Похищение Данаи - Андрей Гуляшки

Казалось бы, во всём этом нет ничего, что уличало бы Аввакума в ошибке. Воспоминания запрету не подлежат, и за воспоминания судить нельзя. Но чувства — другое дело, чувства ведут к действиям, а где есть действие, там есть ошибка. Errare humanum est!

Итак, не буду далее задерживать повествование о корреджовой “Данае” и в двух словах укажу, в чём состояло прегрешение Аввакума. Увидев Чезаре Савели, брата Виттории Ченчи, он узнал в нём агента южного фланга натовской разведки. С этим типом лет десять назад у него произошла короткая схватка на Чёрном море. Аввакум навёл справки, и оказалось, что Савели уже не служит в разведке; Чезаре Савели ничем не показал, что узнал Аввакума, — в конце концов, в свою первую встречу они находились лицом к лицу не больше десяти минут, — и всё-таки мой друг был просто обязан бежать без оглядки с виа Кола ди Риенцо.

Чтобы не давать пищи кривотолкам, я тут же должен заметить, — и это очень важно, — что Аввакум поехал в Италию по собственной инициативе, за свой счёт и по личному делу: поработать над книгой и отдохнуть. В Италии он никого не представлял, кроме самого себя, и ни к какому заданию привлечён не был. И всё же, хотя бы с точки зрения личной безопасности, он не должен был оставаться в квартире синьоры Виттории. Ему следовало исчезнуть оттуда — Рим велик! А ещё лучше было бы уехать на его любимый юг. На тирренском побережье или в Калабрии он мог собрать сколько угодно материалов для своей книги!

Он все прекрасно знал и про тирренское побережье, и про Калабрию, но не спешил покидать Рим. Не собирался он и бежать с виа Кола ди Риенцо, — от этой симпатичной улицы рукой подать до пьяцца дель По-поло. А как приятно прогуливаться вечером по набережной с Витторией или с Луизой, а то и с обеими! По набережной ходит автобус, на котором можно доехать до самого подножья Джанниколо; такое удобство тоже не следовало упускать из вида.

В тот самый день, 26 октября, в четверг, около 11.30, когда главный инспектор уголовной полиции Феликс Чигола явился в Боргезе разыскивать похитителя “Данаи”, в квартире Виттори Ченчи на виа Кола ди Риенцо Аввакум заканчивал свой утренний туалет. В квартире никого не было: Виттория ушла на работу, Луиза бегала по книжным магазинам в поисках дефицитного учебника; только ангорский кот Пьерро от скуки бродил по прихожей, время от времени поглядывая на Аввакума янтарно-зелёными глазами. Аввакум ещё раз поправил узел галстука перед большим зеркалом в прихожей. Он ещё не решил, какое пальто взять с вешалки, демисезонное или летнее, и вдруг услышал, как кто-то с лестницы тихо подходит к двери и опять-таки тихо, но ловко вставляет ключ в английский замок. У Аввакума похолодела спина. Он бросился к двери, резко повернул винт замка и сильным толчком распахнул дверь. Это верный способ застать врасплох человека, который с оружием в руках намерен забраться в квартиру, а с безоружным Аввакум как-нибудь справился бы.

За дверью стоял Чезаре Савели, неприятно удивлённый и с нехорошим выражением серых глаз. Он был так высок и грузен, что закрывал собой весь проем двери.

— Благодарю за любезность, синьор, могли бы и не трудиться, — холодно сказал он.

— Привычка! — усмехнулся Аввакум.

Он повернулся, чтобы пропустить гостя. После убийства Энрико Ченчи Савели три месяца прожил в квартире сестры, а когда снова переехал к себе, забыл вернуть ей ключи. Эти “забытые” ключи позволяли ему входить в квартиру в любое время и без предупреждения.

Савели медленно снял плащ и повесил его на вешалку. Он морщился и молчал, будто у него болел зуб; небритое крупное лицо казалось потемневшим и усталым.

— Я ездил в Санта-Анну, — заявил он и помрачнел ещё сильнее. Потом исподлобья взглянул на квартиранта и грубо спросил, — Луиза дома?

Аввакум покачал головой, и Савели уже мягче добавил:

— Будете уходить — заприте входную дверь. Я приму ванну, дома у меня испортился бойлер и нет горячей воды.

Он направился к комнате Виттории и на ходу заметил:

— Надеюсь, мой бритвенный прибор на месте?

— Наверное, — отозвался Аввакум, и сам подумал: “Эх, жалко, что ты тогда ушёл от меня!” И вздохнул. Конечно, никогда не поздно взять реванш, но не было повода.

К тому же Аввакум приехал в Италию вовсе не затем, чтобы сводить счёты с синьором Савели.

Он с досадой пожал плечами и пошёл в свою комнату. Выходить из дома расхотелось. Аввакум встал у окна и засмотрелся на чёрные оголённые кроны деревьев, стоявших вдоль противоположного тротуара. На душе скребли кошки. Издавна привычное тягостное настроение начало подкрадываться к нему и здесь.

Внезапно дверь за его спиной распахнулась; Аввакум вздрогнул и обернулся. Ох, этот Пьерро! Хитрый кот научился открывать дверь, повисая на ручке. Аввакум подошёл к двери, чтобы закрыть её, и увидел, что дверь в комнату Виттории по ту сторону прихожей тоже раскрыта настежь. Это неприятно удивило его. Видно, скучающий кот начал открывать все комнаты подряд.

“Чего доброго, этот наглец подумает, что я за ним слежу или шарю у него по карманам”, — подумал Аввакум. У него не было ни причин, ни необходимости вступать в игру с Чезаре Савели, и потому Аввакум вышел в прихожую; в ванной шумела вода, “Встал под сильный душ, чтобы взбодриться после бессонной ночи!” — подумал Аввакум; ему сказали о бессонной ночи тёмные круги под глазами Савели.

Поравнявшись с дверью в комнату Виттории, он не смог сдержать любопытства и заглянул внутрь. Одежда Чезаре Савели была небрежно брошена на диван; даже чересчур небрежно. Диван стоял у самой двери, в двух шагах от неё, и Аввакум мог рассмотреть эту одежду, не входя в комнату и ничего не касаясь руками. Сверху валялся пиджак, под ним поясом вниз болтались брюки; на ковре были рассыпаны разные мелочи, должно быть, выпавшие из карманов: железнодорожный билет, карманный нож-финка, мундштук, монеты. Бросались в глаза туфли Савели — не их фасон, фасон у них был модный и, следовательно, стандартный; но каблуки были облеплены глиной, ещё не совсем засохшей; много глины набилось и в промежутки между подошвой и каблуком.

Душ в ванной шумел все так же сильно. Аввакум выпрямился, и его взгляд остановился на пиджаке, — на правом рукаве было тёмное пятно. Конечно, пятно вполне могло иметь самое невинное происхождение, однако тёмная личность Савели, натовского разведчика в прошлом и одного из организаторов банд “социального движения” в настоящем, бросала мрачную тень на все связанное с ним, и превращало честное пятно, скажем, от машинного масла, в пятно крови. Аввакум достал носовой платок, послюнявил уголок и потёр им испачканный краешек рукава.

Хочу тут же оговориться: пусть читатель не думает, будто я пользуюсь каждым удобным случаем, чтобы представить Аввакума неким следопытом-маньяком. Боже сохрани! Каждый, кто знает о деятельности Аввакума, конечно, знает и то, что мой друг превращался в следопыта, в страстного охотника в полном смысле этого слова только тогда, когда шёл по следам крупного зверя. А в данном случае, по крайней мере, на настоящем этапе нашего рассказа, зверем и не пахло. Аввакум просто проявил интерес , а интерес к вещам Савели легко объяснить, имея в виду личность их хозяина. Я бы добавил ещё одну причину: инстинкт самосохранения; Савели не был милосердным самаритянином, которому даже в голову не придёт полоснуть человека ножом но горлу или всадить ему в затылок пулю. Аввакум имел все основания ждать от него или одного, или другого, и такое ожидание, со своей стороны, усиливало его “особый” интерес к этому человеку.

Вернувшись в свою комнату, он включил радио, чтобы показать, будто его интересуют последние известия, и направился к окну. Было десять минут первого. Он ещё не дошёл до окна, когда его догнала и будто пощёчина хлестнула тревожная интонация диктора:

“Чрезвычайное сообщение. Сегодня ночью в филиале Боргезе совершено гнусное преступление. Похищена картина Корреджо “Даная”. Эксперты оценивают это полотно Возрождения в четыреста с лишним тысяч долларов. По подозрению задержаны художник — член Итальянской коммунистической партии и часть служителей галереи. Следствие ведётся под личным контролем министра внутренних дел”.

Это чрезвычайное сообщение подействовало на Аввакума как гром среди ясного неба. Правда, картины воровали и раньше, но до сих пор галереи ранга Боргезе не трогали. Преступление было сенсационным по месту совершения и вызывающе наглым по ценности пропажи; новость неминуемо должна была прогреметь по всей стране и оскорбить национальное достоинство итальянской общественности. Если учесть к тому же напряжённый политический момент, в который было совершено похищение, то и слепому становилось ясно, что кража “Данаи” — не случайность, а преднамеренная политическая провокация. Против кого? Диктор указал, что задержанный художник является членом компартии. Иными словами, официальное сообщение намекало на причастность коммунистов к исчезновению картины. Можно было ожидать, что в дальнейших сообщениях этот намёк превратится в громогласное обвинение. Аввакум прекрасно знал, что в таких случаях и правосудие, и правительственные средства информации поют антикоммунистический хорал в один голос.