Мой старый дом - Владимир Арро

В их квартире всё ещё стоял дым. Отец прошёл сквозь него и раскрыл окно. Вдвоём с мамой они стали размахивать полотенцами. Саня размахивал своей рубахой. Дым быстро улетучился.

— Чуете? — спрашивала мама, втягивая в себя воздух. — Дыма вроде и нет, а запах горечи остался. Спать тут нельзя, угорим.

— Так в чём дело, — сказал отец, — одевайтесь по-людски, пойдём погуляем.

Они надели горько пахнувшую одежду и ушли, оставив окно открытым. Они спускались по мокрой и закопчённой лестнице, мимо разорённых, распахнутых настежь квартир. Ни в одной из них люди, конечно, не спали.

В самом низу, где висели почтовые ящики, они остановились. От нижней ступени до порога стояла вода.

— Отрезаны! — сказал отец. — Придётся разуваться.

Он взялся за шнурки, но их было не развязать сразу, и тут в дверях парадной показался пожилой милиционер.

— Ну что, граждане погорельцы, не выйти?

— Не выйти, — сказала мама.

— Ну, стойте.

И он забурлил сапогами по воде. Первым он перенёс Саню и тут же вернулся обратно.

— Да мы уж как-нибудь сами, — смущённо сказал отец, распутывая шнурки, но милиционер повернулся к маме спиной и скомандовал:

— Держитесь за шею!

Загребая воду ногами, он вынес и маму. Он поставил её рядом с Саней и вернулся в третий раз, за отцом.

— Держитесь!

— Да я сам, — сказал отец, успевший к тому времени снять один ботинок.

— Держитесь, говорю!

— Да неудобно, товарищ сержант!

— Ну что, я зря, что ли, стою в воде?

Тогда отец тоже взгромоздился на милиционера.

Оказавшись на сухом дворе, рядом друг с другом, все трое посмотрели на милиционера и засмеялись. Он тоже улыбнулся.

— Что, редко приходится ездить на милиционере?

Мама ответила:

— Впервые.

— Считайте, что повезло.

— Так и считаем.

Пожелав милиционеру счастливого дежурства, они вышли на улицу.

Саня ещё никогда не видел их улицы ночью. Поздно вечером, когда возвращались из гостей, видел, а ночью нет.

Фонари уже были давно потушены, вверху шелестели листья тополей. Светились лишь витрины магазинов, окна парихмахерской, да часто мигал жёлтым огнём светофор на перекрёстке. По тёмному небу ползли серые облака, как дымные остатки недавнего пожара. Зато в конце улицы, где трамвайная линия поворачивала на мост, горела гирлянда ярких лампочек. Она была похожа на ёлочное украшение.

— Туда, туда, — прошептал Саня и потянул родителей за руки.

По дороге им встретились автоматы, и все трое выпили по стакану газированной воды. Мама с отцом пили без сиропа, а Саня с сиропом.

— Граждане погорельцы, — сказал отец. — А всё-таки главное, что мы вместе. Если бы что и случилось, чёрт с ними, с манатками, как вы считаете?

— Мы тоже так считаем, — сказала мама. — Главное, чтобы вместе.

Они посмотрели друг на друга, улыбнулись и пошли быстрей.

Михеев, конечно, дружит с Суминым

…И вдруг открылась дверь Михеева. Я даже спрыгнул с подоконника от неожиданности. В дверях стояли Сумин с Михеевым. Сумин уходил, а Михеев его провожал. Они тоже растерялись.

Михеев говорит:

— Ой, Саня, а ты чего здесь делаешь?

Я говорю:

— Я ж кричал, почему вы не откликались?

— А мы не слышали! Андрей, правда, мы не слышали? Ты почему ж не звонил?

— Мы ничего не слышали, — сказал Сумин. — Ну, я пошёл.

— А ты заходи, заходи, Саня, — сказал Михеев. — Очень хорошо, что ты пришёл. А мы тебя искали, искали… Вот как нехорошо вышло, Саня, а ты где был-то? Мы арбуз ели, ели… Сумин говорит: он уже уехал. А я говорю: нет, он ещё не уехал, он тебе план поможет составить! Как хорошо, что ты ещё не уехал, а то бы совсем нехорошо получилось…

«Всё понятно, — думаю, — Михеев теперь дружит с Суминым. Не очень-то они, видно, меня искали».

Я говорю:

— А куда мне торопиться, я ещё здесь побуду. Вот зуб лечил.

— Ах, ты в поликлинике был? Вот видишь, мы ж не знали!

— Вместе с Палёном. Представляешь, Палён идёт и чуть не помирает.

— Ах, вместе с Палёном!

На столе у Михеева было полным-полно арбузных корок и коричневых семечек.

Я говорю:

— Михеев, пойдём в ЖЭК, к Марии Михайловне, докажем, что я не брал лодку. Я честное пионерское дам, а ты поручишься.

— Конечно докажем! — говорит Михеев. — Вот глупая история с этой лодкой. Саня, ты приезжай каждый день, Куркину не слушай! Мы докажем. Мне вот только маму надо дождаться, а потом пойдём и докажем.

Я говорю:

— А Тентелеву надо тёмную устроить.

— За что Тентелеву?

— Так это ж он лодку взял, а на меня сказал.

— А вдруг не он?

— А кто же ещё мог на меня сказать? Ты ведь знаешь, какие у меня с ним отношения.

— Да, отношения отвратительные, — говорит Михеев. — Просто ужасные отношения. Тентелев в звеньевые вместо тебя хотел, а мы выбрали Сумина. Тентелев теперь злится. Куркину локтями толкает. У Сумина молоко пролил…

Я взял одну арбузную семечку и разгрыз. Узнаю Тентелева.

Я спросил:

— Ну, а ещё какие новости у вас там, Михеев?

И так мне захотелось в свой класс, когда я про всё это услышал!

— Новостей много, — говорит Михеев. — На экскурсию в Артиллерийский музей ходили. Дубареву гнилой помидор на стул подложили. Диктовку писали. Закавыку дразнили.

— А он что?

— Он поставил три двойки и говорит: «Всё равно я вас одолею, будете у меня как шёлковые! Вот поставлю тридцать три двойки в четверти, будете ручные!» А сам смеётся.

Вот какой у нас Закавыка. Он математику в этом году у нас преподаёт. Его никто не любит с первого дня. Все только и думают, как бы ему досадить. А Закавыка знает это. Он только войдёт в класс и сразу проверяет: нет ли какого подвоха? Стол проверяет, стул проверяет, доску проверяет. А сам смеётся. Нет, мне всё-таки нравится, что он сам смеётся. «Ну, — говорит, — где тут у вас закавыка?» Но всё-таки видно, что он переживает из-за того, что у нас с ним такие отношения.

Я Михеева слушаю, а сам всё гляжу в нашу комнату и грызу арбузные семечки. «Ну и пусть, — думаю, — дружат. Только как же это они не услышали, когда я их звал?»

— Ну, — говорит Михеев, — грустно теперь тебе на твои окна глядеть? Я иногда по привычке подойду и думаю: как там Саня?

Я говорю:

— С чего ты взял, что мне грустно? В таком колодце жить — небольшое веселье, так что ещё неизвестно, кому грустно. Солнышка живого тут не увидишь. А у нас светло, куда ни повернись. И воздух сельский.

— Не знаю, — говорит Михеев, — у нас сторона солнечная, нет у нас никакого колодца.

— Это у вас. А к нам от ваших стёкол только солнечные зайчики попадают. А Тентелеву от нас только зайчики от зайчиков. А тёте Симе от окон Тентелева — зайчики от зайчиков от ваших зайчиков, то есть вообще ничего.

— Что-то ты больно запутал, — говорил Михеев. — Зайчики, трамвайчики…

— Ни зайчики, ни трамвайчики, — говорю, — а одно безобразие, и кто только эти колодцы строил!..

— Чего ты шумишь-то?

— А то, что не надо быть эгоистом!

Чего это я так, в самом деле, расшумелся на свой старый дом? А то, что мне Михеев не нравится. Я ещё когда только во двор вошёл, догадался, что он с Суминым дружит, раз Сумин стал звеньевым. Сумин и за парту к нему пересел, на моё место.

Ну, не буду больше. Пусть дружат.

Я стал смотреть, у кого что стоит на окнах.

Певучий Лёнин голос

Вдруг с четвёртого этажа раздался певучий голос:

— А-а-а-а-а-а-а!..

А потом на полтона выше:

— А-а-а-а-а-а-а!..

Я даже засмеялся, до чего мне было приятно это услышать! Это же Лёня поёт, Куркиной сосед. Он работает то в первую смену, то во вторую и в зависимости от этого в разное время суток разучивает свои арпеджии.

У Лёни голос, как у Робертино Лоретти, только поздоровей. Лёня в заводской самодеятельности участвует. Он и во дворе может спеть, если его хорошо попросить. Жильцы иногда его просят. Лёня поёт: «Гори, гори, моя звезда-а…» Все тогда в окнах торчат, и вниз, на асфальт, слёзы капают: кап-кап-кап. Жильцы его хвалят: «Ай да Лёня!» И хлопают ему. Все даже слово знают такое: арпеджио. «Вот, — говорят, — Лёня поёт арпеджии». Иными словами — упражняется. Одна Куркина возле виска пальцем крутит и всё повторяет: «Как вы не понимаете, он же чокнутый!» Иными словами — ненормальный.

Нет, Куркина, чокнутые такими не бывают, наш Лёня — нормальный артист. А уж если кто ненормальный, так это ты, Куркина.

Когда Лёня до самого высокого тона дошёл, я даже на подоконник залез, так мне хотелось, чтобы он вытянул. Но он сорвался.

А с кухни чьей-то жареной рыбой пахнет. Щуку, значит, там жарят. Мне очень вдруг есть захотелось, наверно от этих арбузных семечек.

Лёня запел: