О солдате-скитальце - Стефан Жеромский

«pardon!»[33], хотя неприятель на них вовсе не нападал. В долине между горами под обрывистым уступом скалы жались друг к другу человек триста здоровенных парней и тряслись все, как в лихорадке. Передние так нажимали, пытаясь втиснуться в толпу, что у задних, прижатых ими к скале, глаза вылезали из орбит и, казалось, ломались ребра. Тот, кому в этой давке удавалось высунуть руку, бил кулаком соседа, стараясь оттолкнуть его. Старый майор, бывавший уже в таких переделках, вежливо и мягко уговаривал солдат, ласково брал их за подбородок и с отчаянием взывал на всех языках и наречиях Австрии: чешском, ломаном венгерском, галицийском, лодомерийском…[34]

— Смотрите, ребятки, смотрите сами! — говорил он. — Мы ведь можем отсюда выбраться по другому берегу озера. Пойдемте же, а то нас тут всех перебьют, как баранов, перережут всех до единого. Ребята! Смотрите…

Уговоры не имели никакого успеха. Стоило одному из толпы закричать «pardon!», как все тотчас же подхватывали этот вопль.

Только тогда, когда французы смяли противника, оказавшего сопротивление на противоположном берегу озера, прорвали его ряды и, принудив обратиться в бегство, ворвались, преследуя его, в долину между горами, австрийцы поняли старого майора. Вся толпа бросилась бежать по высокому берегу озера. Заваленный замшелыми камнями, этот берег представлял собою гребень скал Мейенванд, которые отвесной стеной спускались в Ронскую долину. По этой стене белой нитью струился поток, выплывавший из озера Тодтензее. Гренадеры мчались по камням, как перепуганные олени. За ними последовали другие, и тысяча с лишним человек вырвалась этим путем из западни, прежде чем Гюден, неосмотрительно оголивший дорогу на Валлис, примчался с другого конца озера. Там он топил и брал в плен разрозненные части противника. Не прошло и часа, как бой на вершине Гримзель утих, и все французы бросились догонять австрийцев, стремительно убегавших по изви-

1

лиестой старой тропе. Грохот кровавого боя доносился в это время с обоих отлогих склонов.

Когда на перевале еще только началось наступление, две роты французов, стоявшие у моста на Ааре, бросились на отряд австрийцев, охранявший Гримзельские озера. Напуганный непонятной стрельбой на горе и неожиданным нападением, этот отряд обратился в бегство и стал карабкаться на Гримзель. Несколько солдат, посланных на гору, вернулись с потрясающими вестями. Тогда офицеры, растерявшись от неожиданности, решили подняться еще выше и оттуда определить положение. В то время как обе сражающиеся колонны спускались с вершины к Роне, австрийский отряд по другую сторону горы бился с французами, шедшими на перевал. Императорские войска быстро и ловко заряжали карабины и сбивали с утесов французские треуголки. На обрывах они подкарауливали французов с камнями, поддевали штыками громадные плиты и сбрасывали их вниз.

Тем временем Матус Пулют быстро полз по полю битвы, разыскивая своего друга. Во время боя он притворился раненым и лежал среди трупов. Теперь он поднялся с земли и, прижимаясь к краю похожей на чашу котловины, в которой лежало озеро, направился к замеченному им месту. Он легко отыскал раненого среди убитых врагов. Левая щека у молодого солдата была окровавлена, все левое плечо залито кровью, глаза открыты и безжизненны. Матус приложился ухом к его груди и стал слушать. Через минуту он схватил его под мышки, приволок на берег озера и стал поливать ему голову водой. Кровь обильно выступила из‑под ремня на левом плече. Тогда старый солдат осторожно расстегнул мундир товарища, снял с его шеи платок, разорвал рубаху и отыскал рану. Пуля раздробила плечо, забив между костями клочья мундира и рубахи. Опытный вояка совершенно варварским способом вынул их быстро из раны, промыл ее водой и стал искать, чем бы перевязать раненому плечо. Тут его внимание привлекли офицерские палатки. Он опрометью кинулся к ним и в первой же палатке нашел узелок с тонким бельем. Захватив узелок и разбив попутно каблуком красивую шкатулку, которую он не мог впопыхах открыть, Матус сунул за пазуху найденные в ней флаконы, гребни, серебряные щетки и кубки и бегом вернулся к раненому. Изорвав принесенные рубахи на длинные полосы и еще раз промыв кровоточащую рану, он туго забинтовал плечо. Потом он влил в рот своему не приходившему в сознание другу вина из плоской фляги, найденной в той же офицерской шкатулке, вытер ему лицо и стал трясти его, шепча с грубоватой нежностью:

— Фелек, ты у меня смотри!.. Нам нужно уходить, а то немчура сейчас заявится. Фелек! Нам нельзя здесь сидеть. Ну, открой глаза — тебе говорят!

Раненый действительно начал глубоко дышать, но глаза его все еще ничего не видели. Матус положил его голову на камень, повернул лицом к солнцу, а сам еще раз обошел палатки. Он взял в них все, что можно было съесть и выпить, вернулся к приятелю, сел возле него и стал быстро есть, вернее, пожирать все что попало: твердый как камень хлеб, объедки жареной курицы, большие куски швейцарского сыра… Сидя на земле и закусывая, он быстрым взглядом осматривал поле боя.

На всей обнаженной земле в долине между горами и на берегах озера стоял стон и плач. То тут, то там среди камней шевелились люди. Двигались плечи, поднимались разбитые головы и руки, и уста тщетно взывали о помощи. Кровь ручьями стекала в озеро, и большие овальные пятна ее у берегов казались ржавчиной на синей воде. Легкий, теплый ветерок, напоенный запахом альпийских трав, дул из‑за Фурка и Сен — Готарда, из итальянских долин, из‑под теплого неба, и под его дыханием волны, как всегда, устремлялись к берегам, орошая стебельки низкой травы. То тут, то там на поверхность воды всплывали распухшие трупы и тут же исчезали в темной глубине посреди озера. У низкого берега волны, отхлынув, открывали лица, лбы, головы, руки, цеплявшиеся за камни, ноги, скрюченные в страданиях, плечи, сжавшиеся в предсмертном страхе. Еще ближе убитые и утопленники лежали целыми грудами, так что волны, ударяясь о берег, плескали между ними, как в расщелинах и ямах на высоком берегу.

Когда Матус подкрепился, из‑за вершин Нэгелисгретли показалось несколько человек. Они осторожно по дошли к краю перевала и заглянули вниз на Гримзельские озера. Это были французские фельдшера во главе с полковым хирургом. Один из них взобрался на выступ, опустился на колени и оглядел ближайший вал. Матус следил за этими людьми в надежде, что они помогут ему перевязать товарища; но фельдшер, стоявший на выступе, распластался вдруг на земле, скатился в углубление и пустился бежать в сторону Фурка. Все его спутники тоже бросились наутек. За каменистым валом послышался шум приближающихся австрийских частей, которые, поддавшись страху, бросали превосходную позицию и уходили все дальше.

Матус не мог терять ни минуты. Он делал знаки фельдшерам, показывая им на раненого, но те только промелькнули на перевале и помчались к истокам Роны. Тогда Пулют положил Феликса на каменную глыбу, пригнулся и легко, как мешок зерна, взвалил парня на спину. Руки у раненого висели, как плети, лицо облепили длинные мокрые волосы, голова, безжизненно падая, сдвигала старому солдату шляпу на глаза и мяла высокий султан. На тряпках, которыми было перевязано плечо парня, расплывались бледные кровавые пятна. По временам он что‑то шептал посиневшими губами, и из груди его вырывался стон. Матус подхватил правой рукой и прижал к бокам его ноги, крепко стиснул на груди его руки, сунул карабин под мышку и быстро зашагал. Тропа, выложенная гладкими камнями, довольно широкая и удобная, зигзагами сбегала вниз.

Кровь молотом стучала в висках у Пулюта, голова точно свинцом налилась, а поясница болела так, как будто от каждого шага ломались в крестце позвонки. Солнце припекало темя, от горячего, душного ветра пересыхало в горле. Внизу видны были обе армии. Императорские войска шли быстрым шагом в строевом порядке, и траурная черно — белая линия их рядов изгибалась в долине в виде буквы «S». Задние ряды все еще отстреливались от французов, которые пытались ударить в штыки, чтобы истребить всю колонну. Выше, у подножия ледника, откуда вытекала река, Матус с удивлением увидел большую толпу белых мундиров, окруженную несколькими ротами французов.

— Эге — ге! — с радостью воскликнул он. — Попались австрияки!..

По лбу его струился пот, перед глазами плыли красные, желтые и черные круги. Он собрался с силами, передохнул и, обхватив поудобней раненого, широким шагом двинулся дальше. Когда Матус, спускаясь со скал Мейенванд, отличил на половине пути гомон войск от рокота Роны, он неожиданно услышал у левого уха страдальческий шепот:

— Матус… Матус…

— Ничего не бойся! Мы ведь идем с тобой. Ты только держись там хоть зубами за косицу.

— Пить… — прошептал Фелек.

— Сейчас попьем, братец, только бы нам с этой горки скатиться. Смотри пока вверх, на горы. Видишь, какие там бьют ключи…