Сага о короле Артуре - Мэри Стюарт

Саксы попались в свою собственную ловушку. Впереди у них развернулось бесчисленное войско, позади была скала Каэрконана и теснина, где они собирались устроить засаду. Дрались они как демоны. Но оказались в невыгодном положении: они заранее были устрашены славой Амброзия, его недавней кровавой победой в Доварде и еще более, как рассказывали мне люди, моим пророчеством Вортигерну. Оно переходило из уст в уста быстрее, чем пламя охватило Довардскую твердыню. Ну а для Амброзия, разумеется, все было наоборот: все предзнаменования были на его стороне. Битва началась незадолго до полудня, а к закату все было уже кончено.

Я видел ее от начала до конца. Это была первая большая битва, которую я видел, и не стыжусь, что она же была почти что последней. Я тоже сражался, но не мечом и копьем, если уж речь об этом. Я приложил руку к победе под Каэрконаном еще до того, как прибыл туда; а когда приехал, мне пришлось играть ту роль, что некогда в шутку предрек мне Утер.

Мы доехали с Кадалем до Каэрлеона. Там стоял небольшой отряд Амброзия, занявший крепость, а еще один отряд собирался отправиться в Маридунум, чтобы отстроить тамошнюю крепость. И еще затем, как сообщил мне по секрету их офицер, чтобы удостовериться, что тамошняя христианская община («вся община», — подчеркнуто добавил он и чуть заметно подмигнул мне) не пострадает. Кроме того, ему было приказано отослать часть своих людей со мной для сопровождения к Амброзию. Отец позаботился даже прислать мне кое-что из моей одежды. Поэтому я отослал Кадаля назад (к его большому возмущению), чтобы он прибрал в пещере Галапаса и ждал меня там, а сам отправился со своим эскортом на северо-восток.

Мы нагнали армию у самого Каэрконана. Войско уже строилось перед битвой; о том, чтобы повидаться с командующим, не могло быть и речи, поэтому мы отошли, как нам было сказано, на западный холм, где люди из разных родов Южного Уэльса недоверчиво косились друг на друга из-за мечей, приготовленных для стоящих внизу саксов. Воины моего эскорта обращались со мной подобным же образом: по дороге они не нарушали моего молчания и, очевидно, относились ко мне с некоторым благоговейным страхом — не только как к признанному сыну Амброзия, но и как к «Вортигернову пророку». Этот титул уже прилип ко мне, и понадобилось несколько лет, чтобы от него избавиться. Когда я вместе с ними доложил дежурному командиру о своем прибытии и попросил указать мне место в войске, он пришел в ужас и совершенно серьезно попросил меня не вступать в бой, но найти место, где меня могли бы видеть все, как он выразился, «чтобы люди знали, что наш пророк с нами». В конце концов я послушался, поднялся на вершину вздымавшегося неподалеку небольшого скалистого утеса, встал там, завернулся в плащ и приготовился созерцать поле битвы, что расстилалось передо мной, словно карта.

Сам Амброзий был в центре; я видел белого жеребца и сияющего над ним Красного Дракона. Справа мелькал синий плащ Утера, скачущего на своем жеребце вдоль позиций. Командующего левым флангом я признал не сразу: серый конь, крупный, крепко сбитый всадник на нем и штандарт с белым гербом, который я поначалу никак не мог разглядеть. Но наконец увидел его. Это был вепрь. Белый Вепрь Корнуолла. Левым флангом Амброзия командовал не кто иной, как седобородый Горлойс, владыка Тинтагела.

У саксов строя не было видно совсем. Всю жизнь я слышал о жестокости этих белокурых великанов, всех британских детей с младенчества пугали саксами. Говорили, что в бою они впадают в безумие и могут сражаться, истекая кровью из десятка ран, не теряя ни сил, ни ярости. Но если они выигрывали в силе и жестокости, то проигрывали в дисциплине. Похоже, это так и было. Я не видел никакого строя — сплошной водоворот блестящего металла и конских грив, словно потоп, стремящийся прорвать плотину.

Хенгиста и его брата я различал даже издалека: великаны с длинными усами, падающими им на грудь, и волосами, развевавшимися у них за спиной, когда они проезжали вдоль рядов на своих мохнатых, коренастых лошадках. Их крики долетали даже до меня: молитвы богам, обеты, призывы, приказы все нарастали и нарастали воинственным крещендо, пока наконец с последним яростным воплем «Бей, бей, бей!» топоры взметнулись, сверкая на майском солнце, и толпа саксов ринулась вперед, на стройные ряды Амброзиевой армии.

Два войска сошлись с таким грохотом, что из Каэрконана с криком взлетела стая галок и самый воздух, казалось, раскололся. Даже отсюда, с моего удобного наблюдательного пункта, было невозможно разглядеть, как идет сражение — или, вернее, несколько завязавшихся одновременно сражений. Какое-то время казалось, что саксы с их топорами и крылатыми шлемами прорубаются в тылы войска бриттов; в следующее мгновение кучка саксов оказалась отрезана и окружена морем бриттов, а затем исчезла. Основной удар принял на себя центр войска Амброзия, потом с востока, с фланга, зашла и ударила конница Утера. Корнуэльцы под предводительством Горлойса сперва держались позади, но как только первые ряды саксов заколебались, корнуэльцы ударили слева, словно таран, и разметали строй противника. После этого на поле битвы воцарился хаос. Повсюду люди бились мелкими группками или даже один на один, врукопашную. Грохот оружия и доспехов, крики, даже, казалось, запах пота и крови возносились вверх, достигая утеса, на котором я сидел, закутавшись в плащ и наблюдая за битвой. Внизу, подо мной, переминались с ноги на ногу и ворчали оставшиеся без дела валлийцы. Потом раздался радостный вопль: часть конных саксов оторвалась от битвы и галопом понеслась в нашу сторону. В мгновение ока вершина холма опустела — я остался один на утесе, только шум битвы приблизился к подножию холма, словно прихлынувшие волны прибоя. На куст терновника рядом с моим плечом присела малиновка и запела. Это пение казалось таким нежным и беззаботным среди шума битвы! И до сего дня, когда я вспоминаю сражение при Каэрконане, мне приходит на ум песня малиновки, смешавшаяся с карканьем воронов, которые уже кружили в небе: люди говорят, что эти птицы слышат звон мечей за десять миль.

К закату все было кончено. Элдол, герцог Глостерский, стащил Хенгиста с коня под самыми стенами Каэрконана, где собирался скрыться вождь саксов, и остатки саксонского войска рассыпались и разбежались. Кое-кому удалось уйти, но большинство были убиты в горах или в узкой теснине у подножия Каэрконана. В сумерках у ворот крепости вспыхнули факелы, ворота распахнулись, и Амброзий на своем белом жеребце въехал по мосту в крепость, оставив поле битвы воронам, жрецам, священникам и похоронным командам.

Я не стал разыскивать его сразу. Пусть сперва похоронит мертвых и очистит крепость. Для меня найдется работа внизу, среди раненых. И к тому же незачем торопиться передавать ему слова матери. Сидя на майском солнце, слушая песню малиновки и шум битвы, я узнал, что матери стало хуже и ее уже нет в живых.