Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщинам, выросшим в больших семьях, нелегко было смириться с тем, что у них всего один или два ребенка. Для их детей здесь тоже был повод для грусти, но по своим причинам.
«Наше поколение выросло без дедушек и бабушек, – говорит Сара Коэн, дочь Данки Корнрайх Брандель (№ 2779), племянница Рены. – Тетей, дядей, двоюродных братьев-сестер у нас тоже было очень мало. Лишь войдя в семью своего мужа, где все наши родственники с его стороны (дяди и тети – больше дюжины и несметное число их детей) собирались вместе, я узнала, как это бывает в других семьях. Когда у меня появились собственные дети, и я увидела, сколько бескорыстной любви и мудрости дарят им бабушка с дедушкой, я поняла наконец, чего лишалась в детстве».
Берта Берковиц Лаутман (№ 1048) эмигрировала в Кливленд, штат Огайо, где у нее родился сын Джеффри, которого она потом несколько раз возила в Аушвиц. Всю жизнь Берта не жалела сил на распространение знаний о холокосте среди молодежи. «Очень важно, чтобы дети ездили в те лагеря в сопровождении бывших узников, которые могут рассказать им, что холокост – это не выдумки. Нужно учиться изо всех сил, нужно постоянно исследовать эту тему. Активно работать в организациях. Когда я умру, обо всем этом позабудут. Кто тогда вспомнит?»
Ты, дорогой читатель. Ты вспомнишь.
Берта сохраняла дружеские связи со многими из девушек, которых знала по Аушвицу, и жила всего в паре кварталов от одной из своих лучших подруг, Елены Грюнвальд Цукермен (№ 1735). Елена была второй женщиной, с которой мне довелось побеседовать, и она подтвердила все то, что рассказывала Рена Корнрайх Гелиссен о попрадском транспорте и что мы с Реной изложили в нашей книге «Клятва». Во время работы над «Клятвой» я представления не имела, жив ли кто-то еще из тех девушек: Ренины ближайшие подруги Эрна и Дина на тот момент уже умерли.
Однако Елена всю жизнь предпочитала сохранять анонимность, и я потеряла связь с ней. Уже завершая эту книгу, я получила от дочери Елены электронное письмо и фотографии, где ее мать вместе с Бертой – старшеклассницы с учебниками в руках.
«Нам с братом казалось, что мать слишком много нас критикует, любой наш выбор, любое наше решение, – рассказывает дочь Елены. – Я порой называла ее „Железной леди“. Но потом поняла, что она таким образом старалась оградить нас, направить на путь к лучшей жизни, к новым перспективам. Это, несомненно, результат перенесенных травм – ее практичность, осторожность, то важное значение, которое она придавала семье. В свои 17 лет она стала первой из родных, кого оторвали от дома, ей довелось перенести ужасы и лишения лагерей, а потом вернуться и обнаружить, что она – единственный выживший член некогда большого семейства. Мать непрерывно о чем-то беспокоилась, но она сумела перевести энергию своих волнений в продуктивное русло – управлять жизнью семьи и поддерживать связи с целой сетью друзей – бывших заключенных и беженцев. Я всегда чувствовала, что мы отличаемся от других людей, что мы, пожалуй, даже особенные – из-за тяжелого опыта родителей, из-за того, что они потеряли свои семьи. Я читала об общей травме, которая передается через поколения, но я верю, что сила, решительный настрой, воля к преодолению тоже могут передаваться».
Бывшие узники концлагерей страдали от посттравматического стрессового расстройства, хотя самого этого понятия в 1940-е и 1950-е годы еще не существовало. Йоана Рознер Вейнтрауб (№ 1188) выразительно описывает, как посттравматический синдром отразился на всей ее жизни. «Я боюсь собственной тени. Если я за рулем и вижу сзади полицейскую машину, меня начинает трясти. Стоит увидеть форму, сразу пугаюсь до смерти».
«С виду мы нормальные, но это только с виду», – говорит Эдита. Да и как может быть иначе? «У меня украли образование – самая крупная утрата в моей жизни. Я потеряла здоровье, вернулась с покалеченным телом. Эльза вернулась здоровой, но она боялась всего на свете. Страх ее в итоге и убил».
У Эдиты внутри тоже живет страх, просто она лучше его скрывает. Чаще всего. Но панику может вызвать даже незначительный инцидент. У них в семье это называют «грибной историей»: она иллюстрирует незаживающую рану, от которой страдали выжившие.
Когда Эдита с Ладиславом и их сыном решили навестить ее родственников, в 1950-е годы эмигрировавших в Израиль, за несколько дней до отъезда они услышали новость о семье израильтян, которые нечаянно набрали ядовитых грибов и, ни о чем не подозревая, их съели. Вся семья умерла. Их имена в новостях не сообщили. Гросманы сначала несколько дней добирались от Праги до парома, на котором прибыли на Святую землю. «Когда мы приплыли в порт, – вспоминает Джордж, – нас никто не встречал. Мать запаниковала. Она словно лишилась рассудка».
Эдита решила, что грибами отравилась именно ее семья. Джордж с отцом пытались успокоить ее – всю в слезах и истерике. Но она была убеждена, что это ее родные все умерли. «И тут появляется клан Фридманов в полном составе!» – говорит Джордж. У них по дороге спустила шина. Было много радости и смеха, но тот момент – напоминание о травме, от которой страдали бывшие узники лагерей, – даже если им удавалось скрывать это от своих детей и любимых.
Я – в польском городке Тылич вместе с сыновьями Эрны и Фелы Дрангер (№ 1718 и № 6030), которые прилетели из Израиля погулять по здешним местам и посмотреть, не осталось ли что-нибудь от их семьи или от евреев вообще в деревне, которая сегодня затерялась среди лыжных курортов. Из колонок на телеграфных столбах вдоль лыжных спусков гремит американская поп-музыка 1980-х.
«Мы – потомки особых женщин, бывших узниц. В таком месте не всякий сможет столько времени выживать». Ави – высокий и спокойный, у него глубокие, добрые глаза. «Знаю, что, когда она [его мать Фела] меня родила, у нее был нервный срыв». На его глазах выступили слезы. Старший кузен протягивает руку и похлопывает его по бедру. Они друг другу хоть и двоюродные, но близки, словно родные братья, поскольку Ави первые два года жизни растила тетя Эрна, пока его мать в больнице восстанавливала душевное здоровье. «Когда мне было 14, у нее случился второй срыв». Его голос дрогнул.
