Избранное - Ласло Немет

В маленьком двухквартирном особняке дверь ему открыла какая-то молодая дама. «Целую ручки», — сказал ей Лайош; у нее было чистое овальное лицо, как у девы Марии на иконе. «Со стройки?» — спросила она, произнося слова с еле заметным немецким акцентом. «Письмо у меня от господина подрядчика». «Барыня, письмо вам со стройки», — сказала барышня, открывая дверь в комнату. Сказала не так, как докладывают служанки, а с чуть заметной улыбкой в голосе. Видно было, она знает, что к чему, и довольна, что так быстро обернулась почта за деньгами. «Что, без денежек плохо?» — слышалась в ее тоне насмешка, направленная Лайошу и тем, кто его прислал. «Не так-то просто от них избавиться», — звучало в голосе адресованное уже барыне тайное злорадство. Она заглянула в стеклянную дверь, ведущую в комнату, и Лайош увидел там хозяйку, сидящую за большим столом среди разложенных бумаг и объясняющую что-то бородатому пожилому мужчине. Лайош мужчину узнал: тот уже приходил к ним на стройку. Рабочие потом ворчали: ишь, проверяльщик, все-то ему не так. Теперь бородатый с озабоченным видом разглядывал бумаги. По выражению лиц и позам их видно было, что барыня говорит уже давно, и не просто говорит, а оправдывается, а бородатый, тоже давно, с неодобрением ее слушает. Узнав про письмо, барыня с красными пятнами на шее выскочила в прихожую. «От господина подрядчика? — спросила она, и маленькие серые глаза ее, прежде светившиеся дружелюбием, стали сухими и твердыми, словно камень, и побежали по строчкам с какой-то механической равномерностью, словно у куклы, умеющей двигать зрачками. — Нет, вы только подумайте! Он меня просит, чтоб я не ставила его в дурацкое положение перед рабочими! А он в какое положение ставит меня перед мужем?»

Барыня вернулась в комнату и плотно прикрыла за собой дверь, так что Лайошу не был слышен их разговор. Белокурая барышня стояла в дверях кухни: видно, следила, чтобы поденщик не стянул чего-нибудь из передней. Лайош робко поглядывал на нее. Она показалась ему куда красивее хозяйки. Но если она из господ, то почему зовет хозяйку барыней? «Что сказали на стройке, когда тот рабочий вернулся без денег?» — спросила белокурая, которой надоело стоять молча. «Пока все считают, что должны получить», — уклончиво сказал Лайош. «Только не от барыни. Господин инженер и так ее отругал, что она больше потратила, чем следовало».

Тут через стеклянную дверь Лайоша заметила Жужика. «А часы ты принес?» — выскочила она в переднюю. «Нет, не принес. Наоборот, это я за обещанной куклой пришел, у которой глаза закрываются», — игриво ответил Лайош. Девочка смотрела на него с искренним изумлением. «А я тебе не отдам…» «Тогда я пойду и возьму сам», — не уступал Лайош. Девочку явно ошеломила такая настойчивость, но теперь у нее на лице появилось какое-то строгое, взрослое выражение. «Только вам не разрешается туда ходить…» Лайош пристыженно глянул на барышню. На стене в передней висело большое, в рост человека, зеркало, в нем он мог видеть собственную круглую голову с редкими рыжими волосами и заляпанные известкой штаны. «Почему нельзя?» — рассмеявшись, спросила барышня. Девочка молчала. «Ну, скажи, Жужика, почему нельзя?» Та, сконфуженно улыбаясь, прошептала: «Паркет потому что затопчет». «Смотрите-ка, соображает уже», — смеялась барышня, притягивая к себе девочку, которая смущенно терлась о нее спиной.

«Сколько раз я вам говорил, Эмма: оплачивайте только то, что действительно вложено в дом», — слышался строгий голос бородатого. Жужика, войдя, оставила дверь распахнутой, и барыня теперь снова прикрыла ее. «Я вас, барышня, еще не видал на стройке», — подобострастно сказал Лайош в воцарившейся тишине. «А что, разве там интересно?» — ответила та без враждебности. «В конце той недели у нас „венец“ будет». — «А что это?» — «Когда весь дом до крыши готов». — «Ага, и на самом верху букет цветов ставят. У нас, в Шопронском комитате, тоже есть такой обычай. Барыня уже говорила, угощать будем рабочих. Тогда, наверно, и мне придется туда идти». Лайош все никак не мог поверить, что белокурая не из господ, а из тех, с кем он может разговаривать на равных. «Вы, барышня, здесь как?» — спросил он нерешительно. «Что значит — как?» — «Ну кем, значит? Вы ведь здесь не прислуга?..» Дружелюбное выражение у барышни на лице сменилось досадой; она презрительно смерила Лайоша взглядом. «Прислуга! Господи, что за пошлое слово!» Однако опровержения Лайош не услышал.

Жужика снова нажала ручку двери. «В делах, дорогая Эмма, родственников не существует», — донесся голос бородатого, и Лайош вспомнил про обман с железом; вожделение, владевшее им по пути сюда, вновь обожгло его и заставило, коли уж барыня недоступна, выложить свою тайну этой белокурой барышне. «Барыню-то, бедняжку, как облапошили по неопытности», — сказал он с подобострастной улыбкой, ощущая в спине сладкое, щекотное тепло от совершаемого предательства, от того, что в этом поединке он оказался не с подрядчиком и поденщиками, а с белокурой служанкой. Но на чистом, как у девы Марии, лице он не увидел ничего, что бы вознаградило его за его жертву. «Просто диву даюсь: в чем другом она уж такая практичная. Я и одежду всегда с ней хожу покупать», — только и ответила барышня. «Я бы много чего мог рассказать…» — начал Лайош, понизив со значением Голос. Но прежде чем он успел заикнуться об арматуре, девушку позвали. «Тери!» — крикнула барыня. Теперь он по крайней мере имя ее знал. «Вот хоть этот счет! — донесся из комнаты сердитый бас инженера. — Быть не может, чтобы на дом ушло тридцать четыре центнера железа. И к тому ж не указано, что точно куплено. Вы бы хоть счета мне присылали». Лайош не слышал, что сказала ему хозяйка: сердце его стучало где-то в самых ушах, заглушая другие звуки. С минуту он чувствовал лишь гнев и обиду, что бородатый так обошел его с железом. Но потом в груди неожиданно стало чисто и легко. Словно вдруг миновала, ушла сама собой какая-то грозящая ему опасность.

В конце концов хозяйка и бородатый решили, что выплатят сегодня рабочим лишь половину жалованья. На обороте расписки Лайошу велели поставить свое имя, потом написали, что вместо четырехсот пенге выдано двести. Лайош так стыдился своих корявых, разъезжающихся букв, что даже забыл встревожиться, не притянут ли его потом к ответу за эту подпись. Барыня отсчитала четыре бумажки по пятьдесят пенге и положила их в конверт вместе с письмом. Прежде чем сунуть конверт во внутренний карман куртки, Лайош свободной рукой проверил, не продрана ли там подкладка; деньги пока грели другую руку. Огромная сумма так перепутала все его мысли, что он, уходя, забыл даже бросить взгляд в сторону кухни, где мелькала Тери. Шуршали по мостовой колеса велосипеда; двести пенге, как воспаленная рана, жгли ему грудь возле сердца. Вот бы взять и свернуть сейчас в сторону! Неделю он бы жил как кум королю. Сел бы в какую-нибудь молочную и болтал бы с девушкой в белом переднике, продающей хлеб. Конечно, сначала бы надо было купить одежду. А то сбежать куда-нибудь за море. Или в Россию! Поденщик один говорил, там хорошая сейчас жизнь. Лайош знал, что не повернет руль в сторону и через несколько минут вручит деньги подрядчику, но тем приятнее было мечтать, что мог бы сделать он с этими двумястами пенге. Там, где дорога шла на подъем особенно круто, он слезал с седла и шел пешком, толкая велосипед. Он не спешил — пусть деньги подольше греют ему сердце.

Вдруг Лайош оцепенел и покрылся холодным потом. А что, если нет в конверте двухсот пенге! Может, они нарочно отсчитывали бумажки у него на глазах, а сами одну купюру оставили у себя в кулаке? Видывал он, как такое проделывали бродячие циркачи. Если пятидесяти пенге не хватит, значит, сам бог решил за него — с остальными придется сбежать. Лайош неуклюже сунул руку в карман; пальцы его поначалу ничего не нащупали рядом с блокнотом. От испуга он чуть не вырвал карман вместе с подкладкой. Но потом рука сразу нашла бумагу. Простой синий конверт не был заклеен. Лайош пересчитал деньги, потом прочел и письмо. «Уважаемый Имре, вы хотите прижать меня к стенке своими рабочими. Но на что прикажете ссылаться мне? До сего дня вы меня заставили выплатить по счетам и жалованья по крайней мере на две тысячи больше, чем вложено в дом». Мимо прошел трубочист, Лайош заметил его в последний момент и так испугался его черных щеток, что засунул письмо в карман как попало. И лишь потом, сидя на велосипеде и одной рукой держа руль, другой расправил конверт.

Время шло к вечеру. Рабочие, в субботние дни кончавшие работу в два часа, чтобы к ужину добраться домой, давно уже сидели или лежали в тени за сарайчиком. Когда Лайош подъехал к участку, некоторые поднялись, глядя из-под ладони, как он слезает с велосипеда, другие позвали подрядчика, который одиноко потел в сарайчике. Лайош издали протянул ему конверт. Подрядчик со страхом смотрел парню в лицо, словно в глазах читать было легче, чем на бумаге. Первым делом он торопливо сосчитал деньги, мусоля толстые пальцы, на которых грубые, жесткие ногти и пухлые подушечки на фалангах сочетались, как скупость натуры и ненасытная тяга к наслаждениям. Когда купюры были надежно зажаты в кулаке, он пробежал глазами письмо. Лайош ждал, что станет делать подрядчик. «Водал, сколько полагается за неделю?» — спросил тот, роясь в бумажнике. «Около двухсот сорока пенге». Подрядчик вытащил две двадцатки. «Видно, туго у них с деньгами, — сказал он, презрительно кривя губы. — На будущей неделе я не стану свои добавлять». Люди молчали; Лайошу же сладостное и греховное чувство, все еще волнами поднимавшееся в душе, подсказывало, что железом, видно, дело не ограничилось — подрядчик и с жалованьем надувает хозяйку.