Мой старый дом - Владимир Арро

Вот такой и была пионерка Поля. Мне в этот момент ещё сильней захотелось с ней дружить. Но я виду не подал.

«Как его фамилия? — спросил я. — Уж не Тентелев ли?» — «Его фамилия Семёнов».

Ах, Семёнов! Флибустьер!.. Мореход затруханный.

«Давно дружите?» — спросил я как ни в чём не бывало. «С лета», — ответила Поля. Я тогда даже крикнул: «Да в чём его слабость-то? Кто его унизил и оскорбил?» — «Вы все его унижаете, и вы, и дворники, и родители! И все его оскорбляете. Никто с ним дружить не хочет, не играет никто с ним! А я буду, буду!»

Тут я не выдержал и д и к о засмеялся. Поля очень перепугалась, хотя она уже слышала, как я дико смеюсь.

«Смейся, смейся, — сказала Поля. — Ты жестокий, как и все». — «До свидания, — сказал я. — Привет Семёнову».

С тех пор, а это было недели три назад, я старался не встречаться с Полей. Я даже не попрощался с ней, когда уезжал. А сегодня мне очень хотелось её увидеть. Она прошла, а я подумал: «Здравствуй, Поля».

Зуб он даёт!

Мне не захотелось оставаться во дворе, и я вышел за ворота. На трамвайной остановке стояла большая красная «американка». Двери её были распахнуты, можно было вскочить на площадку и помчаться через весь город. Ну их всех, и Полю, и Тентелева, и Файзулу!.. Можно было вообще начать новую жизнь, а их всех забыть.

Но вечерней почты ещё не было.

У меня под временной пломбой всё ещё побаливал зуб. Я дотрагивался до него языком. И вспоминал про Палёна. Вот уж, наверно, кто страдает.

Я зашёл в телефон-автомат.

— Тентелев, — сказал я в трубку.

— Куда, куда вы удалились? — пропел Тентелев.

— Просто смотреть на твою рожу надоело.

— Думаешь, мне не надоело смотреть на твою рожу?

— Я бы тебе её с удовольствием начистил, — сказал я Тентелеву.

— Это ещё вопрос, кто кому начистит.

— Чистят тому, кто заслуживает.

— А чем это я заслужил, интересно узнать?

— А чтобы чужие лодки не брал.

Тентелев кричит:

— Какие лодки, что ты мелешь?

— Чтобы на других не сваливал! — говорю. — Ну кто ты после этого, а, Тентелев? Я от тебя любой подлости ожидал, только не этой. Совсем потерял совесть!

Тентелев говорит:

— А я от тебя любой глупости ожидал, только не этой.

— Ещё и отпираешься!

— Я не отпираюсь.

— Значит, сознаёшься?

— В чём мне сознаваться-то? — крикнул Тентелев.

— А в том, что лодку чужую взял, а на меня свалил!

— Дурак ты, Скачков! Не брал я лодки.

— Чем докажешь?

— Зуб даю! — говорит Тентелев.

Видали, какой? Зуб он даёт по телефону.

— А мне, — говорю, — не видно, какой ты там зуб даёшь! Может, гнилой! Может, там и зуба-то нет! Может, вообще ничего не даёшь!

— Ну заходи, заходи ко мне, — говорит Тентелев, — разберёмся!

— Нет, уж лучше ты выходи! Во дворе разберёмся.

— Да не могу я, — орёт Тентелев, — у меня машина работает, ты что, не понимаешь?

Вот ещё машина какая-то. Не понимаю.

Значит, это не Тентелев?

В прихожей у Тентелева урчала стиральная машина. В распахнутой настежь ванной клокотала вода.

— У тебя мама дома? — спросил я шёпотом.

— Да никого у меня нет! Один я!

Вот так сюрприз! Значит, стирал сам Тентелев! Я думал, что он постесняется принять меня за таким занятием. Но Тентелев нисколько не стеснялся.

— Вот видишь, — сказал он, — тружусь, как раб.

— Получается?

— Запросто! Я с третьего класса стираю, — ответил Тентелев. — Сначала из интереса к технике, а теперь уж по привычке. Втянулся. Да это же интересно! Машина-то почти всё делает сама, а ты над нею — как повелитель. Я с ней даже разговариваю. Она у меня как робот.

Этого я от него не ожидал. Я ему даже позавидовал.

Вот батя приедет, купим стиральную машину, и я тоже буду всегда сам стирать.

— Ну что, — спрашиваю, — Тентелев, признаёшься или отпираешься?

Тентелев говорит:

— Я же сказал: зуб даю! Во!

Я видел, Тентелев не врёт. Но если б он сам не стирал, я бы, может, ему не поверил.

«Значит, это не Тентелев. А кто же тогда?»

— Значит, это не ты? А кто же тогда? — спросил у меня Тентелев.

Одновременно подумали.

— Ты ведь мой враг, — говорю, — Тентелев.

— Ну, враг.

— Ты ведь меня ненавидишь.

— Ну, ненавижу, — отвечает Тентелев. — Так ведь и ты меня.

— Я тебя презираю и ненавижу.

— И я тебя презираю и ненавижу.

— Ну вот, — говорю. — Почему же это не ты сделал?

— А почему же это должен был сделать я? — спрашивает Тентелев.

— Лучше бы ты, — говорю. — А то получается кто-то другой.

— Так и получается, а ты как думал. Чуть что, так ты сразу: Тентелев, Тентелев! Помнишь, как с дневником?

— Помню, — говорю. — Тогда ошибка вышла.

Тогда мне в дневнике написали: «Ваш сын на уроке гудит». Я думал, это Тентелев написал, а это Дубарев. На него бы я никогда не подумал, он очень меня уважает. Он говорит: «Сам не понимаю, как это вышло, само собой написалось: «Ваш сын на уроке гудит». Вот глупость-то. Выходит, я снова зря подумал на Тентелева?

— Кто же это у нас во дворе такой подлый? — спрашиваю.

— Во-первых, не у вас, а у нас, — говорит Тентелев. — А во-вторых, не знаю. Поищи среди своих дружков. Но только я, как твой враг, никогда бы такого не сделал.

Тентелев это сказал и снова включил стиральную машину. Он даже загрустил, этот Тентелев. А я подумал: может быть, он меня потому ненавидит, что я никогда не хотел с ним дружить.

Чего мы враждовали-то? Чего не поделили? Жить бы мне сейчас в этом доме, я бы, кажется, со всеми дружил.

Великолепная тройка

Я, когда вышел от Тентелева, совсем пришёл в упадок. Чего мне здесь делать? Просто не понимаю. Враг, оказывается, вовсе не враг. Какое-то дурацкое положение образовалось.

Оставайтесь вы все! Михеев со своим Суминым. Палён со своим зубом. Поля со своим Семёновым. Тентелев со своей стиральной машиной. Сухожилова со своей Новожиловой. Файзула — с метлой.

А я поеду в свой дом. Какой замечательный дом! Балкон, ванная. Кругом светло, от солнца прямо не знаешь куда деваться…

Нет, ещё не поеду. Вон три друга идут: Козлик, Дубарев и Пека. Они себя называют «Великолепная тройка». Это потому, что тройка их любимая отметка, а также потому, что они ходят всегда втроём.

Увидели меня, обрадовались. Дубарев сразу спрашивает:

— Эй, Саня, деньги есть?

Пека говорит:

— Да какие деньги, Дубарев, он же наш гость.

— У меня, — говорю, — есть тридцать копеек. А на что вам?

— Да нам ни на что, пойдём с нами обедать! Угощаем!

Они втроём очень дружно живут. У них вроде бы бригада. Они, например, деньги вместе складывают, у кого сколько есть. Они рубашками, шапками меняются. Они и уроки делают бригадой: один — русский, второй — английский, третий — математику. А потом переписывают. Они втроём сложились и купили билеты денежно-вещевой лотереи. Скоро они выиграют, тогда у них совсем будет здорово. Они на эти деньги хотят купить собаку добермана, за зиму вырастить, а летом пойти в поход.

Мне жаль, что я не вхожу в «Великолепную тройку». Но тогда бы это была уже четвёрка, а они вряд ли на это согласятся.

Мы пришли в кафе «Ландыш» к тёте Шуре. Это замечательное молочное кафе.

Дубарев говорит:

— Тётя Шура, здрасте, вот у нас рубль!

— Ну и что?

— Чтобы было наето и напито! — говорит Дубарев.

Тётя Шура так и полегла от смеха.

— Это на четверых-то? Рубль? И чтоб напито и чтоб наето?

— Ничего не знаем, — говорит Дубарев. — Наши деньги, ваш товар. Чего дадите, то и будем есть. А ну садись, ребята!

Дубарев у них такой! Он у них вроде завхоза.

— А вы чего же в школе не обедаете? — спрашивает тётя Шура. — Там ведь у вас дешевле, а вкус такой же.

А у нас и правда дешевле. К нам из-за дешевизны один дядька всё время ходит обедать, но его выгоняют, а он сердится.

— Нам у вас интересней, тётя Шура, — говорит Дубарев. — Всё-таки кафе!

— Ну и стиляги! Суп молочный с рожками по полпорции будете?

Мы кричим:

— Будем, будем!

— На второе сырники со сметаной будете?

— Будем, будем!

— Ну, а на коктейль у вас тогда ничего не останется. Вы ведь коктейлю хотите?

— Хотим, а то как же, хотим! — крикнул Дубарев и посмотрел на меня.

Тут я вскочил:

— Вот у меня есть на коктейль! Ровно тридцать копеек!

Дубарев говорит:

— Тогда всё в порядке!

Он у них насчёт денег очень сообразительный, этот Дубарев.

Когда мы ели молочный суп, я вдруг увидел за соседним столиком своего знакомого малыша в голубом чепчике! Я его сразу узнал. Он сидел на коленях у своей мамы и вертел того же самого петушка. Мама его кормила. А он артачился. Она поднесёт ему ложку с рисовой кашей, он отвернётся — она сама съест. Она опять поднесёт ему ложку с рисовой кашей, он отвернётся — она сама съест.