Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество - Виталий Шипаков

Снова погрустнев, красавица кивнула в сторону дубравы:

– Мой отец полковник был.

Чтоб развеять ее грусть, а заодно и уяснить, кто же есть прекрасная шляхтянка – мужняя жена аль девица, Иван игриво вымолвил:

– А хорунжий у тебя, наверно, муж или жених.

Ответ красавицы чуть было на корню не загубил зарождающуюся в Ванькином сердце любовь.

– Нет, мой муж канцлер Литвы, князь Волович. Его поляки зарезали, а нас с отцом в этом обвинили. А хорунжим дядя Гжегож был, он, когда меня спасал, погиб, – глаза литвинки вновь наполнились слезами. Еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться, она растерянно добавила: – Кто я есть, теперь сама не знаю – то ль княгиня, вдова литовского канцлера, то ль бездомная беглянка, пленница твоя. Мне теперь уж все равно, за кого желаешь, за ту и почитай. А зовут меня Елена Волович, в девичестве Елена Озорчук, – не имея больше сил удерживать слезы, красавица горько зарыдала и, как малое дите, уткнулась Ваньке в грудь.

Гладя ее чудные волосы, малость ошалевший Княжич ласково изрек, припомнив задорно вздернутый княгинин носик:

– Озорчук тебе больше идет, – а про себя подумал: «Вот те на, княгиня, а я, дурак, в кусты тащить ее собрался да потом в избу свою везти, из которой даже дочь татарина немытого и та сбежала. Слава богу, что от греха отвел. Эта бы и до станицы не доехала, нынешней же ночью зарезалась, вон она какая».

Откуда было есаулу знать о том, что из своих неполных девятнадцати лет Еленка только пару месяцев жила княгиней, а остальные восемнадцать провела на отцовском хуторе, который, в общем-то, мало чем отличался от казачьей станицы.

Между тем хоперцы уже приблизились на расстояние пищального выстрела. Увидев их, литвинка вновь прикрыла грудь руками. Княжич снял кунтуш, укутал в него свою добычу так, что виды остались лишь одни огромные глазищи, и ободряюще сказал:

– Ничего не бойся. Я тебя сейчас с моим другом, тоже князем, познакомлю. Он дядька добрый, нравом смирный, поживешь покуда у него, – затем, немного помолчав, поинтересовался: – А куда вы путь держали, прежде чем в засаду умудрились угодить?

– В Москву, отец решился к русскому царю на службу перейти. Мы же православные, более идти нам было некуда, – печально пояснила Еленка.

– Вот видишь, как все складно получается. Князь Дмитрий тоже направляется в Москву, вместе с ним до белокаменной и доберешься, – пообещал Иван.

Красавица в ответ лишь улыбнулась, но по выражению ее едва просохших от слез очей Ваньке показалось, что менять своего нового покровителя есаула на кого бы то ни было, пусть даже князя, ей вовсе не хочется.

Красоту, коль она истинная, не то что под кунтуш, а и в мешок не спрячешь. При виде сидящей на коленях у есаула девицы, волосы которой ниспадали ниже стремени, кто-то из казаков восторженно воскликнул:

– Братцы, Княжич снова женкой обзавелся. Он, видать, себе обычай взял такой – домой без бабы с войны не возвращаться.

Услышав эдакие речи, Еленка откинула ворот кунтуша и даже не вопрошающе, а скорей, ревниво посмотрела на Ивана. Станичники на миг умолкли, однако тут же вновь загомонили:

– Да он с каждым разом все лучше и лучше бабенок отхватывает. Надька тоже девка справная была, но этой и в подметки не годится. Видно, на сей раз княгиня польская его тоску развеять вызвалась.

Чуток порозовев от смешанного чувства смущения и улещенного мужского самолюбия, есаул начальственно прикрикнул:

– Чего зубы скалите? Княгиня едва жива от страха, только что из лап ордынских еле вырвалась, а тут вы блажите, как какие-то нехристи. Будто женщин отродясь не видели.

Привыкшие беспрекословно подчиняться воле справедливого, но строгого, несмотря на молодость, начальника казаки приутихли. Лишь Никишка Лысый, пристально глядя на Елену, глубокомысленно изрек:

– Не похоже, чтоб она от страха помирала. Смотри, Иван, как бы сия полячка и тебя, заговоренного, не погубила.

– Поговори мне еще, – сердито осадил его Иван, любуясь своей красавицей. Та действительно без тени страха, с интересом взирала на обступивших их станичников.

«Ну и девка, да за такую жизнь отдать не жалко»,– с восторгом подумал есаул и обратился к Митьке Разгуляю – редкостной отваги и веселого нрава казаку, который избран был хорунжим вместо славного Сашки Ярославца.

– Сейчас Игнат возок с ее пожитками пригонит. Распорядись, чтобы к шатру князя Дмитрия его поставили, да не вздумали разграбить.

– Мы ж не татарва какая-нибудь, нам и своего добра хватает. На что, на что, а на награду никто не жалуется. Воевода всех, благодаря твоим стараниям, ублажил, – ответил Митька, не сводя с Елены зачарованного взора – Может, я поеду, Новосильцева предупрежу. Гостью столь прекрасную принять – дело непростое, – добавил он.

– Езжай, коли желаешь княгине услужить, – усмехнулся Ванька и принялся давать распоряжения сотникам. Однако те, услышав, что спасенная Иваном девица действительно княгиня, не столько слушали есауловы приказы, сколько пялили глаза на красавицу.

Покончив с делами, – Княжич направился к шатру, чувствуя спиной восторженно-завистливые взгляды сотоварищей.

Разгуляй изрядно постарался. Войдя с Еленой на руках в обитель Дмитрия Михайловича, Ванька поначалу не узнал его скромного, походного жилища. Земляной пол был устлан коврами, скамья задвинута в дальний угол и обращена в роскошную постель с пуховой периной. Появился также стол, вернее, им служили бочки с уложенными на них досками, зато скатерть оказалась самой настоящей – красного сукна с золотым узором по краям.

Уразумев по приятно изумленному выражению лица начальника, что его старания не пропали даром, лихой хорунжий довольно улыбнулся, ободряюще похлопал Ивана по плечу, после чего скромно удалился. Митька оказался настоящим другом, если он и позавидовал Княжичу, то лишь самую малость и самой что ни есть белой завистью.

Предупрежденный Разгуляем Новосильцев тоже приготовился к встрече знатной гостьи. Вечно всклокоченные волосы и борода князя Дмитрия были тщательно причесаны, а на плечах вместо обычного кафтана красовался парчовый5, с богатой собольей оторочкой.

Приветливо кивнув ему, Ванька неожиданно для самого себя сказал:

– Вот, как обещал, шляхетскую княгиню тебе доставил, – однако тут же поспешно пояснил: – Попутчиками будете, она в Москву путь держит.

Прекрасный облик белокурой синеглазки настолько поразил Дмитрия Михайловича, что речистый царев посланник не смог сказать в ответ ни единого слова. Видя, что от него не скоро дождешься проку, Ванька принялся хозяйничать сам. Усадив красавицу на приготовленную ей постель, он подошел к столу, положил на серебряное блюдо нехитрую снедь: кусок жареного мяса, краюху хлеба да большое красное яблоко, и подал его Елене.

– На, поешь.

Лишь теперь, оказавшись в полной безопасности, среди явно благосклонных к ней русских воинов, Елена наконец-то осознала, что с ней приключилось и что могло случиться. Вид мяса вызвал у нее приступ дурноты.

«Барашек был, наверное, а его взяли и зарезали. И меня тоже хотели убить, да не просто убить». При воспоминании о лапавшем ее татарине литвинку едва не стошнило. Дрожащею рукой она взяла яблоко, надкусила своими жемчужными зубками, но тут же положила обратно на блюдо. Уже не думая о том, что сквозь распахнутый кунтуш видны ее груди, красавица посмотрела на Ивана исполненным покорного доверия взглядом и жалобно попросила:

– Дай попить.

Княжич было потянулся за кувшином, однако Новосильцев опередил его. Расплескивая янтарную влагу, Дмитрий Михайлович наполнил кубок. Подав вино Елене, он смущенно вымолил:

– Рад нашей встрече, княгиня.

Принимая чашу, вдова литовского канцлера вдруг вспомнила Казимира Вишневецкого, отравленный напиток и все остальное. Похолодев от страха, она взглянула Новосильцеву в лицо и сразу успокоилась. Большие, голубые глаза бородатого русского князя так и сияли добротой. «На моего отца похож, а Ванька-есаул на Гжегожа», – подумала Еленка.

То ль рамея Шуйского оказалась шибко крепкой, то ль переживания несчастной женщины достигли того предела, когда тревожное возбуждение сменяется полным безразличием, трудно сказать, но как бы там ни было дочь отважного полковника почувствовала, что еще немного и она просто упадет. Одарив смущенным взором стоящих перед ней мужчин, она промолвила:

– Можно, я немножечко посплю?

Есаул без лишних слов уложил ее на добытую Разгуляем перину, а князь укрыл своей боярской шубой.

Спала Елена, видимо, не очень долго. Проснувшись, сумасбродная красавица увидела по-прежнему сидящих за столом Ивана с Новосильцевым, которые вполголоса, чтоб не разбудить свою гостью, вели нелегкую для Княжича беседу. Не услышь она их разговора иль хотя бы правильно пойми его, может, все сложилось бы иначе, но чувство уязвленной женской гордости княгини решило и ее и Ванькину судьбу.