Лесопарк - Александр Бачило

Александр Бачило

Лесопарк

Спасибо тебе, выходит, Слизняк: дурак ты был, даже имени настоящего твоего никто не помнит, а умным людям показал, куда ступать нельзя…

А что в спине поламывало – теперь в ноги перешло, ноги такие слабые стали. Эх, к печечке бы!

Как сообщается на сайте ежедневного издания "NEW.RU", сегодня в 8.12 на станции метро "Речной вокзал" какой-то мужчина спрыгнул на пути и скрылся. Задержать его не удалось. Что, бляха, страшно? Это вам не огурцы в погребе тырить! Отставить нытье! За мной бегом марш! Топочут сзади молодые, не отстают. Конечно, натерпелись страху в тоннеле. Идти тут можно разве что нюхом, да на ощупь, ну и, бывает, заходят. Кто в незнакомую дыру нос засунет, да там и оставит вместе с головой, кого и в знакомом месте так саданет поперек шеи – не разберешь, где мозги, а где сопли. Сколько ж вокруг нашего брата, добытчика, лежит – и целиком, и по частям, и по стенке размазанного, – страшно подумать! Вот жаль что темно тут, как у крота в заднице, – поучительная была бы картина для моих молокососов. Сразу бы поняли, откуда у этого тоннеля такое чудное название: пирог с повидлом. Ну да ничего, вон последняя развилка, а там и выход на поверхность. Стой, братва, раз, два! Пообнюхаться надо. Прислушаться. Заткнись, Куцый, не скули! Сам виноват. Команда ясная была: вперед без последнего. Кто последний – тому крышка. Это тебе еще повезло, считай. Ничего, побегаешь и облезлый… А вы чего пыхтите, как паровозы? Собздели, когда Куцего обварило? То-то! Слушать надо командира, а не молитвы шептать! Я вам здесь и Бог, и Сатана, и все угодники! Потому что через эту чертову нору я уже три раза лазил и каждый раз назад возвращался с добычей. Понятно? Пока не научитесь сами добычу таскать, будете меня слушать, я как-никак кило мозгов на этом деле съел. Ну, вроде все спокойно… Выходим, благословясь. Неба тут не видно, не пяльтесь. Травы высоченные. Да оно и лучше, на хрена нам то небо? Теперь быстро – прямо на восток. Вот где самая работа начнется! Там я из вас, обалдуев, настоящих бойцов сделаю. Если успею… До чего же легко бежать по зеленым этим коридорам! Видно, немало разного волокли этим путем, вон как разгладили – ни ямки, ни камешка! Бежишь, будто по коврику, и нога совсем не болит… Ох, а ведь и в самом деле! Что же нога-то? Ладно, это потом. Не болит, и хорошо. Может, она и не болела никогда, просто приснилось что-то. Вперед, вперед! Вон уже и дымком потянуло, значит, близко. У здешних трав стебли толстые, медом сочатся, а пахнут так, что чуть с ног не валят, но горькой этой гари им не заглушить. Тот, кто ее хоть раз нюхал, уже ни с чем не спутает… А гарь-то свежая. Видно, наши совсем недавно как раз в этих местах прошли… Прошли, да не вернулись. Значит, смотри в оба! А ну, все ко мне! Молодые нагнали, обступили. Водят носами, ждут команды. Спокойно, ребята. Торопиться некуда. Скоро только кошки… тьфу! Не ко времени припомнились… Чувствуете запашок? Распробуйте как следует… Пахнет каленым да паленым. Значит – добычей и солдатской шкурой. Вот что с торопливыми-то бывает! Нашли бойцы добычу, да унести не смогли. Она сама их унесла. Вон, поодаль, в траве что-то темнеет. Ну так и есть – лежит боец, остывает потихоньку, совсем будто спящий, только морда обгорела до черноты. А шагах в пяти от него торчит из земли, сверкает белыми жилками на солнышке – она, добыча! Молодые увидели – аж попискивают от счастья. Так бы и вцепились в нее всей командой, но ждут пока, понимают – без приказа нельзя. Стоп, салаги. Приказа не будет. Что-то тут не так. Отчего добыча из земли торчит? Выросла так или закопал кто? Не помню я такого чуда, чтоб добыча в земле росла, как морковка. А ведь памяти во мне ой-ей-ей сколько накопилось и своей, и покойницкой, и еще черт знает чьей. Ну, стало быть, так. Пузан и Вонючка, слушай мою команду. Подтащить сюда этого покойника. Да осторожно! Не топтаться там. Выполняйте. Остальным – укрыться. По правде говоря, можно было Пузана и одного послать. Он таких покойников троих притащит и не вспотеет. Только больно уж туп, как бы не залез куда не надо. Вот пусть Вонючка за ним и приглядит. Он трус, значит, смышленый. Да нет, не должно там ничего случиться, беду я всегда чую… Вон уже и волокут. Ну и здоров же ты, Пузан! Молодец. Клади его сюда. Не на спину, угрёбок! Что мне, брюхо покойнику чесать, что ли? Черепушкой кверху клади! Вот так. Ну? Никто раньше не вскрывал? Показываю один раз! Аккуратно, по кругу… Вот он, как орешек! Сейчас все узнаем… М-м! Дымком попахивает, ну да это не беда. Даже еще лучше, пожалуй… Куцый, подходи теперь ты, тебе больше всех поумнеть надо. Да не вороти рыло-то свое облезлое, а то по второму разу облуплю! Вонючка, ты тоже попробуй. А тебе, Пузан, не надо, ты и так слишком умный для своих размеров. Добро только переводить… Ну, что скажете? Доходит помаленьку? Вот и до меня доходит. Никак нам эту добычу не взять, братва. И наперед надо запомнить: из земли добычу не отрывай убьет. Я прямо как вижу: откапываю ее, шкурку зубами срываю – и тут вспышка. А дальше – темень. Спасибо тебе, покойник, научил. Отдыхай, боец…

Когда просыпаешься утром от птичьего пения, то жизни своей не помнишь. Ей-богу, как отрезает! Особенно если проснулся в тепле и на мягком, если снизу не хлюпает, сверху не капает и не воняет как-нибудь особенно противно. Просыпаешься от жаркого солнечного зайчика на щеке, и кажется, что вот сейчас мать придет в школу будить. Молока даст, яичницу поставит на стол… Тут главное – глаза не раскрывать, зажмуриться и лежать до последнего. Стоит только увидеть небо через дырявую жесть, что висит косо и ненадежно над самым носом, и кусок толя на двух кривых жердинах вместо стены, а вместо занавески на окне – колючий сухостой перед лазом в хибару, и сразу все вспоминаешь. Весь свой беспросветный сороковник и особенно последние три зимы – самые лютые. Тут же привычно начинает саднить покалеченная нога. И нутро горит огнем, будто уксус пил вчера весь день, а не жиденький портвешок за тридцать рублей. Проснулся, поздравляю! Опять проснулся. А была ведь надежда, что уж в этот раз скрутило окончательно. Кажется, никогда еще не было так хреново, как этой ночью. Сердце то колотилось вытащенной рыбехой, то совсем отказывалось биться. Да замри ты, замри уже, плакал всю ночь, скрючившись в своем шалашике. Не уговорил. Значит, опять надо выползать под небо и соображать опохмелку. Где-то рядом захрустели бодылья сухостоя, зашелестел сиплый голос: "Суки! Проститутки! Твари! Довели страну…" Это Нинка тронулась на промысел. Проковыляла мимо, волоча мешок по земле и шаркая драными туфлями, в которых и зиму всю протаскалась, дурында. Красу свою девичью забыть не может. Надеется, что ли, завлечь этими туфлями кого-нибудь, кроме такого же конченого ханурика, как сама? – Живой? – проскрипела Нинка, не останавливаясь. Я не стал отвечать, но на всякий случай пошебуршал тряпьем. Черт ее знает, эту Нинку. Решит, что окочурился, да еще, чего доброго, толь оторвет. Гоняйся за ней потом на одной-то ноге… Солнышко, однако, пригрело совсем по-летнему. Наверное, уж за полдень. Пожалуй, пора и мне выползать. Инвалида ноги кормят! Эх вы, ножки-ручки мои, позвоночки калечные! Что ж так ломит-то вас с утра, а особенно – под вечер? Кажется, будто вот повернешься сейчас неловко – и треснет тулово поперек и развалится на куски! Ох-хо-хо! Однако делать нечего, покряхтел, покряхтел – поднялся-таки, смотри ты! Выбрался на свет божий – хорошо, тепло! Прямо лето! И думать неохота, что скоро опять искать пристанища на холода, всю зиму трубу обнимать где-нибудь в подвале да хавку скудную с крысами делить… Эх, в котельную бы пристроиться, как в прошлом году! Да теперь уж не возьмут – слишком пооборвался, засинячил совсем… Ишь ты, чего вспомнилось! Котельная! Про будущее свое забеспокоился! Вот ведь что делается с человеком на трезвую-то голову! Надо бы поскорей поправить это дело, да нечем, гадство. Ни копеечки за душой, и Нинка уж далеко вперед ушла. Всю Чебурашку по главной аллее соберет, разве ж угонишься за ней? Постой же, кобылища, я тебя с другой стороны обожму. Лесопарк у нас, слава Богу, пять километров на четыре – всегда найдется место подвигу! На пруды пойти… В такую-то погоду наверняка народ ночью на берегу бухал, а значит, и тара кой-какая должна остаться. Сказано – сделано. Собрал свои мешки и двинул было бодро, только чувствую – хреново дело. Нога совсем отнялась, вроде не чувствует ничего, а наступать больно. Пока это я таким манером до прудов доковыляю! Да найду ли еще там чего? И до ларька оттуда не рукой подать – груженому-то… Не дай Бог еще Нинку встретишь. Она, паскуда, ведь и отнять может, у нее это просто… Короче, куда ни кинь – кругом блин. А деваться некуда. Выпить-то надо! Не век же тоской маяться… Ладно, иду себе, а вернее сказать, шкандыбаю помаленьку, потому как не ходьба это, а горе одно – пыхтишь, пыхтишь, а все будто на том же месте. Сколько я так упирался, не скажу – не знаю. Может, полчаса, а может, и час. У меня это бывает – голова вроде кемарит, а ноги все идут. Потом очухаешься, а ты Уже черт-те где и устал как собака. Вот и в этот раз будто шнур из розетки выдернули, а потом опять воткнули – ничего не помню, только сердце колотится, в ушах звон, и нога как из расплавленного свинца ни поднять, ни наступить. Зато вот он – берег пруда, а вон и компания подходящая – девки еще туда-сюда, а пацаны – совсем косые, за траву хватаются, чтоб с земли не снесло. Если они, не сходя с места, до такого счастья дошли – сколько же у них тут тары должно было освободиться! Только б не побили, сволочи. Что за привычка у молодежи – бутылки бить? Никакой культуры! А посудушка-то – вон она, сложена кучкой у догоревшего костерка, поблескивает на солнышке. Бутылок шесть, как не больше, одной только белой головки! А там еще, в траве, темным таким переливом – пивных чебурашек штуки три. Нет, больше! Я хоть и подслеповат стал, а пустую бутылку сердцем вижу. Только вот рядом, чуть не в костре головой, лежит-храпит туша здоровенный парняга – и одной рукой прямо так всю мою тару и облапил! Не дай бог проснется не вовремя – ведь убьет спросонья! И точно. Как чуяло сердце! Я еще и полпути до костерка не проковылял, вижу – зашевелилась туша, голову от земли оторвала и одним глазом прямо в меня – зырк! А глаз-то похмельный, злой, морда мятая, к щеке бычок прилип. Ох, не в настроении человек – сразу видно! Но подхожу ближе, куда деваться? – Извините, что побеспокоил вас, – завожу издали обычную песню, приятного отдыха! Парняга руками в землю уперся, кряхтя, оттолкнул ее от себя и сел. – Тебе чего, дед? Это он мне. Уж не знаю отчего, но с этой весны все меня только дедом зовут. Вроде и бороденка-то толком не растет, а все им дед! Ну да мне это без разницы… – У вас бутылочки не освободились? – спрашиваю. – Можно их дедушка заберет? Вот спасибо вам большое! Помогли инвалиду войны… А сам наддаю, что есть силы, и мешок на ходу разворачиваю. Главное успеть, пока он клювом щелкает, рассовать бутылки по котомкам – и ходу! Да куда уж там. Ногу так и рвет на части, будто кто ее зубами хватает, а до бутылочек-то еще ой-ей-ей как далеко! Парняга хоть и во хмелю, а смекнул, чем душа моя терзается. Глаз у него стал веселый, задорный – хуже некуда. Берет он бутылку из кучи и мало не на середину пруда ее – бульк! У меня и вторая нога отнялась. Что ж это за люди, Господи?! А туша посмеивается себе: – Медленно телепаешься, дед! Сколько успеешь собрать – твои! И вторую бутылку туда же – бульк! – Смотри, – говорит, – мало осталось. Провошкаешься – нырять придется! И бросает третью. А дружки его ржут впокатуху – аж девок забыли лапать. – Жми, дед! – кричат. – Работай костылями! Я жму, ножку приволакиваю, мешком размахиваю, пот вытираю, чтоб смешнее было. Не потому что совсем дурак – понимаю, конечно, торопись не торопись, а он всю кучу в пруд перекидает. Но это те шесть бутылок, что из-под водки. А пивных-то он в, траве не видит! Спиной к ним сидит! Вот на них-то, на последнюю мою надежду, я и нацелился. Да не тут-то было. Только парняга мой размахнулся, чтобы последнюю беленькую в пруд закинуть, как его сзади кто-то за руку – хвать! Будто из-под земли вырос здоровенный мужик в драном плаще, волосня буйная, с проседью, борода не чесана. – Спасибо, – говорит, – эту мыть не надо. И кладет бутылку себе в авоську. А она, авоська-то, уж полна! Вся моя Чебурашка пивная там лежит, горлышко к горлышку – ничего в траве не осталось! Да когда ж он успел?! Откуда взялся?! Постой-ка… Да это не Стылый ли сам? С нами Крестная Сила! Куда ж меня нелегкая несет?! Бежать отсюда! Я про бутылки и думать забыл, скоре назад, назад – да к лесу. Только с моей походкой шибко-то не разбежишься. Ползу как могу, забираю левее, где кусты поближе, а сам одним глазом – на Стылого. Ох, страшен! Глазами вскользь чиркнет – будто ножом полоснет! У нас в лесопарке про него такое рассказывают, что лучше и не вспоминать, особенно к ночи. Я хоть давненько с ним и не встречался, а сразу признал – он! И по людям видно. Вся пьяная компания разом будто протрезвела – сидят, притихли. Ждут, пока Стылый тару пересчитает. – Маловато, – вдруг говорит он парняге. – Доставай остальные! И тот, как на удава на него глядя, встает и без единого слова – бултых в пруд! В ботинках, во всем… Только круги по воде. – Ну а вы чего расселись? – говорит Стылый остальной компании. Помогайте! Меня аж передернуло, когда они в воду лезли – и парни, и девки, не раздеваясь, с шальными глазами… А погода-то не май месяц, заморозки по ночам, вода – лед! Но они, похоже, и не заметили. Забрались, взбаламутя весь пруд, по самую шею и – бульк, бульк, бульк – скрылись. Дальше я не стал смотреть – кинулся в кусты и прочь, прочь от того места! Так вдруг жутко стало, прямо жить не хочется! Забери меня, Господи, с этой земли! Не понимаю я ее и боюсь! И нет мне утешения, и облегчения нет… и денег ни копейки… и ни одной бутылки до сих пор не нашел… и… О! А это что такое? Смотрю – на прогалинке лесной – пенек, а на пеньке – пузырек! Сама по себе бутылочка – дрянь, а не тара. Импортного производства – нигде такую не принимают. Но это когда пустая. А та, что на пеньке стоит, наполовину полная! Кто-то пил – не допил, на полбутылке сморило. Значит, хорошая вещь, забористая! На этикетке что-то такое знакомое написано, когда-то я все эти английские буквы знал, да выветрились… Ну и хрен с ними, не буквы мне сейчас нужны, а обороты! Я не стал и стаканчик пластиковый подбирать, хотя их вокруг полно валялось, а прямо так, со ствола, ливанул в глотку и глотал, глотал, пока воздуху хватило. Наконец оторвался, выдохнул – и тут только обдало духом, вкусом, градусом – сразу всем. Самогон! Да хороший, зараза, до пяток пронимает! А написано что-то типа "Скот Вхиску". Надо же, и буквы вспомнил! Вот что значит человек опохмеленный! Он уже и звучит гордо! На душе сразу потеплело, и страх прошел. И жгучее горе, которое везде за мной ходит – худенький мальчик с забинтованными руками, – вроде отступило, легло до поры на больничную койку… Отдохни, сына, пока папка пьяный. Веселый теперь папка! Ни хрена стеклотары не собрал, зато какую опохмелку надыбал! А на хрен она и нужна была, стеклотара, как не на опохмелку? Верно? Значит, налаживается жизнь! Вот только еще разок присосаться как следует… Я запрокинул голову и выцедил всю оставшуюся вхиску. Ноги уже подгибались. Перед глазами поплыло. Сейчас поведет меня в сторону, крутанет, мягко ударит землей и посплю. Не врубиться бы только в пенек башкой… Ну хватит отдыхать! Бегом – марш! Теперь-то поняли, чего ищем? Объяснять не надо? Правильно, Куцый! Лазейку заветную. Я-то вот не знал про нее, а покойник, выходит, знал. И вы теперь знаете. Туда и пойдем. Вонючка, вперед! Пузан – за ним! Дистанция – двадцать шагов. Пегий! Булыга! Скачок! Куцый – замыкающим. Чтоб обваренной задницы никому не показывал. Теперь небось не отстанешь! Трава тут пожиже, вон и небо проглянуло. И дырявые башни стали видны, что на небо ведут. Но это легко сказать – ведут. Никто по ним на небо не забирался. Хотя добычи там – немерено висит, простым глазом видно – от башни к башне сверкающие нитки тянутся. Не достать. Да, места знакомые. Только знакомство это недоброе. На земле тут добычи мало, зато опасностей – хоть отбавляй. Помню, тащили мы как-то вдвоем с Колобком длиннющий кусок. То есть это он тащил – здоровяк был, не хуже Пузана, а я, по инструкции, сзади помогал, заносил, чтоб не цеплялось. Вот через такую точно проплешину как раз и волокли. Может, через эту самую. И вдруг – рев, грохот, откуда ни возьмись выкатывается огромная, до неба, гора – и прямо на нас. Рычит, жаром дышит, трясется так, что всю землю крупной дрожью бьет. Я прямо обмер. Колобок со своим концом добычи уже в траве скрылся, а я-то на самой проплешине торчу, как хвост из задницы. Бежать, спасаться – поздно. Да и добычу бросать нельзя. Бросишь – тебе свои же потом глотку перегрызут. Тот же и Колобок. Ну, в общем, чую – кранты. Упал я на землю, где стоял, обнял добычушку свою покрепче и глаза закрыл будь что будет. А грохот все ближе. Вот уже кажется, над самой головой Ревет. Не выдержал я, открыл один глаз, смотрю – несется на меня здоровенный кругляк. Я и охнуть не успел, а он уж здесь. Да не по мне, а как раз по траве, по тому концу добычи, – и прокатился! Меня подбросило так, что зубы щелкнули, чуть душу не вытряхнуло. И только я обратно на землю шлепнулся, как второй кругляк по тому же месту – хрясь! Дальше какое-то время я себя не помню. Видно, валялся кверху лапками. А как очнулся, сразу за добычу – где? Здесь. Не отбросило ее, на кругляк не намотало, а вот конца не видно – в землю вдавило. А что же Колобок? Неужто бросил?! Неужто убежал?! Ну, держись тогда, сыроед! И тут я его увидел. Вернее, то место, где он лежал, в добычу вцепясь, точь-в-точь как я. Не бросил-таки! Настоящий боец. Лесной охотник – не размазня подвальная. Отдыхай теперь, Колобок, ты свое отслужил. А нам, как говорится, остается память. Она будет жить во многих поколениях бойцов, начиная с меня. Тем более что и вскрывать ничего не надо – вот она, вся наружу вылезла. Выдавило ее из Колобка, как из тюбика, – бери и глотай. Управился я с Колобковым наследством, взялся за добычу и дальше потащил. Тяжело было, но справился. А как же! На то мы и добытчики. И вскорости после того случая стал я командиром. Помогли Колобковы-то ухватки! Только во сне иногда вижу, как на меня кругляк катится… Однако не дождаться бы и в самом деле такого счастья. Место открытое, мы тут как помидоры на блюде – дави кому не лень! А ну наддай, похоронная команда! Не растягиваться! Вонючка, драть тебя вдоль хребта! Спишь на ходу! Припустили так, что трава свистит, к земле гнется. Хорошо идем, ходко. А вон и верхушки пустых холмов показались. Там, под ними, добыча и обретается, там у нее гнездо. Давно я мечтал лазейку под те холмы разведать, да не знал, с какого боку к ним подступиться. Пока сегодняшний покойник не надоумил. Вот и Вонючка сам, без команды, стал влево забирать. Чует, стало быть, покойницкую памятку!