Похищение Данаи - Андрей Гуляшки

— Я подбежал к нему, схватил за левый край, чтобы сдёрнуть его, и увидел, что под холстом ничего нет. Рама была пуста.

— И что было дальше?

— Несколько секунд я стоял как огорошенный, а потом побежал вниз, чтобы уведомить директора.

— Уведомить о чём?

— Что “Даная” Корреджо украдена!

— Картина была вырезана или вынута из рамы?

— Это придётся установить вам. Я уже сказал, синьор, что рама была пуста. Ни картины, ни подрамника.

— Почему вы решили, что картина непременно украдена? Почему не предположили, что она, например, отдана на реставрацию или на промывку?

— Я предположил самое вероятное. У нас картины промывают раз в столетие, а крадут каждый день!

Чигола закурил, выпустил клуб дыма и совершенно ровным голосом спросил:

— Ну как, вспомнили вы имя своей любовницы?

— Абсолютно вылетело из головы! — нахально улыбнулся Ливио Перетти.

— Это может случиться с человеком, у которого дюжины три любовниц и он меняет их каждый вечер. Укажите название улицы и номер дома, в котором вы провели эту ночь.

— Я же сказал, что не помню!

— Значит, скрываете?

— Понимайте как хотите! — Ливио Перетти вдруг вспыхнул. — Вы не имеете права лезть в мою интимную жизнь! Как вы смеете!

— Полицейскому и врачу по венерическим болезням нужно рассказывать все! С начала и до конца! Выйдите в вестибюль, молодой человек, и повторите эту истину про себя сто раз или сто тысяч раз, пока не поумнеете! А тогда приходите снова!

Ливио Перетти кивнул Роберто Тоцци, который уже несколько минут делал вид, что следит за допросом, и вышел, дерзко подняв голову.

— Приведите сторожа Марко Монтано! — обратился Чигола к ошарашенному адъютанту.

Адъютант вытянулся в струнку, щёлкнул каблуками и выскочил за дверь. Через секунду в вестибюле поднялся страшный гвалт, послышались возбуждённые выкрики. Роберто Тоцци побледнел, а Чигола выскользнул из кабинета. Увидев, как по-кошачьи ловко и стремительно он это сделал, директор музея побледнел ещё сильнее.

В вестибюле глазам Чиголы открылась странная картина. Адъютант держал руку на кобуре пистолета; перед ним с желчной улыбкой стоял взъерошенный Ливио Перетти, глаза его полыхали. К ним бежали полицейские.

— Джованни! — мрачно позвал Чигола. Адъютант дрогнул, обернулся и застыл на стойке “смирно”. — В чём дело, что за сцены? — ещё мрачнее спросил главный инспектор.

— Я его сейчас застрелю! — ответил адъютант.

— За что? — зловещим тоном полюбопытствовал Чигола.

— Он хотел дать мне пощёчину!

— Не хотел, а дал! — поправил его молодой человек. — Вот! — и он указал на щеку адъютанта.

— За что ты его ударил? — продолжал интересоваться Чигола.

— Эта свинья обругала меня, — ответил Ливио.

— Я должен застрелить его, господин полковник! — настаивал на своём адъютант.

— Пожалуйста, Джованни, но только на твою ответственность и при одном условии: сначала я закончу его допрос. Так что тебе придётся подождать!

— Придётся подождать, господин полковник, — согласился Джованни.

Чигола положил руку на блестящую бронзовую ручку двери и тут услышал: “Начальник следственной группы защищает красных собак. Как это понимать?” Вопрос задал Карло Колонна, стоявший в глубине вестибюля.

“Злобный и мстительный тип! — подумал Чигола. — Такой не моргнув глазом кому угодно всадит пулю в затылок!”

Он нажал ручку двери и ушёл в кабинет.

Марко Монтано, чинно стоявший посреди кабинета, встретил его любезным поклоном.

— Марко Монтано? Сколько лет служишь в Боргезе?

— Этой осенью исполнится двадцать лет, ваше сиятельство!

— Не нужно называть меня “сиятельство”, Монтано! Можешь обращаться ко мне “полковник Чигола”.

— Понял, господин полковник!

— В каком чине служил в армии?

— Сержант, господин полковник! Сержант артиллерии!

— Ну, сержант, в войне участвовал?

— Так точно, господин полковник! Бил немцев под Падуей, когда они уходили из Австрии, при Удино, когда бежали из Югославии, и в других местах!

— Гм… Значит, в Боргезе ты уже двадцать лет. Как же, по-твоему, исчезла картина?

— Не могу себе представить, господин полковник!

— Кого-нибудь подозреваешь?

— Сохрани меня святая Мария, такого греха на душу не хочу брать.

— Хорошо! Значит, в котором часу ты вчера принял дежурство?

— Как всегда, господин полковник, в 16 часов. Никколо Альфьери передал мне дежурство по второму этажу, а Федериго Нобиле — по первому. Никколо Альфьери по ночам не дежурит.

— С кем из привратников ты дежурил?

— С Агостино, господин полковник.

— Объясни мне, Монтано, как вы охраняете музей по ночам, если вас во всём здании только двое — ты да привратник?

— Нас трое, господин полковник, потому что Лоренцо по ночам тоже находится в галерее, он отсыпается в привратницкой до очередного дежурства. Днём, господин полковник, в галерее дежурят три сторожа: Джустиньяни, Палантьери и Никколо Альфьери. Ночью охрану несут один привратник и один сторож. Больше и не нужно, потому что снаружи в музей проникнуть невозможно. Привратник сидит на стуле в преддверии и каждый час заводит будильник. Этот будильник не простой, он работает всего один час, и если забудешь завести его на шестидесятой минуте, проклятая машинка останавливается, и никакими силами её уже не сдвинуть с места. На другой день приходят контролёры и начинают спрашивать, как ты смел заснуть, скажем, в два часа ночи; так ли надо охранять галерею, картины которой стоят миллионы? И подписывают тебе паспорт. За мою службу в Боргезе уволено три привратника и двое сторожей.

— Разве и сторожа заводят будильник?

— Конечно, господин полковник! Как же иначе?

— Хорошо. Привратник сидит в преддверии. А где ты сидел вчера вечером?

— Там, где всегда сижу, господин полковник! На против коридора, что ведёт в кабинеты администрации и к служебному входу. Так у меня перед глазами и коридор, и вестибюль; выйди кто из залов или служебным входом — сразу увижу. Как могла пропасть картина — ума не приложу!

— Монтано, ты сказал, что незаметно для тебя воспользоваться служебным входом невозможно. Запирается ли на ночь дверь этого входа? И где находится ключ — в замке или кто-то забирает его?

— Дверь служебного входа всегда заперта. Днём ключ держит у себя дежурный сторож, который наблюдает за вестибюлем и коридором. Если кто позвонит, сторож отопрёт. Ночью ключ от служебного входа находится у дежурного привратника.

— Сколько таких ключей есть в музее и у кого они находятся?

— Всего два ключа, господин полковник. Один постоянно находится у начальника, синьора Чезаре. Второй ключ днём держит дежурный сторож, а ночью — дежурный привратник. Этот ключ не выносится из музея.

Чигола помолчал, глубоко затягиваясь сигаретой. Потом спросил:

— Вчера ты дежурил в первую смену, так?

— Так точно, господин полковник!

— Кто из сторожей дежурил с тобой?

— Агостино, господин полковник!

— Так… Ты ничего особенного не видел во время дежурства? Может быть, слышал что-нибудь?

— Совсем ничего, господин полковник!

— Никто не звонил со служебного входа? Никто не приходил?

Монтано вдруг примолк. Он достал носовой платок, отёр затылок и шею, бросил какой-то измученный взгляд на дверь.

— Посторонние люди не звонили и не приходили, господин полковник!

— А своих не было? — поднялся вперёд Чигола. — Братьев? Сестёр?

— Я застал в музее синьорину Ченчи, племянницу синьора Чезаре Савели.

— Луизу Ченчи?

Монтано кивнул.

— И когда ушла из музея Луиза Ченчи, Монтано? В котором часу ты её выпустил?

Монтано покачал головой.

— Синьорина ушла после того, как кончилась моя смена, господин полковник. Её выпустил привратник Лоренцо.

— Привести привратника Лоренцо! — распорядился Чигола. — А ты, Монтано, присядь. Садись вон на тот стул. Ты человек немолодой, тебе не годится стоять на ногах!

— В каком году ты родился, Лоренцо?

— В тысяча девятьсот двадцать пятом.

— В армии служил?

— Три года карабинером в Турине.

— Это ты сменил на дежурстве вчера вечером Агостино?

— Я.

— В котором часу ты выпустил синьорину Луизу Ченчи?

— Я не видел синьорины Луизы.

— Монтано! Слышишь, что говорит Лоренцо?

Монтано снова отёр платком затылок и шею.

— Лоренцо, — испуганно заговорил он, — я же передал тебе ключ от служебного входа? И Агостино тоже был там, я при нём отдал тебе ключ.

— Ты дал мне ключ, Монтано, и сказал: “Лоренцо, мой красавец уснул на скамейке, жалко его будить; когда проснётся, выпусти его!” А про Луизу Ченчи ты мне не сказал ни слова! Я её не видел и дверей ей не отпирал!

— Как же синьорина вышла? — развёл руками Монтано.

— Не знаю. Я не видел ни синьорины, ни твоего племянничка. Ровно в час ночи я заглянул в коридор, и скамейка была пуста. А дверь закрыта.