Выживших не было - Джерри Эхерн

Ваши люди могли бы сделать искусственные платформы из фанеры толщиной в четверть дюйма. Мы положим их над полом вагона — цвет и тому подобное обговорим заранее — чтобы оставить достаточно места для бойца с полной выкладкой. Так у нас в каждом вагоне, кроме начиненного взрывчаткой, будет человек двадцать пять. Чем больше я думаю об этом, тем больше прихожу к выводу, что взрывчатку надо поместить в последний вагон.

Так мы сможем выбираясь оттуда — если до этого, конечно, дойдет — сразу отцепить его и взорвать вместе с путями. Наши главные силы остаются спрятанными в вагонах под ложным полом. Когда этот Хеклер откроет капкан, наши ребята в подходящий момент выскочат из вагонов и остается только пробиться.

— Модернизированный троянский конь, очень хорошо, доктор Холден, — одобрительно произнес Смит.

— Я всегда считал, что классиков следует изучать, — Холден улыбнулся.

— Arma virumque cano, Trojae qui primus ab oris… — Смит посмотрел на языки пламени, лижущие каминную решетку. — «Энеида». «Оружье пою я и мужа, что первый от берега Трои…» Кажется, так это в переводе.

Глава одиннадцатая

Юджин Хеклер смотрел на человека, именовавшего себя президентом.

Вид у него был не радостный.

— Вы не одобряете, — произнес стоявший рядом Хобарт Таунс.

— Я? Нет, сэр.

Президент Роман Маковски вел допрос с помощью электродов доктора Мастерсона. Допрашиваемый, морской офицер, который, судя по всему, уже был готов поддаться, теперь вновь упорствовал, не желая присягнуть на верность новому президенту. Это был молодой небритый лейтенант с перебинтованными ступнями. Его привезли сюда одним из первых и несколько раз заставляли ходить в одних носках в ледяной воде. Так он потерял один палец на левой ноге и два — на правой.

Президент Маковски уменьшил напряжение до минимума.

Электроды были прикреплены к яичкам, соскам и языку юного офицера. Моряк упорно не поддавался воздействию тока. Президент Маковски очень медленно, словно ждал этого момента всю жизнь, повернул рубильник, усиливая ток.

Тело молодого моряка стало трястись, словно в пароксизме лихорадки.

Подождав несколько больше, чем казалось Хеклеру благоразумным, президент ослабил напряжение.

Фельдшер, работавший с доктором Мастерсоном, надел резиновые перчатки и, подойдя к офицеру, убрал электроды с почерневшего, кровоточившего языка.

— Ты будешь сдаваться, сынок? — спросил Мастерсон.

— Тебе нужно всего лишь перейти на мою сторону, парень, — сказал Маковски.

Очевидно, этих слов не следовало произносить. Морской офицер почернел и вымолвил:

— При всем уважении… уважении к вашей должности, сэр… сэр… идите вы на…

На лице Маковского замелькали красные пятна. Он спросил:

— Доктор Мастерсон, что произойдет, если снять повязки с ног этого человека и поставить там дополнительные электроды?

— Я, гм, предполагаю, господин президент, — помолчав, ответил Мастерсон, — что это вызовет очень острую боль. Раны после ампутации не зажили, и, господин президент, это могло бы…

— Мне все равно. Развязывайте. Я хочу взглянуть, что будет.

Хеклер заметил, как он сжимает и разжимает кулаки.

Стоявший рядом с ним Таунс чуть слышно прошептал:

— Вам надо бы посмотреть на женщин, выходящих из его спальни в Белом доме.

Хеклер бросил беглый взгляд сперва на лицо Таунса, затем на лицо молодого моряка. Этот человек не сломается.

— Господин президент, простите, но у меня есть здесь еще обязанности, — сказал он.

— Кишка тонка поглядеть, Хеклер.

— Я — комендант, господин президент. У меня правда много дел здесь.

— Найдете мне еще одного, когда с этим закончим. Дело презанятное.

— Я спрошу доктора Лигета, господин президент.

— Да, сделайте это, Хеклер.

Юджин Хеклер еще раз посмотрел на Таунса. Тот улыбнулся.

Хеклер повернулся и вышел, ощущая приступ тошноты…

Дмитрии Борзой смотрел; подслушивающих устройств при нем не было. Глядеть на двух людей, занимающихся сексом, не доставляло ему, в отличие от Монтенегро, особого наслаждения.

Сидевший в раскладном кресле рядом с Борзым Косяк, очевидно, очень возбудился.

— Только посмотрите, мистер Джонсон!

Борзой насмотрелся достаточно.

Рикардо Монтенегро почесал оспинку на щеке и закурил сигарету, не отводя взгляда от телеэкрана.

— Не правда ли, этот Тэд Борден — хороший жеребец, — произнес он.

— Да, — благоразумно согласился Борзой, — настоящий жеребец.

— Ты знаешь, я никогда не видел, чтобы Эмма так реагировала. У нее громадный потенциал. Когда она уйдет от Бордена, приведи ее ко мне, Косяк.

— Да, сэр.

Дмитрий Борзой посмотрел на Косяка. За время знакомства с этим пареньком он по-отцовски привязался к нему. Конечно, Борзой понимал его недостатки, но видел, что преданность искупает их. Он не мог противиться своим чувствам.

— Косяк, почему ты смотришь?

— Мистер Джонсон? — Рифер взглянул на него.

— Почему ты смотришь на это? Разве здесь нет девушки, с которой ты бы мог побыть?

— Да, но…

— Но?

— Такие вещи видишь не каждый день.

— Да, это уж точно, — Борзой кивнул. Он был разочарован. Но не в Тэде Бордене. У того юноши были все достоинства: хорош в бою, при необходимости жесток и, очевидно, хорошо умеет очаровывать женщин.

Последнее качество очень поможет при создании его имиджа как симпатичного лидера «Фронта Освобождения Северной Америки».

— Если бы мы показали это по телевидению, то половина женщин этой блядской страны перешла бы на нашу сторону, едва взглянув на него, — восторженно сказал Монтенегро.

Борзой посмотрел на его лицо, но не сказал ничего. Глаза у Монтенегро расширились, губы увлажнились. Может, именно поэтому он стегал женщин тяжелым ремнем. Может, он вообще не совсем нормальный! Борзой внезапно подумал: «А за кем, собственно, Монтенегро больше следит на мониторе: за мужчиной или за женщиной?»

Борзой закурил сигарету, воспользовавшись этим как поводом отвернуться от экрана. Ноги его все еще болели после перелома, мускулы судорожно напрягались.

Настанет день, и Холден получит свое.

И, возможно, Тэд Борден поможет ему в этом.

Глава двенадцатая

Роуз Шеперд сидела в пилотской кабине рядом с Честером Литлом. Тот был, как всегда, хмур и не говорил ни слова. Она сама завела беседу.

— А до Колорадо, где мы поменяем самолеты, ведь долго лететь?

— Да.

— Вы когда-нибудь летали с таким грузом: оружием, патронами и тому подобным?

— Нет.

— Почему вы стали летчиком?

Он пожал плечами, по-прежнему не смотря на нее.

— Самолеты всегда несколько пугали меня, — сказала Рози, вглядываясь в окружавшую их тьму. — Полеты меня не особо беспокоят, но вот на взлете и посадке я нервничаю. Кажется, что на мне сглаз какой-то, понимаете? Тогда, когда за рулем кто-то другой.

Он не сказал ничего.

— Вы женаты? — глупый вопрос. Ее голос звучал, словно со сцены.

— Ага.

— Давно?

— Двенадцать лет.

— И дети есть?

— Ага.

Роуз закурила, выпуская сигаретный дым на ветровое стекло. Что за ответ!

— И сколько?

— Трое.

Наконец он что-то сказал. Но секс — такая тема, что не требует от собеседника особых талантов.

— Мальчики, девочки?

— Да.

— И, — она едва не сказала «черт возьми», — сколько одних и других?

— Два мальчика, одна девочка.

— Сколько им?

— Одиннадцать, девять, семь.

— Кому именно? — Он что, на шифре разговаривает?

— Мальчикам — одиннадцать и девять.

Значит — дочке семь.

— Ваша жена работает?

— Угу.

— Чем она занимается?

— Телефонами.

— Телефонная компания?

— Нет.

— Телефонистка?

— Ага.

— Где вы выучились летать?

— В армии.

«Чьей армии?» — хотелось спросить ей, но она задала другой вопрос:

— Как скоро мы доберемся туда?

— Еще два часа.

— Тогда мы сменим самолеты?

— Угу.

— Вы знаете другого пилота?

— Ага.

— Он хороший?

— Она.

— Она хорошая?

— Угу.

Роуз Шеперд стала думать, что ей надо было взять с собой книгу.

Она потушила сигарету и, повернув голову, опустила ее к крошечному окну, воспользовавшись сложенной курткой, как подушкой. Может, ей удастся уснуть…

— Как мы знаем из недавней истории, сама воина длилась более четверти века. Но переломный момент в борьбе с «Фронтом Освобождения Северной Америки» и его сообщниками в правительстве Соединенных Штатов — такими, как Роман Маковски и Хобарт Таунс — настал около двадцати четырех лет назад. Американский народ наконец сплотил свои ряды вокруг организации «Патриотов» и вступил в битву. После резни в столице и последующей атаки на форт Маковски рядовой американец больше не мог терпеть всего этого, считать, что ничего не происходит, считать, что насилие совершается не над ним, а над другими, считать, что личные свободы, гарантированные Биллем о правах, только временно ограничены и не имеют основополагающего значения. Американский народ стал понимать, что свобода слова, свобода собраний, свобода от незаконного обыска и задержания, свобода иметь и носить оружие — неотъемлемое качество Соединенных Штатов. Американцы начали понимать, что на них надели цепи основанного на неравенстве феодального общества, общества, от которого их пращуры эмигрировали в Америку. И надело эти цепи правительство, которое пожелало не представлять народ, а править народом.