Лесопарк - Александр Бачило

"Пирог с повидлом" прошли, можно сказать, на одном вдохе. Провалы все старые, давно известные, тоннель почти не изменился с тех пор, как его проходил отряд Бодрого. В общем, повезло. Бывает, за добычей отправляясь, пророешь новый ход, а назад идешь – он уж завален, или зубы вставлены, или еще что похуже. Одного-двух бойцов и недосчитаешься, а то и весь отряд на повидло пойдет. И добыча, с таким страхом собранная, зароется навсегда, вместе с ребятами… А в этот раз – прямо благодать! В одном месте, правда, пришлось плыть, но совсем чуть-чуть. Воды, слава Богу, никто не нахлебался, а то ведь она и отравленная бывает… Перед выходом на поверхность, как положено, память предков почтили, самих их помянули – и рванули. И не подвели мертвяки – предки наши! Идем по памяти, как по карте: триста длинных – высокими травами, да полета коротких – через пустырь, против солнца, – вот тебе и дырявая башня. Если чуть левее пройти, выйдешь к пустым холмам. Только никто теперь к ним не ходит, там смерть поселилась. Из дозорного отряда, что сунулся туда однажды, вернулся только один – без добычи и без ноги. Дотянул только до лаза в Пирог, там его и рубануло пополам. Хорошо – сразу нашли! А когда вскрыли да распробовали – мама родная! Не приведи Господь даже издали такое увидеть, чего этот парнишка у пустых холмов насмотрелся! Это вам не мертвые зубы, как в тоннеле, а живые звери, громадные, быстрые, хитрые. Отряд окружили раньше, чем их могли заметить, кинулись разом. И пойманных сразу не жрали, шею перекусят – и за следующим… Так что дорога в пустые холмы надолго теперь закрыта. Если не навсегда. Молиться надо, чтобы и здесь, у дырявой башни, эти твари не появились. Пока – тьфу-тьфу – никто не видел. Так ведь и добычи тут, под башней, не достать. Висит, дразнится на такой высоте, что дух захватывает. Попробуй сними ее оттуда! Навернешься – костей не соберешь. А не навернешься, так все равно толку мало. Слишком крепко за башню держится ни оторвать, ни откусить. Разве что… Был однажды случай. Шел здешними местами отряд добытчиков. Вел его толковый командир Востряк, мир праху его. Пустил он, как положено, бойцов цепью, ну и сам идет – поглядывает. Вдруг видит – торчит из травы ха-ароший хвост добычи! Востряк недолго думая хвать его и потащил. Кряхтит, упирается – что-то тяжело идет, не то в траве где-то путается, не то (упаси Бог, конечно) и вовсе привязан. А помочь, посмотреть да распутать некому, все уже вперед ушли… Все, да не все! Слышит – по соседству кто-то хрустит, тоже через травы ломится. И выходит на прогалину его же отряда боец Ребяха. Сам в мыле, уши в паутине, а в зубах – хвост добычи болтается! Востряк так решил: пускай Ребяха оба хвоста берет и тянет дальше парень рослый, загривок толще задницы, хотя и задница дай Бог. А он, Востряк, будет, значит, сзади смотреть чтоб добыча не цеплялась. Ну, решил, подозвал Ребяху поближе и добычу ему протягивает. И пошли чудеса! Только Ребяха за этот второй хвост ухватился, как его и не стало! Ребяхи-то! Вот так стоял боец – и бах! – кучка золы. Добыча на землю упала, да одна на другую, крест-накрест. И тогда уж долбануло по-настоящему. Будто посреди ночи вдруг солнце вспыхнуло, день наступил, и сразу опять темно. Хвосты разбросало, лежат, потрескивают, горячие, как из огня, и на концах красновато светятся. А между ними валяется еще кусок добычи, совсем короткий и тоже горячий. Сообразил тогда Востряк, в чем тут дело: подрались две добычи между собой, одна другой хвост и откусила. Все как в жизни. А что Ребяха пропал, так никто ему не виноват. Двое дерутся, третий между ними не суйся. С той поры нашлась управа и на привязанную добычу. Страви их две друг с другом – одна другую и порвет. Тот кусок короткий Востряк сдавать не стал, придумал его с собой на дело брать. Поначалу смеялись над ним – на охоту дичь понес! – а как начал его отряд добычу за добычей таскать, так и примолкли. А когда Востряка в тоннеле зубами звездануло, устроили парню пышное вскрытие, и память его поделили между командирами. Вот это судьба! Смело можно сказать – не зря боец жизнь прожил! Небольшой кусок добычи теперь каждый отряд с собой носит, и в нашем такой есть, раздоркой называется. Брось его сразу на две добычи – они тут же и подерутся, будут искрами плеваться, пока хоть одна, да не порвется. Только вот заволочь раздорку на дырявую башню непросто будет. Ребята мы, конечно, натасканные, специально отобранные, но как глянешь на этакую высоту – ох, мохотно! Ни один отряд еще с башни добычу не рвал… А мы вот возьмем и сорвем! И за это нас перед следующим походом в спину колоть не будут! Это ли не счастье? Да ради такой благодати не только на башню – на Луну залезть попытаешься! Как у нас в клетках говорят: попытка – не пытка. Пытка – укол… Народу у Казбековой будки в этот раз еще больше собралось. Целая толпа перетаптывается. Стоят, языки чешут да под ноги плюют. Курить-то Казбек перед уколом не велит, сам лично каждого обнюхивает, вот и мучаются, которые курящие. Всю землю вокруг заплевали. Пристроил я Мишу возле забора. – Смотри не зевай, – говорю тихонько, – как готовая партия выйдет сразу давись, продвигайся к двери. – А куда это мы пришли? – шепчет. – Тебе какая разница? Топчись знай да на дверь поглядывай! Стоим. Жарко, солнце припекает. Народ, видно, совсем дуреет на припеке – кто во что горазд врут, лишь бы не молчать. Попробовал я было опять про темные силы, дескать, уверуйте, убогие, и наступит новое царство, – нет, не слушают. Ну и хрен с ними! – Вчера, ни в жизнь не поверите… – Костян рассказывает (он уж здесь! Вот с кого уколы, как с гуся вода!), – иду, значит, мимо подстанции. Вдруг в траве – ш-ш! – шуршит. Думал, змея! Тонкая, блестящая, извивается – ну вылитая гадюка! – Вот сволочи! – Нинка перхает тихо, не в голосе, видно, после вчерашнего. – Разведут всяку дрянь в акваримах, а потом на улицу выкидуют! Нормальному человеку на землю не прилечь… Костян кепкой на нее машет. – Да не то! Я как поглядел, а в ней метров двадцать! В змее-то! Тогда сообразил, что это кабель силовой! – Кому про что, а вшивому про баню! – ржут в толпе. – Костяну везде цветмет мерещится! – Тьфу ты, в самом деле! – Нинка злится. – Вот удивил! Ну, тащит кто-то кабель, а тебе и завидно? – Да никто не тащит! – Костян в ответ. – Говорю же -сам ползет! Там трава еле-еле по колено. И он по ней зигзагами, зигзагами! А вокруг никого. Я тогда за ним. Интересно же! До самого забора шел. Во-он там он нырк на институтскую территорию! И в подвал утянулся. – Так, может, это змея и была? – спрашивает кто-то этак, с подъюбочкой. – Чего кабелю в ветеринарном институте делать? А из толпы: – На Казбековы уколы приходил! Хохочут. – Да что я, кабель от змеи не отличу?! – упирается Костян. – Чуть за хвост его не ухватил! Нормальный кабель, Шэ-ВэВэПэ – два на ноль семьдесят пять! Мне ли не знать! – Это в голове у тебя два по ноль семьдесят пять! – изгаляются. – Да в каждом глазу по три семерки! Плюнул Костян. – Говорил же – не поверите! – А вот сейчас Казбек выйдет – мы у него спросим! И тут мне в руку будто зубами кто впился. Я аж подпрыгнул. А это Миша, мать его, всеми своими черными когтями ухватил меня за локоть и тянет. – Не надо меня к Казбеку! – пищит. – Пожалуйста, не надо! Я от него весной только убежал! И в слезы! Все смотрят на него, как на психа, да и я, признаться, ни черта не понимаю. – Да ты пусти руку-то! – говорю. – Смотри, до крови разодрал, дурак блаженный! Чего опять испугался? Казбек сроду никого силком не держит. Хочешь заработать – заходи, нагибайся. Не хочешь – вали на все четыре! – Он меня ищет! Увидит – убьет! Уйдем, пожалуйста! – Белочка у пацана, – Костян говорит, – дело известное, Меня с метилового так же вот колбасит… – Да на кой хрящ ты ему сдался?! – ору на Мишу. – Перегрелся, что ли? Ты его видел вообще, Казбека? Хоть раз? – Я у него при виварии работал, – хлюпает, – за крысами ухаживал, эпидуральную пункцию делал… Ишь какое слово вспомнил, оборванец! Видно, и впрямь чего-то было. Вот тебе и Казбек! Выходит, не одни мы у него подопытные звери. Есть и помельче. Только чудно это – спинномозговая пункция у крысы. Сколько я Казбека помню, никогда он наукой не интересовался. Да и какая ему наука, бандюгану? Всю жизнь в институте шоферил, потом в коммерцию подался, с ларьков копейку сшибал, ранен был в разборках, по больничкам отлеживался. Спинномозговой жидкостью тоже, видно, для бизнеса начал промышлять. Кому-то, стало быть, нужен он, горький наш бульон… – А крысы-то ему зачем? – спрашиваю. – Бомжей, что ли, мало? Смотрю, вокруг нас с Мишей народ уже собирается. Ох, перемолчать бы лучше эту тему, не дай Бог, до Казбека дойдет! Да поздно, сам же спросил. – Он в журнале прочитал, – рассказывает Миша, – если крысу чему-нибудь научить, например, по лабиринту ходить, а потом ее мозг скормить другим крысам, то все они лабиринт с первой попытки проходят, не хуже крысы-донора… Народ-то не понял, что за доноры-шмоноры, а Костян враз ущучил. – Вот это толково! – ржет. – А мы, дураки, по восемь лет в школе парились! Куда проще – тюкнул училку по темечку, мозги ее с горошком навернул – и ду ю спик инглиш! Миша все не заткнется никак. – А если донор – человек, – говорит, – то крысы начинают надписи понимать. Только мозг человеческий достать трудно, приходится жидкость брать – тоже помогает… Тут меня вдруг трясти начало, я даже испугался, думал – в припадок бросит. Оказалось – в хохот. Стою и ржу вместе с Костяном, как дурак. Да дурак и есть! Это что же выходит? Вот для каких научных изысканий мы свои спины под иглу подставляем! Жизнь отдаем по миллиграмму! А многие уже и отдали – закопали их после тех уколов. Смешно, блин! – Но ты-то, Миша! – хохочу, рукавом утираюсь. – Ты-то! Биофак закончил! Не мог объяснить ему, что все это ерунда на постном масле?! Самому-то не смешно было – крыс мозгами кормить? Смотрит Миша на всю нашу развеселую компанию, а сам и не улыбнется. Какое там! Глаза дикие, пуганые, лицо иссохшее, как у старика. И говорит, будто во сне: – Стылый тоже сильно смеялся… Тут смех потух, как окурок притоптанный. Тишина. Только Мишин голосок: -…Когда Казбек ему рассказал, он прямо до слез хохотал… а потом и говорит: "Хорошо. Пусть так и будет". И стало так. Смурняга сорвался. Он шел первым, и хорошо шел, обогнал остальных так, что его еле видно было. Мы еще карабкались по толстой башенной ноге, а Смурняга уже маячил почти на середине. Он бы и больше от нас оторвался, да приходилось ему тянуть за собой хвост раздорки и напарника своего Клюкву, который вроде как помогал ему. На самом деле Клюква только за конец раздорки держался. Он бы рад помогать, да разве за Смурнягой угонишься? Смурняга всегда в первых ходил, готовился с душой, не халявил. А уж как он мечтал до большой добычи первым добраться! Прямо из шкуры лез. И на дырявую башню так же шел – не напоказ, смотрите, дескать, каков я боец, и даже не за командирством, хоть командирство светило ему стопудово за этот поход, а так, будто жить не мог без той добычи наверху. И то сказать, сколько уж она, добыча-то, над нами висит, душу выматывает, длинная да блестящая, а мы все грязные хвосты по земле собираем. Вот и кинулся Смурняга на башню, как в атаку… А тут – дождь… Надо было ему остановиться, пересидеть, да он уж не мог -видно, шибко чесалось то место, которым боец должен опасность чувствовать. Летел вперед, с раздоркой в зубах, с перекладины на перекладину, а они то прямо, то вкось, то близко, а то и далеко. Ну и поскользнулся на мокром откосе, только ноги в воздухе мелькнули. Клюква мог бы подстраховать, да сам раззявился – привык, что его Смурняга чуть не на себе вверх тащит. Стоит у самого края и даже не видит, что напарник падает, за воздух хватается. Я аж зажмурился. Вот сейчас Смурняга его сдернет, и оба – в землю, всмятку, а главное – раздорку уронят, сволочи! Это опять за ней слезай и наверх волоки! Не управимся дотемна… Эх, Смурняга! Вот тебе и супервоин… Но напрасно я Смурнягу ругал. Он хоть и падал, а успел сообразить что к чему и, пролетая мимо Клюквы, раздорку выпустил! Последней надежды на страховку себя лишил! Да, братцы, это солдат! Другой бы с испугу намертво в нее вцепился и все дело загубил. А он и не вскрикнул даже, молча мимо нас пролетел, мне даже показалось, что я глаза его увидел… Прощай, боец! Спасибо тебе… Ну да стоять тут долго нечего, не вниз смотреть надо, а вверх. Клюкве в напарники послали Чекрыжа. Остальные за ним – вперед марш. Сыро, скользко, но лезем, поднимаемся потихоньку. Дождь кончился, как раз когда Клюкву нагнали. По откосам еще текло, но идти стало легче. Чекрыж ухватился за хвост раздорки, Клюкву погнали первым, да он и сам заспешил, боялся, что, раздорку отобрав, отправят его следом за Смурнягой. По совести, надо было бы так и сделать – не будет зевать в другой раз, да главное-то дело еще впереди, неизвестно, как там пойдет и сколько бойцов придется положить. Потому – каждый на счету. На высоте с непривычки ох как страшно. Ветер воет, башня под ногами ходит ходуном, то ли вправду раскачивается, то ли в башке такое кружение не поймешь. Да тут и понимать нечего. Без страха дела не сделаешь. Не того бойся, что ветром сдует, а того, что без добычи вернешься. Ветер, он нам только на пользу – мокрые перекладинки сушит. К самой добыче подобрались уже совсем посуху. И как дошли, так о высоте и вовсе забыли. Вот она, большая добыча. Четыре хвоста к нашей башне привязаны и тянутся от нее в туман – к другой, отсюда не видной почти. Хвосты толщины такой, что хоть гуляй по ним, как по тропке. Но мы сюда не гулять пришли. Вот только теперь самое трудное и начинается. Кто не знает слов молитвы на добычу: "Велика и тяжела. Вкуса кислого, запаха невкусного… Лежит, свив тело кольцами, если же протянется во всю длину, может убить в одно мгновение"? А почему убить? Чем? Как? Никому не известно. И наша теперь задача – смерть эту обмануть. Да только попробуй ее обмани! Сколько жизней она прежде заберет? Никто не скажет. Первым пошел Клюква – как виноватый и тем подвигом обязанный вину свою искупить. По длинной перекладине переполз он на блестящую гроздь, вроде грибных шляпок, нанизанных на один сучок. Только грибы те твердые, как камень, прозрачные, как ледышки, и такие же гладкие. Соскользнуть с них раз плюнуть, а внизу пропасть. Грозди эти на башне растут, как на дереве, а уж к ним добыча привязана. В зубах у Клюквы хвост раздорки, чтобы ткнуть им в добычу как следует и посмотреть, что будет. Если подерутся две добычи, начнут белым огнем полыхать, искрами сыпать, глядишь – большой хвост и оборвется. А что с тыкальщиком будет, про то заранее сказать нельзя. На земле бывали случаи, что и живой оставался. Редко, правда. Гораздо важней, чтоб раздорка в драке, не дай Бог, вниз не свалилась. Для того другой конец ее держат двое бойцов – страховщики. Вроде все по уму подготовили. Можно пробовать. Полез Клюква вперед, до самой добычи, и, с духом собравшись, как ткнет в нее раздоркой! Ни искорки не выскочило с добычи, и Клюква цел, а вот Чекрыж с Намоем, что хвост раздорки держали, вдруг факелами пыхнули и рассыпались! Полетела раздорка вниз, да Клюква в этот раз уж не зевал, удержал, обратно к башне притащил. И на радостях, что жив остался, решил еще раз попробовать. Велел он второй конец раздорки никому не держать, а зацепить прямо за башню, самим же подальше отойти и не отсвечивать Раскомандовался, одним словом, что твой командир! Но никто с ним не спорил – если боец решил со смертью в чехарду сыграть, значит, задумка какая-то у него есть. Сделали все как сказал: загнули хвост раздорки крючком и за перекладину зацепили. И правда, так надежнее – уж не упадет! Отползли, ждем поодаль. Клюква со своего конца раздорку поудобнее перехватил и опять к добыче полез. Ну, Господи, благослови… Вот взобрался на гроздь, через одну пластину перемахнул, через вторую, третью… Последняя осталась. И тут длинная синяя искра сорвалась с добычи и ударила прямо в раздорку. Зазвенела, рассыпалась гроздь. Заплясало нестерпимо белое пламя на том месте, где только что виден был Клюква, а потом толстенный хвост добычи вдруг лопнул, и огненный его обрубок канул в темную пропасть под башней… – Мало несут! – Казбек зло бросил шприц. В ближних клетках поднялись испуганные мордочки. – Не то, что надо, берут! Почему так? Старичок пожевал беззубыми деснами и, ничего не ответив, снова зачерпнул ложкой из миски. – Плохая твоя инструкция! – Казбек повернулся прямо к нему. – Зачем кормлю тебя? – Так ведь это… попробуй им объясни, чего тебе надо… – Старичок вздохнул. – Зачем объяснять?! – вспылил Казбек. – Пальцем покажи – вот это и вот это неси, да? Старичок беззлобно рассмеялся: – Кому показать? Крысам? Им оно без надобности. Они каждый день такое видят… – Видят – зачем не несут?! – Кабы знать… Старичок отломил краюху хлеба и, тяжело поднявшись из-за стола, двинулся вдоль ряда клеток, кроша помаленьку. В клетках завозились. -…Отсоединить, поди, не могут. Не умеют ток отключить. Может, травят их там, может, ловят. У крысы ж не спросишь… – Алкашей своих конченых учи! За что я им деньги плачу?! Старичок задумчиво покопался в бороде, выбирая крошки. – Бонжа учить бесполезно, – сказал он веско. – Бонж и так – либо электрик, либо механик бывший, а то и вовсе ученый какой-нибудь… – Но-но! – прикрикнул Казбек. – Ты про ученых – молчи! Ты про нас ничего понимать не можешь! – Да я разве про вас? – Старик махнул рукой. – Что вы! И в мыслях не было! – Искоса блеснул голубым ребячьим глазом. – По ученой-то части вам, конечно, виднее. А мне, дурню, откуда знать, как оно там выходит? Объясняю вроде бонжам, да разговариваю-то с крысами! А крысам об непонятном – только слова на ветер бросать, не поймут. – Значит, бомжи твои тупые, хуже баранов! – ругался Казбек. – Грязь, а не люди! Других надо! – Люди все одинаковые, – сказал вдруг кто-то за спиной Казбека. Шприцы и пробирки полетели на пол – Казбек, поворачиваясь, задел стол. – Кто тут?! В темном углу вивария тускло мигнули два желтых огонька. – Сты… Стылый? – Казбек покашлял, прогоняя внезапную сиплость. – Ты чего здесь? Из темноты надвинулась совсем уж угольно-черная фигура. На самом деле Стылый по-прежнему сидел на вертящемся лабораторном стуле, опершись подбородком о высокую спинку, но теперь, будто по собственному желанию, стал различим в полумраке. – Проведать зашел, – пророкотал неулыбчивый голос. – За науку поболтать… с глазу на глаз. Казбек поспешно кивнул. – Понял тебя, уважаемый! Он обернулся к старичку: – Иди, отец, принеси нам… И замолк. Никакого старичка у стола не было. Он исчез неизвестно когда, не шаркнув развалившимися ботами, не скрипнув рассохшейся дверью вивария, и это было необъяснимо. Казбек даже наклонился чуть-чуть, чтобы заглянуть под стол. – Не отвлекайся, – толкнул его голос Стылого. – У меня мало времени. Рассказывай. – Что там рассказывать… – буркнул Казбек, неуютно передернув плечами. – Объяснять очень трудно. Слова надо специальные. Научные, эти, как их… – Термины, – подсказал гость. – Да. В общем, я тут исследования делаю… И еще эксперименты. – С этими? – Стылый встал и прошелся мимо притихших клеток. – Экспериментальный материял, – гордо сказал Казбек. Стылый с костяным треском провел пальцем по прутьям клетки. Крысы в панике метнулись из одного угла в другой. – Хороший материал, – усмехнулся гость. – Кормленый. А где остальной? – Какой – остальной? – не понял Казбек. – Люди. Стылый смотрел в упор, и от этого взгляда Казбек почему-то чувствовал себя виноватым. – Да разве это люди… – замялся он. – Ты брось, брось! – Гость погрозил пальцем. – Плохих людей не бывает. – Ха! Не бывает! – Казбек горько рассмеялся. – Бараны, честное слово! Учишь их, учишь – ничего не понимают! – Это все от жадности… – Правильно! И я так думаю! – Казбек радостно закивал. – От твоей, – остановил его гость. – Ара, зачем так говоришь?! Мало я денег им раздал, конченым?! – Что деньги! – Стылый глядел сурово. – Они жизнь свою тебе отдают! А ты ее – крысам… – А что, неправильно? – Казбек беспокойно вглядывался в лицо гостя. Ты же сам сказал: "Пусть так и будет"! – Правильно, все правильно. – Стылый отшвырнул ногой рассыпавшиеся инструменты и присел на край стола. – Но, забирая одну жизнь, дай взамен другую… Казбек надолго задумался. – Погоди, уважаемый… Ты что предлагаешь? От крыс брать – и обратно людям колоть?! На кой черт это надо?! – А ты попробуй. Вреда не будет. – Как не будет?! Думаешь, им не больно?! – Ишь ты, – гость сверкнул глазами, – жалостливый… Ничего, потерпят. Больнее, чем теперь, все равно уж некуда… – А мне какая от этого польза? – упорствовал Казбек. – Расходы одни! Стылый, выбросив указательный палец, как лезвие складного ножа, ткнул в сторону клеток. – А ты разве не хочешь узнать, что с ними происходит по ту сторону? – По ту сторону – чего? – Пирога с повидлом… Когда я сообразил, куда он нас завел, меня чуть родимчик не хватил. Плетюне шепчу: – Нет, ты понял?! А он, простодырый, только ушами хлопает: – А чего? А где? – Смотри, – говорю, – куда нас твой умник тащит! – Какой умник? – Плетюня тупит. – Следопут ваш хваленый! Он же прямиком в пустые холмы ведет! – Да ну тебя! – Плетюня и морду отворотил. – Как чего брякнешь, так противно слушать! – Разговорчики в строю! – Командир сзади кусается. – Не растягиваться! Шире шаг! Ему лишь бы покомандовать. Шире да шире. Порвут пополам, так шире некуда будет. Докомандуешься… Сам, поди, и не знает, куда идем. А я в этом деле кое-что соображаю. Дырявая башня справа осталась – там, где большая гарь. Гарь мы кругом обошли, чтобы на голое место не выходить. А теперь Следопут опять резко влево взял. Значит, пустые холмы прямо перед нами. Просто к ним с этой стороны еще никто не подходил. Да и с других-то сторон всего пару раз совались, и никогда это добром не кончалось. Сколько легенд про здешние места рассказывают – одна другой страшнее! Да что легенды! Тому, кто памяти покойницкой отведал, и легенды не нужны! Они такое про пустые холмы знают, что их сюда и раздоркой не загонишь! А этот прет напролом, и все ему поровну. Характер такой дурацкий – никого не слушает, никому не верит, командиров в грош не ставит, вечно с ними цапается. Может, это оттого, что спину ему колют чаще, чем нам, не только перед походом, но и после. От такой жизни сам себя возненавидишь, не то что командира. Командиры, они тоже разные попадаются. Иной бывает тупой, как баран, если не хуже. Спроси его, кто такие бараны, – умрет, не вспомнит. А гонору – вагон. Нынешний наш отрядный, по кличке Утюг, тоже поначалу хвост на Следопута задирал. Но как в пирог с повидлом залезли, тот ему быстро показал, кто здесь главный. Три крысоловки обошел и отряд провел без единой потери. В четвертую, уж видно, специально щепку сунул, чтоб не думали, что каждый тут может ходить взад-вперед. Как хряснули зубы об зубы – щепка пополам, командир залег, мы чуть в бега не ударили, аж духом скверным от кого-то потянуло. А Следопут посмеивается. – Что, – говорит, – обделались? Не дрищите, они больше не укусят! И дальше пошел. Нет, моя бы воля была, я бы с таким водилой шагу на территорию не ступил! Он хоть ловушки все знает, да заведет в конце концов куда-нибудь похуже крысоловки… – О! А чего это там? – Плетюня меня в бок толкает. Вижу – впереди поднимается над травой остроконечная макушка. Чуть подальше – вторая. Ну так я и знал! Пустые холмы! Чтоб мне самому пусто было, если не они! Тут и до командира, Утюга нашего, начало доходить. – Так, – говорит, – это у нас что? – А сам нагоняет быстро Следопута. – Это же вон что! Как оно… запамятовал… – Склады. От Следопута разговора доброго не дождешься. Буркнул одно слово, и дальше. – Ну, правильно… Погоди. Что еще за… – Командир скачками за ним. Я слова-то этого не знаю! Нет такого места на территории! – Почему нет? – Следопут ему, так лениво. – Вот оно. Только у вас по-другому называется. – У кого это – у нас?! – У крыс. Вы по глупости склады зовете пустыми холмами. Тут весь отряд как по команде встал. Замерли, дышать боимся. Кое-как Утюг насмелился и просипел: – Ты издеваешься, что ли?! Куда завел, гад?! – Пока никуда, – посмеивается. – Но лучше бы нам куда-нибудь зайти, на месте не стоять. А то неровен час… Бойцы давай занимать круговую, молятся потихоньку, кто как умеет. – Ты, сволочь, на съедение нас сюда заманил! – Отрядный ревет. – У меня приказ совсем другой был! Но Следопуту на его приказы чихать с дырявой башни. – Приказ у всех один, – говорит. – Добычу принести. Хочешь домой пустым вернуться – уходи. По ушам видно – многие прислушиваются, хоть зуб на зуб ни у кого не попадает от страха, по себе могу сказать. Он тогда громче, чтоб все слышали: – Сейчас у собак обед. Кто не собирается на полдник оставаться – за мной бегом марш! И потрусил себе дальше. Вроде ни одного слова понятного не сказал, а пробрало. Рванули мы за ним все как один. И Утюг бежит, подгоняет еще: – Не растягиваться! Кто такие эти собаки, что за обед у них и что за полдник – не знаю. Да, может, оно и к лучшему. Бежим себе. Пустые холмы впереди все выше и выше поднимаются. То есть не холмы, а, выходит, склады. И совсем даже, может оказаться, не пустые. Самый ближний – ох здоровенный, на четыре угла, с отвесными стенами – ну точь-в-точь такой, как про них врут… Бежим прямо на стену. Вся она белая, только кусок серый, чем-то он не такой, как остальная стена. – Соображаешь, Плетюня? – толкаю на ходу балбеса, напарника своего. – Чего? – пыхтит, булками работает, толстомясый. – В стене-то! – Ну? Чего в стене? – Чего-чего! Корм ты кошачий! Не видишь – дверь! – Какая такая дверь? – Эх, обалдуй! Сколько колешься – дверей не знаешь! – Да ну тебя! – Плетюня отмахивается. – Потом поговорим! Да чего уж тут говорить, когда и так все понятно. Следопут прямо к двери нас и вывел. Неужто открыть собирается?! Вот это был бы номер! Никому из бойцов самому открыть дверь не удавалось, штука эта особенная, хитрая. То она – стена стеной, а то вдруг раз – и лаз. Неподатливая уму вещь! Но Следопут, он не из нашей шкуры сшит. Ему, поди, и дверь не в диковинку. Подошел, понюхал, когтем колупнул… – А ну, навались! – говорит. Ну, мы и уперлись всем отрядом, иные просто в стену, но этих Следопут обругал, переставил к двери, дал команду. Надавили дружно. Следопут сзади стоит, сам не толкает. Потом вдруг – скок Плетюне на спину, а оттуда – еще выше, до блестящей какой-то ерундовины, что из двери торчит. Я даже подумал, может, добыча такая? Чего он в нее вцепился, как в родную? И тут мы все повалились, потому что дверь-то поехала! Только что ни щелки не было, и вдруг – готовый лаз прямо туда – в склад. А оттуда кисленьким так и тянет – добыча промасленная лежит, нас дожидается! Ай да Следопут! Вот это голова! Такую бы голову – да на всех поделить, хоть по кусочку каждому бойцу отведать! Ломанулись мы в щель – прямо давку устроили, и впереди всех – Утюг. Следопут на землю соскочил, предупреждает – Эй, полегче там! Под ноги смотреть, рты не разевать! Тут ведь тоже зубы встречаются… Какие там зубы! Мы как на склад влетели, так прямо растерялись. Глаза в разные стороны, честное слово! Вот это добыча! Без конца и без края. Взрослая кольцами свернулась плотно, и кольца лежат – до потолка. Молодая короткими хвостами, тонкой пластиной, крючком, всякой загогулиной – на полстены куча! Самая жирная, в мягкой шкуре, на толстые бревна намотана, и тоже – несметно. А помимо того, еще какая-то особая, упрятанная в бумагу, в дерево, в жеваную труху, но по кислому духу все равно ясно – она, добыча! Кругом – добыча! Эх, как пошли мы нагружаться да обматываться! Тут уж нас Следопут не учи! Длинную тянем, на нее короткие цепляем, так чтоб только еле-еле волочь. Да поперек еще – плоских с дырками, а на них уж – каких попало, внасыпуху. – Хватит! – Следопут орет. – Пора возвращаться! Завтра опять придем! Ну, смешной! Завтра! Завтра еще будем живы или нет, а добыча – вот она, сегодня! И пока мы ее с места сдвинуть можем – будем нагружать! Вот как не сможем, тогда ладно. Один, последний, хвостик скинем. Хотя вряд ли… Уж Следопут и уговаривал, и дрался, и на командира кричал – ничего сделать не мог. То-то, брат! Это тебе не двери открывать. Нет такой силы, что бойца от добычи оторвет! Наконец тронулись, медленно, но со всей красотой. Ползет куча, а нас из-под нее почти и не видно. Дверь пришлось настежь распахнуть, и то еле протиснулись. Наконец выползли на голое место. Через травы ломиться нечего и думать, двинули проплешинами в сторону большой гари, к дырявой башне. А чего стесняться? Мы тут хозяева теперь! Добычи сколько хотим, столько и волокем. Гарь, и та – наших ребят работа, Смурняга с Клюквой ее устроили, когда с дырявой башни добычу рвали. Да куда ни глянь – везде все теперь наше!.. Вот тут-то он и появился. Вымахнул на пригорок прямо перед нами будто из моего же сна выскочил, из старой покойницкой памяти, – в общем, сразу я его узнал. Ловкий, глаза озорные, а сам при этом – огромный, аж тошно, и зубы такие, что тоска. И сразу понятно, что бежать бесполезно. Все, отбегались. – Дождались, сволочи! – Следопут хрипит. – Бросай все – и врассыпную! Глупый он все-таки, хоть и колотый. Ну сколько можно объяснять, что бойцы добычу не бросают? А если который и бросит, так недолго после того проживет. Свои же и прикончат. Не для того мы такую муку перед походом принимаем, чтобы взять и все бросить. Наоборот, вцепись в нее всеми зубами и когтями – может, и не оторвут… Только зверь отрывать никого и не стал. Подскочил к командиру да голову ему и скусил. Напрочь! Только хрустнуло. И сразу – дальше. Утюг еще лапами загребает, а этот уже возле следующего бойца. Хвать поперек загривка – готов! Следующая – Плетюнина задница из-под кучи торчит, а там и до меня очередь дойдет. Я уж и глаза закрыл, готовлюсь. И вдруг – что такое? Слышу опять Следопутов голос, но уже совсем с другой стороны. Да неужто он бросил-таки добычу?! Не может того быть! У меня даже глаз сам собою раскрылся. Вижу, и точно, Следопут от нашей кучи черт-те где. Но не удирает, а, наоборот, забежал к чудищу сзади и кричит, шипит, плюется! На себя отвлекает. Зверь поначалу только фыркнул – погоди, мол, и до тебя очередь дойдет, – но на Следопута не бросился. Зачем, когда вот они, Плетюнины окорока, прямо у него под носом? Да неправильно он рассчитал. Только хотел окорочка отведать, как Следопут подбежал сзади и за его собственный окорочок – цап! Визгу такого я отродясь не слыхал. Рванулось чудище, чуть всю добычу нам не разметало, крутанулось на месте и за Следопутом. Да тот, не будь дурак, давно уже удирает, без выдумок, без зигзагов, а держит прямиком на клетку. Ага. Вылитая клетка стоит посреди поля, совсем как дома у нас, только здоровенная и без верха. А внутри у нее – ну почти как в пустом холме – добыча на добыче! Но не кучей, не как попало, а вся друг с другом сцеплена, скреплена, хвосты от нее тянутся во все стороны, на ветру посвистывают. Следопут, видно, давно в этой клетке дыру углядел, кинулся прямо к ней, юрк – и внутри! Зверь на прутья налетел, но не пробил – сам чуть не убился. Зарычал свирепо, давай землю под прутьями рыть. Мы стоим, смотрим. А что делать? Далеко с добычей не уйдешь, да и носильщиков меньше стало. Слава Богу, зверь на нас – никакого внимания, роет, только камни летят. Следопуту тоже деваться некуда. Сидит в клетке, ждет. Ну и дождался. Зверь даром что здоровый, а порыл-порыл, втиснулся под прутья и, глядим, голова уж в клетке! Уперся, рванулся – и весь там! Беда Следопуту! Сам себя в крысоловку загнал. Тут бы ему надо по клетке побегать, зверя закружить да в ту же дыру и выскочить, а он, бедолага, с испугу сплоховал, полез чего-то наверх, прямо по добыче, с ветки на ветку, со ступеньки на ступеньку. Да разве от такого убежишь! Следопут со ступеньки на ступеньку прыгает, а зверь – сразу через три. Добро еще, понапутано там из добычных пластин, крючков да хвостов – прямо заросли. Нам отсюда как следует не разобрать, но видно, что несподручно здоровенному чудищу по этакой путанице Следопута гнать. Однако и не отстает. Следопут со страху уж на самые хвосты забрался, думал, там его зверю не достать, да просчитался. В три прыжка влетело чудище на самый верх и, по хвостам шагая, – прямо к нему, теснит в самый угол. Тут уж нам очень хорошо все видно – забрались высоко, как напоказ. Жмется боец к решетке, на нас оглядывается. Ну и мы смотрим. Без командира остались, сейчас и проводника прикончат… Зверь, кажется, и не спешит, выбирает, как половчее его ухватить. Пасть разинул, зубищи наружу выставил и – шажок за шажком – все ближе… А что дальше произошло, я вам и не скажу – не разглядел. Следопут метнулся, будто от отчаяния, да, оказалось, неспроста. Ухватил он какую-то блестящую загогулину вроде той, что на двери, и – дерг! А от нее – искры! Как загудело в клетке, хвосты разом дрогнули, зашелестели меж собой, и не знаю отчего, но зверь вдруг тявкнул жалобно, заскулил, задергался, как в спину уколотый, а потом голоса у него совсем не стало. Так молча и околел. Мы из-под кучи своей повылазили, глазам поверить не можем: добыча убила своего же сторожа! А Следопута – главного на свете вора – пощадила! Это как же понимать? Выходит, и впрямь мы здесь законные хозяева? Раз добыча сама в руки просится и не зверюге охранному помогает, а нашему бойцу-добытчику? Вон он, из клетки выбирается, гордый, как сто отрядных командиров. К нам идет ленивой походочкой, и морда сонная, будто все ему нипочем и раз плюнуть. Окружили мы его, в бока пихаем, молодец, дескать, этакое страшилище уконтрапупил! – Ладно, чего там! – Следопут отмахивается. – Пошли скорей отсюда, пока другие не вернулись… – Нет, погоди, – Плетюня ему в ответ, – тут одно маленькое дельце осталось… Все обступили Следопута еще плотнее, слушают, что Плетюня говорить будет. Смотри-ка ты! Увалень-увалень, а тут Разговорился что твой командир! – Это, – говорит, – хорошо, Следопут, что ты зверя победил. А что в пустые холмы нас привел, так просто замечательно. Мы этого теперь никогда не забудем. – Ну? – Следопут ничего не понимает, смотрит на каждого по очереди. Не догадался еще, хоть и умный. – А вот то, что ты добычу бросил, – Плетюня неторопливо объясняет, это очень плохо. Дошло наконец до Следопута, заметался. – Да вы что, ребята?! Вот же она, добыча! Целехонька! Я же спас ее! И вас всех от собаки спас! Разве непонятно?! Плетюня ко мне поворачивается. – Чего он раскричался? – Уговаривает простить. – Как это так – простить? – Плетюня удивляется. – Ну, подумайте! – Следопут втолковывает, мечется с одного к другому. – Ну, напрягите мозги свои мышиные! Если бы я за добычу, как все, держался, что с нами было бы?! Кто бы добычу домой потащил, если бы всех вас тут передавили, как кур? Кто?! – Ты, Следопут, не мудри! – Плетюня спокойно отвечает. – Мы тебе про одно, а ты нам про кур! Закон простой добычу не бросать. А там уж как Бог даст… Он оглядел отряд. – Что решим, братцы? Мне одному вскрывать или кто поможет? Ну, я и помог… Плохо спать стал. Всю ночь ворочаюсь. И выпивка не помогает, только хуже от нее. Тошнит, а не забирает, и во рту горечь. То ли уж специально такую гонят, чтоб и последнюю радость у нашего брата отнять? Глотнул да срубился – вот все счастье бомжево. Нет, мешает оно кому-то! Не спи, калечный, мучайся, каждую секундочку этой жизни сволочной разжуй да проглоти! Намаешься так за ночь, под утро только прикемаришь чуть-чуть тут другая беда. Сны наваливаются. И всегда одни и те же. Куда-то ползу я через подземные ходы, через травы высоченные, пробираюсь под железными конструкциями, каких сроду не видано было, и носом, на нюх, ищу ее добычу. Чертов старичок! Все уши своей добычей прожужжал, снится она уже! Но началось это не так давно, с тех пор, как Казбек стал по два укола засандаливать. Рвет из спины свою вытяжку, а потом через ту же иглу что-то обратно закачивает. Возможное ли дело – такую муку пережить? Вот и не выдерживает человек – с ума сходит. Если бы я один такой был, так сомневался бы еще насчет уколов. А то ведь всех наших колбасит, как порченых! Злые стали, наглые. Нинка Костяну зубами в горло вцепилась, чуть до смерти не загрызла – еле отняли. Это что же такое с людьми делается?!