Мой старый дом - Владимир Арро

— Вот у меня есть на коктейль! Ровно тридцать копеек!

Дубарев говорит:

— Тогда всё в порядке!

Он у них насчёт денег очень сообразительный, этот Дубарев.

Когда мы ели молочный суп, я вдруг увидел за соседним столиком своего знакомого малыша в голубом чепчике! Я его сразу узнал. Он сидел на коленях у своей мамы и вертел того же самого петушка. Мама его кормила. А он артачился. Она поднесёт ему ложку с рисовой кашей, он отвернётся — она сама съест. Она опять поднесёт ему ложку с рисовой кашей, он отвернётся — она сама съест.

Да разве ж так маленьких кормят? Если бы я его кормил, он бы у меня всё съел, да ещё бы добавки попросил! Я бы его шутками да прибаутками. Я бы его сказкой да лаской. Он бы ел и нахваливал. А я бы после него, что осталось. А мог бы и вовсе не есть, мне главное, чтобы он был сыт.

Мне хотелось вскочить, отобрать маленького и накормить его своим молочным супом!

Мы с ним посматривали друг на друга. По-моему, он меня тоже узнал.

— Саня, — сказал Пека, — ты нас и не слушаешь.

— Слушаю, слушаю.

— Да не слушаешь, а про что мы сейчас говорили?

Я, конечно, не знал, про что они говорили.

— Вот видишь, мы говорили про Закавыку.

Закавыка, Закавыка, больше у них и разговоров нет.

— Он замечтался. Ты чего мечтаешь, а, Саня? Ты какой-то грустный стал, как переехал.

Дубарев сказал:

— А я знаю, почему он грустный. Потому что с лодкой попался, да, Саня? И как тебя угораздило?

— Что?

— Да попался-то зачем? Больно надо попадаться. Взял бы да на другой берег уплыл.

Пека говорит:

— Да, а они через мост!

Я говорю:

— Они через мост, а я снова на другой берег!

— Соображаешь ты, Дубарев, они бы речную милицию вызвали! У них знаешь какие быстроходные катера? Живо бы на абордаж, да, Саня? Ты сразу, что ли, сдался?

Я говорю:

— Не, не сразу. Поплавал с полчасика.

— Да ну! А потом?

— Потом навалились.

— Кто?

— Ну, эти… Торпедоносцы.

— Какие?

Я говорю:

— Какие? Нормальные. С пушками, с пулемётами. Торпеды у них наготове были.

— Вот это да-а!..

— Да ты чего-то заговариваться начал, — сказал Дубарев.

— А ты не заговариваешься, да?

— Так ты правда, что ли, не брал лодку? — спросил Пека.

Я говорю:

— А ты как думал?

— Так на тебя же письмо пришло с лодочной станции!

Я кричу:

— Ну и что?

— Тише, тише, — говорит тётя Шура. — Вы чего мне тут пионерский сбор устроили? Поешьте и выходите.

Я шепчу:

— Ну и что?..

— Так там фамилия, говорят, твоя, имя, старый адрес…

Пека говорит:

— Погодите, погодите… Так это не ты был? Кто-то, значит, другой? А на тебя свалил. Ну, это безобразие.

— Это подлость, — говорит Козлик.

Дубарев сказал:

— Это ничего. Ты ведь переехал, с тебя какой спрос. Ты не огорчайся, Саня, держи хвост пистолетом.

— Ну, Дубарев, — сказал Пека, — ты в корне неправ!

Я сказал:

— Дубарев, если ты так считаешь, то, выходит, и ты сам мог это сделать?

И я подумал: «Может, это Дубарев?»

— Я бы на тебя не сказал.

— А на кого же?

— Да, на кого? — спросили Пека с Козликом.

— А я бы сказал, что меня зовут Ваня Иванов, а живу на Лиговке. Пусть потом ищут. На своих-то зачем говорить?

Мне не понравилось то, что сказал Дубарев. Да и другим, по-моему, тоже не понравилось. Уж если попался, то надо своё имя и свой адрес говорить.

— Нет уж, если натворил, Дубарев, то и отвечай, — сказал я.

Он испугался:

— Да чего я натворил-то, ничего я не натворил! Это я на всякий случай, для примера…

Для примера!

Мы ели сырники и молчали.

Мать за соседним столом доела рисовую кашу и дала маленькому компот. Он выпил полстакана. Мать закинула голову и стала языком доставать из стакана сухофрукты. Маленький тем временем взял со стола косточку от урюка и хотел положить её себе в рот. Я побоялся, что он подавится, и отобрал у него косточку. Он ещё ничего не успел сообразить, как я положил её на здоровую сторону и — хруп! И протянул маленькому орешек.

— Нельзя, — сказала мать. — Нельзя из чужого рта. — И понесла своего ребёныша к выходу.

Мне стало вдруг грустно, что я его больше не увижу.

— А у нас в лагере, — сказал вдруг Дубарев, — была Курдюмова.

Он замолчал, дожёвывая сырник с хлебом.

— Ну и что? — спросил Пека.

— Её к нам посадили за стол для нашего исправления. Чтобы мы, значит, облагородилися…

Дубарев замолчал.

— Ну, дальше-то, дальше.

— Чтобы руками не ели. Объедки бы на пол не выплёвывали. Чтобы хлебные шарики не катали и не бросались ими в дежурных.

Дубарев опять замолчал и продолжал с громким чавканьем есть сырники.

— Ну и что? — спросил Пека.

Дубарев ел и ничего больше не говорил. Все на него со злостью смотрели.

— Дубарев, ты будешь дальше говорить или нет? — рассердился Пека. — Вот что за манера…

— Ну вот, Курдюмова только ложку начнёт ко рту подносить, а мы все втроём: «А-а-а-ам!..» Она только компот приготовится пить, а мы: «Буль-буль-буль-буль!»

Все, кроме меня, засмеялись.

— Ну и что?

— А ничего. Плакала она. Убегала из столовой прочь от нас. Голодной оставалась. Худела. Потом её пересадили.

Я снова подумал, что лодку взял Дубарев.

Мы вышли из кафе.

— Саня, пойдём с нами! — сказал Пека.

— А вы куда?

— Мы в баню, в баню! Пойдём, мы тебя хорошенько вымоем, все свои печали забудешь!

Я бы пошёл с ними в баню. Я очень люблю ходить в баню большой компанией. Но мне надо было ждать почтальона.

И потом, у меня была ещё одна идея.

Шпагу наголо!.

Флибустьер, мореплаватель затруханный, был совсем близко. Об этом говорила верёвка, которая изображала бикфордов шнур. Она шла вдоль стены к одному из окон подвала. Когда-то этими верёвками баловался и я, и все ребята нашего двора, а теперь при этом занятии остался один Семёнов.

Кое-что ещё говорило о его присутствии: три стеклянных осколка, лежавшие друг возле друга, квадрат на асфальте со свежими крошками мела. Все эти штучки были мне хорошо знакомы.

— Семёнов, — позвал я. — Семёнов, выйди на минуту!

Сначала всё было тихо. А потом внизу, у входа в котельную, под железным навесом что-то звякнуло.

Я тихо приблизился и заглянул. Семёнов сидел на корточках у дверей котельной, уныло опустив голову.

— Семёнов, ну, выйди, дело есть.

Флибустьер появился наверху, ощетиненный всеми видами деревянного вооружения. Весь он был достоинство и дьявольская смелость. «Чего с ним дружить-то, — подумал я. — Он и защитить её не сумеет».

Он отдал мне честь двумя пальцами.

— Что угодно?

— Семёнов, ты можешь без этих гримас?

— Я ещё раз спрашиваю, что привело вас ко мне? — не унимался Семёнов.

Тогда я сказал:

— Кое-что надо обсудить, сэр.

Лицо Семёнова слегка покраснело. Он снова отдал мне честь двумя пальцами.

— Следуйте за мной.

Я шёл за ним по двору и думал: «Ну и дурак ты, Семёнов. Разыгрываешь из себя непризнанного рыцаря, а Поля тебе верит».

В прошлом году мы все чуть не посходили с ума на этих штучках Семёнова. Всюду грохотали выстрелы и взрывы. Файзула с грузчиками из магазина, чертыхаясь, разваливали крепости из фруктовых ящиков. Все стены и двери парадных были густо покрыты условными знаками, угрозами и проклятьями. Кругом только и слышалось: «Я требую удовлетворения!», «Вы за это ответите!», «Шпаги наголо, монсеньоры!».

Потом все вдруг остыли, устали. Не коснулось это только Семёнова.

Последний флибустьер привёл меня на задний двор. Там, под глухой аркой, за мусорными баками, находилось его нынешнее убежище. Файзула его преследовал, разорял безжалостно, да и мы над ним надсмехались, поэтому убежища приходилось всё время менять.

За мусорными баками было противно. Собаки там гадили, пахло гнилыми фруктами, но Семёнов, казалось, ничего этого не замечал.

— Может, на диван переберёмся? — предложил я и указал в сторону своего дивана.

Но Семёнов сел на ящик.

— Выкладывайте, сэр, и без обиняков.

«Обиняки какие-то», — подумал я, но тут же вспомнил, что встречал в книгах это странное слово.

Ну хорошо, думаю, ладно. Доставлю ему в последний раз удовольствие. Может, он тогда запираться не будет.

Я сказал:

— Без обиняков так без обиняков. Вы знаете, надеюсь, что я до недавнего времени был жильцом этого замка…

Я видел, как Семёнов удовлетворённо покраснел.

— Так вот, неделю назад я сменил место жительства. Захотелось поближе к дикой фауне и флоре, на лоно природы… Знаете, охота, верховые прогулки, рыбная ловля…

Семёнов прервал меня с важным видом:

— Виски, коньяк, ром?..