начиналось от цирка. Оно всегда почему-то начиналось именно отсюда. Вывернулся в окне знакомый цирковой купол, ярко засветились на афише крупные буквы:

«ГАСТРОЛИ МОСКОВСК…»

Остальное скрывали деревья.

За окнами проплывали – одна за другой – Воронежские улицы. Везде царила привычная суматоха. Сновали автомобили, сигналили, мигали поворотными огнями. Мелькали огромные рекламные плакаты, вывески, витрины магазинов блестели на солнце. И люди, много людей, деловито вышагивали по тротуарам. Мальчишки на велосипедах носились вдоль домов. Неспешно брели старики. Красивые девушки в коротких волнующих юбочках весело смеялись над чем-то и по-птичьи взмахивали руками.

И все это уносилось назад, будто в прошлое, в далекие невозвратные дни.

Он курил молча, одну за другой, жадно затягиваясь, швырял на пол окурки. Слезы текли по лицу, он вытирал их дрожащей ладонью – они мешали видеть – и смотрел, смотрел… Он не стеснялся этих слез, потому что всегда плакал в маршрутном такси, но никто и никогда этих слез не видел.

Над Воронежем раскинулось великолепное голубое небо, по которому медленным стадом брели белоснежные кудрявые облака. Деревья стояли во всей своей изумрудной пышности, и легкий ветер шевелил их резную листву.

Маршрутка выехала на проспект Революции. Ослепительно сверкнула застекленная громадина кинотеатра «Пролетарий». Он посмотрел на плакаты с названиями картин и убедился, что фильмы все те же. Промелькнули здание ТЮЗа и одиноко сидящая на тротуаре серебряная собака с позолоченным ухом, ГУМ, почтамт, Дом офицеров. От дома к дому через проспект протянулась знакомая рекламная растяжка, которая кричала красным:

«ВИКЛАН» – ОКЕАН ЭНЕРГИИ!»

Слева за окном медленно поплыл Петровский сквер с позеленевшим памятником императору Петру. Под Петром бушевал митинг.

– Что-то новенькое, – пробормотал он.

Император опирался рукой на якорь и бесстрастно взирал на происходящее. Собравшаяся в сквере разношерстная толпа гудела, размахивала плакатами и развернутыми транспарантами. На одном из них он успел прочесть:

«АПОКАЛИПСИС ГРЯДЕТ!»

Он вспыхнул, зло и грязно выругался, а затем произнес:

– Ну и шуточки у вас, в таксопарке.

В кабине молчали.

Такси свернуло направо и помчалось вниз по склону к Чернавскому мосту. И когда внизу призывно заблестела вода, он не выдержал и закричал:

– Стой!

Маршрутка послушно приняла вправо и остановилась у самой ограды.

– Остановка в неположенном месте, – недовольно произнес голос из кабины. – Конечная?

Он не ответил. Приложив ладонь к груди, чувствуя, как бешено колотится сердце, он смотрел туда, где за окнами сверкающей рябью волновалось Воронежское море – водохранилище.

Если бы он только мог, если бы мог… Что ему стоило сейчас рвануть на себя ручку двери, выскочить наружу, одним прыжком перемахнуть чугунные перила – краткий миг полета, от которого перехватывает дыхание – с шумным плеском погрузиться в мутную зеленоватую глубину, ощутить прохладу настоящей воды, вынырнуть, отплевываясь, поплыть в тяжелой намокшей одежде, выйти на берег, осторожно ступая по бетонным плитам, гладким от скользких водорослей, лечь на теплую, нагретую за день землю, смотреть, как высоко в небе проплывают облака, угадывать в них знакомые очертания, как в далеком детстве, и чувствовать себя бесконечно счастливым. Если бы он только мог…

Но он не мог.

Урчал мотор. Мимо проносились автомобили. Навстречу по пешеходной дорожке брел старый рыбак с удочкой на плече.

– Конечная? – повторили за спиной.

Щелкнула зажигалка. Он нервно затянулся, выпустил дым изо рта и резко ответил:

– Нет! «Полины Осипенко».

Маршрутка плавно тронулась и, быстро перестроившись, влилась в общий поток.

Они миновали мост, выехали на дамбу. Отсюда он хорошо видел весь правый берег. Воронеж словно наползал на водохранилище покосившимися старыми домиками и высокими многоэтажными особняками, усеявшими крутые обрывистые склоны. Купола церквей золотились на солнце, ярко горели кресты над темными кронами деревьев. Серебряно светился шар обсерватории на крыше дворца детско-юношеского творчества.

Проплывали щиты с обнаженными красавицами, но отсюда нельзя было разглядеть, что они рекламируют. Впрочем, содержание плакатов он знал наизусть:

«ВИКЛАН» – ЭНЕРГЕТИКА БУДУЩЕГО УЖЕ СЕГОДНЯ!

ЭНЕРГЕТИЧЕСКАЯ УСТАНОВКА «ВИКЛАН» – ГРАВИТАЦИЯ УСПЕХА!

«ВИКЛАН»! ЭФФЕКТИВНЕЙ АТОМА! ЭКОЛОГИЧНЕЙ ВЕТРА! БЕЗОПАСНЕЙ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА! ДЕШЕВЛЕ ВОДЫ!

Мелькнул странный ободранный щит, которого он раньше здесь не видел. На сохранившейся части виднелось:

«…ИС ГРЯДЕТ!»

– Да ну вас! – сказал он вслух. – Раньше надо было. Теперь чего уж…

Ему вдруг стало невыносимо тоскливо. Яркий солнечный день показался фальшивым – будто темная медь тускло блеснула под ободранной позолотой. Тогда он сказал, словно про себя:

– Погода меняется! Дождь, затяжной…

И тотчас на стекла упали первые капли. Неизвестно откуда появилась серая пелена, затянула небо. Загудел ветер, погнал по тротуарам легкий мусор.

Хлынул дождь.

За спиной зажужжали дворники стеклоочистителя, по крыше «Газели» забарабанили тяжелые капли. Все сразу изменилось. Город сделался серым и неуютным. Прохожие, спрятавшись под пестрыми разноцветными зонтиками, неловко перепрыгивали через лужи. В салоне стало прохладнее.

– Так, пожалуй, лучше, – пробормотал он. – Хотя бы так. Хотя бы…

Они вывернули на Ленинский проспект, забрызгав водой неловко подвернувшегося пешехода, и помчались по прямой. Машин вокруг заметно поубавилось. Стало меньше и людей.

Он скользнул равнодушным взглядом по мертвой бронетехнике, застывшей у военно-исторического музея, по высоким многоэтажкам,