О солдате-скитальце - Стефан Жеромский

С ледника потянуло таким пронизывающим холодом, что капитан непритворно пожалел об оставленном им тепле солдатских тел. Стоя на открытом месте, он сразу ощутил, как быстро надвигаются на него клубы тумана.

— Ле — Гра! — сказал Гюден. — Вы замечаете горы, вон там, вдалеке, вы видите их?

— Да, вижу.

— Ну вот… А я их раньше совсем не замечал. Пожалуй, это… рассвет… — прошептал он с таким волнением, точно произносил слова молитвы.

Действительно, вдали сквозь мрак стали вырисовываться острые верхушки Гларнских Альп. Не было еще и проблеска света в окружающей темноте, но черные силуэты горных цепей вырисовывались уже под траурным пологом ночи. Солдаты просыпались и кашляли от холода. Ле — Гра и командующий тотчас же подбежали к ним и, грозя суровыми карами, приказали не шуметь. Кашлявшим солдатам просто зажимали рты. Фляга с остатками красного вина переходила из рук в руки и была для солдат чашей нектара. Они вырывали ее друг у друга, действуя кулаками и когтями. В шеренге, разместившейся ниже, около ледника, солдаты стонали от стужи. У них так свело скулы, что они рта не могли раскрыть, от мороза болела грудь и ломило в суставах.

Между тем небо посерело, все яснее стали выделяться очертания гор, и уже можно было рассмотреть туман. У проснувшихся солдат голова закружилась, когда они увидели, как клубы тумана, словно темные, огромные озера, заливают все низины и наполняют до краев каждую пропасть, будто жидкость огромную чашу. Туман клубился в долинах, он то поднимался вверх, то мгновенно опадал, то, подхваченный вдруг сильным порывом ветра, несся над горами.

Г юден вернулся к своему наблюдательному пункту и обозревал неприятельский лагерь. Он увидел там солдата, который бросал сухой мох в костер и грел руки в снопах искр; заметил часового, который, как черный призрак, шагал в кругу света; верхушку и один бок палатки; гладь озера, освещенную искрами… В этом лагере, укрытом за скалами, заслонявшими его с востока, еще царила глубокая ночь. Если бы Гюден мог охватить взором всю позицию и разглядеть дорогу, по которой нужно было пройти, чтобы окружить первую вершину горной цепи Нэгелисгретли, он немедленно пошел бы в наступление.

— Через минуту рассветет, — сказали ему офицеры, щелкая зубами от холода и сжимая от нетерпения рукояти шпаг.

Не успели они оглянуться, как белесый свет разлился по небу. Они увидели зубцы утесов на далеком горизонте. Весь лагерь Гюдена вскочил на ноги, с невыразимой тоской ожидая восхода солнца. Офицеры, насколько это было возможно, построили солдат на осыпи в боевом порядке, и все замерли в ожидании.

Войска рвались в бой, подгоняемые голодом, холодом и ожесточением. Несколько офицеров побежали с Фанерой обследовать проход.

Каждая минута их отсутствия казалась Гюдену и солдатам вечностью. Внутренняя дрожь уже не от холода, а от какой‑то неведомой муки терзала сердца. Туман, колыхавшийся в ущельях, легкий и сухой, расплывался теперь на все четыре стороны света. Плотной завесой он закрыл всё, даже окружающие горы. Только вблизи все отчетливей выделялась черная, влажная от ночного тумана, остроконечная верхушка той скалы Нэгелисгретли, где стоял командующий.

Когда все застыли в напряженном ожидании, из‑за вершины, поднимавшейся в конце долины Урзерен, выглянул вдруг луч солнца. Как чудовищный бич, он хлестнул по не видимым во мгле ущельям, пронизал их до дна и сразу вынес наверх весь туман. Вырвавшись из ущелий, клубы тумана разорвались на две части и, словно убегая друг от друга, понеслись по воздуху. Но уже через минуту они снова соединились в одно огромное летящее море. Казалось, это море мглы погасит солнце. Колонна стояла в густом клочковатом тумане, то набегавшем, словно волны морского прибоя, на цепь Нэгелисгретли, то медленно отступавшем от нее. Где‑то в вышине туман снова разорвался, и ослепительный столб света ударил по горам.

В облаках, взвившихся в это время из долин прямо на горы, послышались приглушенные, но внятные голоса торопливо возвращавшихся офицеров:

— Марш! Марш!

Роты двинулись вперед, сбрасывая по пути мелкие камешки и скользя по крутому склону. Они быстро прошли по небольшим пластам льда, еще встречавшимся кое — где, и, спускаясь все ниже, окружили вершину горного хребта.

Склон, круто спускавшийся к Роне, соединялся с перевалом Гримзель. Тут уже росли низенькая травка и мох, такие приятные для ног, натруженных на мертвых ледяных полях.

Как только колонна спустилась на перевал, офицеры стали гнать свои подразделения как на пожар. Гюден разделил войска на две части и меньшую тотчас же послал на край перевала, примыкающий к Хасле. В клубах тумана два батальона стремглав побежали по краю пропасти. Мчась с карабинами наперевес, передние увидели перед собой часового. Его прокололи десятком штыков, прежде чем он успел опомниться и выстрелить.

Через несколько шагов встретили второго. Этот медленно шел вперед, спиной к наступающим. Он погиб, даже не заметив, как настигла его смерть. Когда оба французских батальона, добравшись до другого края перевала, вплотную подошли к цепи скал, идущих к Финстераархорну, офицеры стали развертывать роты и закрепляться на занятых позициях, окружая австрийцев полукольцом, как неводом, в котором мотней являлась часть Гюдена. Солнечные лучи все сильней и глубже пронизывали туман, стелившийся над перевалом, так что Гюден сразу увидел первых солдат отступающей цепи. Он выхватил шпагу, и по всей линии забили барабаны.

Жуткий грохот прервал тишину, и французы лавиной обрушились на австрийский лагерь. В долине озера Тодтензее они увидели толпу испуганных, безоружных и полуодетых людей. Лица у австрийцев были белее их мундиров. Некоторые только что проснулись и, пытаясь подняться, принимали смерть из рук врага, свалившегося на них словно с облаков. Солдаты австрийских батальонов, расположенных поодаль, хватались за оружие, но, не будучи в состоянии пробиться сквозь толпу безоружных, задерживали их и тем самым обрекали на гибель. Французы рубили безжалостно. Опрокинув первые ряды неприятеля, они становились среди трупов и с ужасающей ловкостью закалывали людей, которые с воплем защищались голыми руками. Некоторые французы повертывали карабины и, ухватив их за штык или ствол, били по головам австрийцев прикладом или курком, словно палицей. В рядах неприятеля это производило настоящее опустошение. Кровь брызгала на грудь и руки нападавшим, а они, непрерывно нанося удары, кричали:

— Жрали тут! Грелись! Спали тут в тепле!

Безоружная толпа, отступая, сильно напирала на стоявших позади пехотинцев и сталкивала их в озеро. Целые роты австрийцев стояли уже по пояс в воде и не могли угрожать неприятелю. Солнце рассеяло туман, и командиры увидели свою гибель. Дорога на Хасле была закрыта, дорога на Фурка тоже, и войска, как стадо коров, толпой валили в озеро. Отряд, стоявший на берегу близ Бернских Альп, бросился в озеро, и несколько сот человек, бредя почти по шею в воде, вышли на противоположный берег. То же самое хотел сделать офицер, командовавший толпой близ Нэгелисгретли. Зажатый кучкой полуобезумевших солдат, стоя по пояс в воде, он бил бегущих, в бешенстве рубил их. шпагой, хватал за плечи, отталкивал в сторону и непрерывно кричал охрипшим голосом:

— Налево! Налево!

Солдаты Ле — Гра, спускаясь с перевала, стреляли по этой толпе, подвигавшейся к середине озера. Убитые, падая, тянули за собой живых, раненые хватали их за ноги. Толпа бежала, спотыкаясь об упавших, и здоровые солдаты, падая, тонули на мелком месте. Другие бросались вплавь поперек озера и погибали от метких выстрелов или тонули, доплыв до середины. Офицер, отчаявшись, вырвал у одного из своих солдат карабин и в ярости стал колоть трусов штыком, крича нечеловеческим голосом:

— Налево!

Люди, казалось, не слышали его голоса, не чувствовали ударов. На минуту он остановился, а потом. сам бросился в глубь озера, выплыл оттуда на мелкое, открытое место и, разбрызгивая воду, быстро пошел, прямо на роту Ле — Гра. Уже недалеко от берега он поднял карабин, нацелился в кучку французов и выстрелил. Пуля попала в того самого молодого солдата, который из австрийского пленного превратился во французского гренадера. Он выпал из шеренги, рухнул, как подпиленное дерево, и уткнулся в землю лицом. Его старый товарищ глухо охнул, почувствовав такую острую жалость и мучительную боль, словно пуля попала в грудь ему самому. Тем временем другие австрийские части подвигались по берегу озера и, оправившись от испуга, начинали понемногу вступать в бой с французами. Выстрелы там утихли, и среди стонов слышался только сухой лязг штыков. Солдат Матус, поглощенный боем, покинул товарища и побежал в шеренге, тесня врага.

На другом берегу озера, где еще раньше укрылась часть австрийской бригады, царила паника. Солдаты бросали карабины, не слушали командиров и, как лунатики, карабкались на крутую скалу, но все время скатывались вниз. Целые толпы солдат, обезумев, вопили