Тайна в его глазах - Эдуардо Сачери

— Проводи сеньора в камеру к этим… ну, к этим двоим.

Я прошел по коридору, в который выходили решетки восьми камер. Мы остановились у последней по левую руку. Едой не пахло. Полицейский отпер дверь, которая со скрежетом открылась. Свет был включен. Двое мужчин лежали на нарах, стоящих вдоль боковых стен. Один спал и даже не пошевелился, когда мы вошли. Второй лежал на спине, прикрыв лицо скрещенными руками, и развернулся, как только мы вошли. Я поздоровался, и первый пробормотал что-то в ответ. Мы смотрели друг на друга несколько секунд.

— Позови Сикору, — приказал я полицейскому, проводившему меня сюда.

Он засомневался:

— Я не могу оставить вас одного в камере.

Они меня достали. Мой голос звучал гораздо внушительнее, когда я повторил еще раз:

— Позови его, или тебе тоже достанется.

Полицейский вышел. Я постарался, чтобы отвращение и гнев, которые я испытывал, не отражались в моем голосе.

— Как вы себя чувствуете?

Второй сделал попытку улыбнуться из-под кровяной корки, покрывавшей его лицо от носа и ниже. У него не хватало передних зубов, и я был уверен, что потерял он их совсем недавно. Как мог, мужчина ответил, что сейчас ему не так больно, а вот его товарищу здорово намяли ребра и он плакал, пока не смог наконец совсем недавно заснуть.

Вернулся полицейский, доложил, что Сикора вышел.

— Тогда приведи дежурного комиссара.

— Он обедает.

— Да мне ни хрена это не важно! — заорал я. Я был возмущен. В противном случае не так часто случалось, чтобы я бросался такими третьесортными фразами.

Когда, спустя три часа, я вернулся в здание Суда, вместо своего Секретариата я прямиком направился в 18-й. Пересек ровные ряды, отделявшие друг от друга рабочие столы сотрудников, ни с кем не здороваясь, прошел вперед между громадами каталогов дел. Я добрался до стола Романо, читавшего газету с отсутствующим видом. Настал черед сунуть ему под нос одну бумажку.

— Слушай меня внимательно. Я только что из Судебной Палаты, оставил там срочное заявление на тебя и на этого козла, твоего другана Сикору. Твоих двух подозреваемых по моему приказу сейчас осматривают судебные медики.

Я старался не потерять над собой контроль. Романо опустил газету и попытался начать соображать. Я продолжил:

— Ставлю свои яйца, что идея разуделать их была твоя, у Сикоры бы ума не хватило. Он их измочалил, чтобы выставить себя героем и хорошим мальчиком перед Судом. Козел. Так что вот тебе от меня два совета. Если хочешь набить кому-то морду, делай это сам. И второе: если все-таки соберешься бить кому-то морду, то проверь, чтобы было за что, потому что ты связался с двумя простыми работягами!

Я развернулся. Оставил копию заявления на ближайшем ко мне столе. Остальные сотрудники, естественно, пялились на меня более чем удивленные.

— Когда закончишь читать, передай копию в мой Секретариат.

Наверное, мне уже стоило заткнуться. Но так же, как тяжело меня зацепить, меня нелегко и остановить, если меня уже понесло.

— Я всегда знал, что ты придурковатый, Романо. Однако нет. Не только это. Ты — полный придурок. И совершенно точно, что ты — очень, просто вконец сукин сын.

Тогда я еще не знавал всех сложностей, которые посеял в своей судьбе в тот день и которые, рано или поздно, мне придется пожать. Мне кажется, что в настоящий момент мало кто способен читать знаки, гласящие о будущих трагедиях.

10

Я решил для себя, что помогу Рикардо Моралесу во всем, что в моих силах, в тот день, когда мы впервые поговорили один на один в баре на улице Тукуман, 1400, сидя вместе за столиком у окна, отделявшего нас от тротуара, пока снаружи прояснялось после ливня.

После того как я выложил Романо все, что о нем думаю, я вернулся в свой офис и попытался отдышаться и успокоиться. Я представлял себе несчастного вдовца, подходящего из последних сил к зданию Суда, думающего, что сейчас он услышит правду. Он пришел через двадцать минут. Я услышал два робких стука в высокую дверь Секретариата и безличное «войдите», брошенное кем-то из помощников.

— Шеф, к вам пришли, — доложил мне паренек, который ответил пришедшему.

Я поднял голову и на минуту задумался о том, что если этот новый помощник мне не «тыкает», значит, я уже прошел через двери зрелости.

— Мне позвонили на работу, — сказал Моралес, увидев меня за приемным столом. Возможно, он опознал во мне одного из тех, кто принес ему весть о смерти Лилианы.

— Да, я знаю. — Я не был в состоянии сказать что-то более точное.

Я предположил, что сейчас он меня спросит: «Правда ли это, что в деле появились важные новости?» или «Правда, что убийцы пойманы?» Все зависит от того, предпочел ли этот придурок Романо тон La Nacion или стиль Cronica, когда в свое удовольствие сообщил вдовцу о первых плодах в расследовании дела. Однако, к моему удивлению, Моралес предпочел держать себя жестко, облокотив руки на стойку и внимательно глядя мне в глаза.

Но это было еще хуже, потому что я чувствовал, что это его молчание вырастало от уже осознанной им беспомощности — ничего сейчас не будет так, как он осмелился помечтать. Наверное, поэтому я и пригласил его выпить кофе. Я полностью осознавал, насколько нарушал стерильность судейских процедур, и утешил себя тем, что делаю это из сострадания, чтобы хоть как-то поправить то, что натворил Романо своей идиотской стремительностью.

Мы вышли со стороны улицы Тукуман. Нас тут же накрыл свирепый ливень, косо хлещущий под порывами ветра. Большими прыжками мы пересекли улицу, которая уже скрывалась под водой. Моралес послушно следовал по пройденной мною кривой — прижимаясь к витринам под навесами, стараясь скрыться от дождя. С той же самой покорностью или даже апатией он разрешил довести себя до следующей квадры, пересекая улицу Уругвай, до бара и до стола рядом с окном. Я принял кофе, который быстрым жестом попросил у официанта. Больше нам ничего не оставалось делать.

— Дерьмовая погодка, да? — сказал я, пытаясь вытащить нас обоих из ощущения неудобства, в которое мы уже погружались.

Моралес надолго остановил взгляд на тротуаре, обильно поливаемом, словно из ведра.

— Мы попросили позвонить вам… — Я чувствовал себя вынужденным применить это множественное число, хотя это «мы» и привязывало меня к этому сукину сыну Романо. — Я должен что-то вам сказать.

— Не осторожничайте. — Моралес наконец взглянул на меня. На его лице мелькнуло отчаяние. — Вы только что сами мне все сказали.

Я в замешательстве посмотрел на него.

— Это «но», — попытался объяснить Моралес. Я открыл рот в попытке что-то ответить, хотя понятия не имел, что вдовец хочет сказать мне. Увидев, как я хватаю ртом воздух, он продолжил: — Это «но». Вы только что сказали: «Мы попросили позвонить вам, но…» Этого достаточно. Я все понял. Если бы вы сказали «мы попросили позвонить вам и…» или «мы попросили позвонить вам, потому что…», это бы что-то значило. Но вы этого не сделали. Вы сказали «но».

Моралес опять уставился на дождь, и я ошибочно предположил, что на этом его речь закончена.

— Это самое предательское слово, которое я знаю. — Он опять начал говорить, однако это совсем не звучало как беседа, это был монолог, очень интимный, который оказался произнесенным вслух исключительно по рассеянности. — «Я тебя люблю, но…»; «возможно, но…»; «это не так серьезно, но…»; «я пытался, но…». Понимаете? Это чертово словечко, которое подрывает все, что было или могло бы быть, но таковым не стало.

Я посмотрел сбоку на этого человека, который смотрел на падающий дождь. Я ясно видел перед собой простого, недалекого паренька, чей мир только что рассыпался в прах. Но его слова, тот тон, с которым он их произносил, — все это было присуще человеку, уже привыкшему продираться сквозь боль. Казалось, он всегда был готов к тому, чтобы столкнуться с худшим.

— Это хоть как-то облегчает для меня всю ситуацию. — И пусть это было не слишком достойно, но я нашел в его преисполненной меланхолии осведомленности лазейку, чтобы убежать от странного чувства вины, которое уже начало настигать меня.

— Что ж, я вас слушаю. — Моралес развернул стул в мою сторону, словно так ему было легче сфокусировать свое внимание на мне или словно он хотел избежать гипнотизирующего действия дождя.

Я ему все рассказал. И на этот раз не чувствовал себя обязанным использовать множественное число, чтобы как-то замаскировать ответственность Романо и Сикоры. Да пусть катятся к черту. Закончил рассказ своим походом в Палату и заявлением на обоих и тем, что сейчас жду отчет судебных медиков о побоях, нанесенных рабочим.

— Бедолаги, — сказал Моралес, — во что их втянули.

Он произнес это таким нейтральным тоном, с таким отсутствием какой-либо эмоции, что казалось, будто он говорит о чем-то очень далеком. Я боялся, что Моралес не одобрит моих действий, фанатично упрется в ту дорожку, которую Романо и этот, еще один, вымостили собственной глупостью. Теперь-то я понял, что этот парень был слишком умен для того, чтобы найти утешение в какой угодно истории, ему была нужна только правда.