Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский

— По моему мнению, у нас должна быть парламентская, конституционная монархия. Может быть, другие придерживаются другого мнения, но если мы ударимся в обсуждения этого вопрос сейчас, вместо того чтобы решить его, то в России вспыхнет гражданская война, и она вернется к тому режиму, который только что был повержен.

Но уже к вечеру 27 февраля стало совершенно очевидно, что любая попытка спасти монархию или династию обречена на провал. Монархия должна была быть сметена через два-три часа. Было выдвинуто много непрактичных планов и крайне тяжело было слушать бесконечные обсуждения безжизненных, академических программ. Эти планы были выдвинуты как представителями высших классов, так и революционной демократией. Я изо всех сил старался избегать этих встреч не намеренно, а потому, что такие бесконечные и непрактичные дискуссии всегда были противны моей природе. Политические программы меня тогда мало интересовали. Я был целиком поглощен обширным таинством развитием событий, которое так быстро и так неумолимо влекло нас вперед.

Революция не была продуктом простого человеческого разума. Оно исходило из глубины души и совести Человечества. Действительно, все эти программы и теории были отложены и забыты еще до того, как авторы успели их опробовать, а сами авторы пошли по пути, прямо противоположному тому, который они отстаивали накануне. Но сколько времени, энергии и ума было потрачено в эти месяцы революции на обсуждение академических схем и манифестов и на выработку формулы; чтобы примирить противоположные взгляды! Это было наследие долгих столетий самодержавия, в течение которых русский народ не имел возможности приобрести политическую смекалку и искусство практического управления. Ни левые, ни умеренные, ни правые не имели опыта управления государством. за исключением, пожалуй, бюрократов. Их нельзя упрекнуть в этой нездоровой склонности решать все резолюциями. Они научились хорошо рассуждать, но никогда не могли проверить свои теории на практике. Сколько бумаги было потрачено впустую во время Революции! Было принято много решений, но на следующий день о них забывали даже те, кто их призывал и защищал. Было бы несправедливо приписывать эту несостоятельность одной только революционной демократии, ибо она была свойственна всей русской интеллигенции. Прошла первая ночь Революции, но нам казалось, что прошла вся вечность. Утром 28 февраля военные училища и почти все гвардейские полки со своими офицерами пришли заявить о своей верности революции. Приходили сообщения о том, что к движению присоединяются войска и жители соседних городов. Становилось ясно, что революция приближается к решающей победе. Родзянко получал телеграммы от главнокомандующего и командующих фронтами, которые рассеяли всякое беспокойство за положение армии в действии. Царское Село присоединилось к движению в тот же день, когда Николай II выехал из Ставки в императорскую резиденцию. Среди анархии в Петрограде стали появляться вновь созданные организации. Сопротивление революционерам быстро ослабевало и фактически почти полностью исчезло. Теперь нас интересовало только возможное сопротивление со стороны старого режима в других частях страны. Однако события в Царском Селе заранее обрекли все подобные усилия на провал. Мы слышали, что генерал Иванов начал наступление на Петроград. С какими целями? Какими силами? Какое отношение имело это предприятие к отъезду императора из Ставки? Мы еще не знали.

Но такие вопросы беспокоили нас только по ночам, ибо весь день мы жили в счастливой, лихорадочной деятельности. Мы должны были встречать и приветствовать различные части гарнизона по мере их прибытия. Как правило, процедура была следующей:

Вошла воинская часть, скажем, Семеновский гвардейский полк. Солдаты шумно и весело, большой волной, хлынули через парадный вход в Думу, выстроившись вдоль стен длинного Екатерининского зала. Тогда послали за Родзянко приветствовать их от имени Думы. Он сказал то, что от него ожидали. Он говорил о великой радости освобождения, о заре новой жизни и о том торжественном патриотическом долге, который лежал перед нами на фронте. Он указывал, что необходимо доверять начальству, соблюдать военную дисциплину и т. д. Его последние слова обычно тонули в бурных возгласах. Тогда отвечал кто-нибудь из полка, обычно командир. И было больше возгласов и радостных возгласов. Тогда полк захочет услышать других ораторов. Обычно солдаты спрашивали Милюкова, Чхеидзе или меня. Было большим счастьем произнести эти первые речи о свободе перед свободным народом, впервые свободно и открыто заговорить с армией.

Мне особенно запомнился один случай. Михайловское артиллерийское училище и несколько армейских частей находились в Екатерининском зале, а все прилегающие к нему помещения и переходы были забиты солдатами и людьми. Они звали меня и подняли на руки в центре зала. Я увидел море голов, сияющих, восторженных лиц. Мне казалось, что у всех нас одна эмоция, одно сердце, одна воля. Я чувствовал, что эта толпа способна на великое самопожертвование, на великую преданность. Я попытался выразить это в своем выступлении. Я говорил о свободном человеке, который родился в каждом из нас в этот час новой, свободной России; о великих делах, которые предстояли нам, и о призыве, который пришел к каждому из нас, служить нашей стране с полной жертвой и без остатка. Я сказал, что от них требуется двойная услуга, что они должны вести и войну, и революцию; что это была трудная задача, требующая всех сил каждого человека и всего народа. Я говорил о поколениях героических революционеров, без колебаний павших за свободу будущих поколений. Я указывал, что за это гибли представители всех классов и что теперь все классы должны доверять друг другу. Я вновь призвал к щедрым, героическим жертвам во имя нашей возрожденной Родины.

Были подняты тысячи рук, и все они поклялись служить своей стране и Революции до самого конца. Это была действительно новая жизнь, зародившаяся в стенах Думы. Зажглись новые огни надежды и устремления, и массы как будто связывались таинственными узами. С тех пор мы пережили много прекрасных и ужасных событий, но я до сих пор чувствую великую душу народа, как и в те дни. Я чувствую эту ужасающую силу, которая может быть поведена на великие дела или подстрекаема к ужасным преступлениям. Как цветок обращается к солнцу, так жаждала света и правды вновь пробудившаяся душа народа. Люди следовали за нами, когда мы пытались поднять их над материальными вещами к свету высоких идеалов. Как и тогда, я придерживаюсь мнения, которое сейчас многим кажется абсурдным: я верю в дух народа, чьи здоровые, творческие силы выйдут в конце концов победителями, победив смертоносный яд, влитый в них за эти долгие годы, увы, не одними большевиками. Сколько было таких отравителей — большевики всего лишь оказались логичнее, настойчивее, смелее и бессовестнее остальных.

У нас было