Дети погибели - Сергей Арбенин

Илья сел. Комаров сам подал ему стакан чаю с наколотым сахаром и будничным голосом спросил:

– А что, Илюша, братец твой, Петруша, тоже в городе?

– А где ж ему быть, – отозвался Убивец, наливая чай в блюдце и шумно прихлёбывая. Кусок сахару он совал в чай и откусывал, блаженно жмурясь.

– А позвать ты его можешь?

– Позвать-то завсегда могём. Только зачем?

– А вот поговорим сейчас, и поймёшь – зачем.

Илюша разгрыз сахар и сказал:

– Ежели позвать Петрушу надоть – тогда вели мне в каморе фортку отпереть.

– Зачем? – удивился Комаров.

– А я в фортку свистну – Петруша и прибежит…

Разговор и впрямь вышел долгим. Сначала – при жандармах. Потом недоумевающих жандармов удалили из кабинета. И наедине разговор продолжался так долго, что караульные за дверью забеспокоились. Начали заглядывать. Увидели: Убивец мирно сидит, закинув обе ноги на стол, вместе с гирями. А Комаров расхаживает у окна, покуривая папироску.

Комаров сказал:

– Ну что, хорошо поговорили, Илюша?

– Хорошо, Ляксандр Владимирыч!

– Ну и ладно. Возвращайся в крепость и жди теперь. Насчет этой «фортки» я распоряжусь. Понял? – И Комаров позвал жандармов.

Убивца вернули в крепость, в одиночку с решётчатой дверью. И мимо этой страшной камеры по очереди, как будто невзначай, то и дело водили арестованных. Особенно часто – Леона Мирского.

ЭХО

ПАВЛОВСК.

13 марта 1857 года.

(за 22 года до описываемых событий).

– Я не дурак, совсем не дурак! Я правильно всё делаю, а только папенька меня ещё не может на войну брать!

Эти слова раздались из комнаты, где играли великие князья и княгини.

Гувернантки, бонны и гувернёры не сразу догадались узнать, что случилось: мальчики ведь всегда так дерзки и самоуверенны в их возрастах.

Взрослые вошли в комнату. Увидели такую сцену. Вокруг наследника, Николеньки, бегают младшие, разгорячённые, злые; показывают на Николеньку пальцами и кричат:

– Он дурак! Смотрите, – какой он дурак!

И младший, Александр, кричал особенно зло:

– Дурак! Дурак… Совсем дурак!

Цесаревич Николенька оглядел всех невидящими, полными слёз глазами. И выбежал из дверей на улицу, в яркий сине-белый мартовский сад.

Стали разбираться – и вот что выяснилось.

Мальчики всегда играют в войну и в государей. Во время одной из таких игр (семья гостила в Павловске у бабушки, «старшей» императрицы, вдовы Николая I) цесаревич Николенька, старший сын августейшего монарха Александра II, возьми да и заяви:

– Папке сейчас трудно! Очень трудно. Ему там, на войне в Крыму, вот как трудно: и из ружей стреляют, и из пушек!

Восточная война уже закончилась; но вся страна жила свежими воспоминаниями о её позорном исходе.

– А ты бы взял, да и помог бы папке! – сказал средний великий князь, Александр, подшучивая.

– Да, я помог бы! Только разве меня, такого маленького, на войну возьмут?

– А ты прикажи приказ – и возьмут! – подначивал Александр. – Ты же цесаревич!

Хотя цесаревичу исполнилось только четырнадцать, его будущее предназначение было всем известно; и детей воспитывали в духе избранности Николеньки. Вот и теперь Николенька приосанился:

– А вот возьму – и прикажу!

– Да как же тебя, дурака такого, на войну-то возьмут! – злобно расхохотался Александр. – Ты же у нас старшенький, по престолонаследию! А старших на войну не берут! Берегут их!

– И вообсе, – глубокомысленно заметила младшая, любимица императора, Мария, сидевшая на полу, – сталсый долзен дома сидеть, на тлоне.

– И вообще, – подхватил Александр, – по престолонаследию на случай войны царь у нас не царь! – Александр уперевшись руками в бока, громко захохотал.

И, видя, наконец, что достиг цели, закричал:

– Разыграли дурака на четыре кулака!.. Ну, не дурак ли?

И даже начал показывать пальцем.

После этого случая почти всех бонн и гувернанток в течение короткого времени сменили. В августейшей семье, узнав о происшествии, решили свернуть всё к обычной детской шалости, хотя и довольно злобной. Сам император во время семейного чая поманил Александра-младшего к себе, посадил на колено и, указывая на Николеньку, смотревшего букой, строго спросил:

– Кто он?

– Брат мой, – буркнул, ёрзая, Александр.

– А ещё кто? – спросил Александр Николаевич.

– Цесаревич! Наследник престола!

– А ещё? – требовательно продолжил император, не обращая внимания на протестующие жесты августейшей супруги Марии Александровны.

– Повелитель своих подданных! – почти выкрикнул Саша, соскакивая с колена; в глазах его стояли слёзы.

– Вот именно, – спокойно подытожил Александр Николаевич. – Повелитель. И твой, Саша – тоже!

Николенька родился в октябре 1843 г. И рос образованным, добрым – настоящим будущим правителем России. Но приблизительно в восемнадцать лет внезапно начал болеть, хиреть. Доктора обследовали его; поставили диагноз – скоротечный туберкулез позвоночника. Императрица с ума сходила от горя: боялась, что Николенька, гордость семьи, вырастет горбуном… Но Николенька не вырос. Он внезапно скончался летом 1865 г. во Франции, куда семья приехала на коронацию Луи-Бонапарта, не дожив и до двадцати двух лет.

Откуда взялась эта болезнь и почему так странно вдруг себя проявила – доктора расходились во мнении. Но соглашались, что болезнь могла начаться после сильного ушиба позвоночника. Например, во время гимнастических упражнений или падения с коня…

И эту загадку несостоявшийся император так и унёс с собой во французскую землю.

ПЕТЕРБУРГ.

Март 1879 года.

Лев Саввич Маков, министр внутренних дел, ощущая привычную робость, ожидал государя. Государь скоро должен был выйти из малой домовой церкви, где он молился ежевечерне. Флигель-адъютант, уже сообщивший государю о чрезвычайном происшествии, шепнул:

– Сердит.

Наконец государь вышел. От него пахло бы ладаном, если бы лицо не выражало что-то злобное и презрительное, – это было то самое выражение, которое всё чаще появлялось у него при неприятных известиях.

– Государь… Только что на Лебяжьем канале на генерала Дрентельна совершено покушение… – проговорил Лев Саввич.

Голубые, от природы навыкат, глаза императора взглянули куда-то поверх головы Макова. Потом, казалось, выкатились еще больше, взглянули прямо, дико и грозно. И внезапно этот страшный взгляд погас.

– Что? – глуховатым голосом переспросил он. – Александр Романович? Ранен? Убит?

– Жив, и даже ни единой царапины, слава Богу, – ответил Лев Саввич.

Ему внезапно захотелось пить: в горле стало шершаво.

Император истово перекрестился.

– Как это произошло?

– Стреляли в окно кареты, на ходу. Преступник догнал экипаж верхом на коне…

– Что?.. – голос стал грозным и громким. – Опять этот ваш «революционный рысак»?.. До каких пор?..

Он оглянулся на адъютанта, на кавалеров свиты, которые выходили из церкви, перешёптываясь. Потом кивнул Макову:

– В кабинет, – и зашагал первым: высокий, прямой, с гордо поднятой головой.

В кабинете государь расположился в своем любимом кожаном кресле. Но разговор не был продолжен: вмешался Дрентельн, который буквально ворвался в дверь, преодолев не очень активное сопротивление флигель-офицеров.

– Государь!

Маков машинально отступил в сторону, бросил взгляд на государя, и сейчас же понял, что лучше бы этого не делал. На лице императора было такое выражение, с каким, вероятно, его предок Пётр Первый собственноручно рубил головы бунташных стрельцов.

– Государь! – повторил Дрентельн; он был красен и ничуть не испуган. Скорее, разозлён до предела. – Наша полиция – это просто банда дураков!

Его Величество, Александр Николаевич, помедлил, – и вдруг расхохотался неестественным раздельным смехом. Маков, побагровев, метнул на Дрентельна ненавидящий взгляд.

– Я видел, кто стрелял! – продолжал Дрентельн, оттесняя Макова. – Я узнал его! Это тот самый Леон Мирский, против которого полиция не нашла-де веских улик! И выпустила из-под ареста! Я же сам его допрашивал! Да у него на лице написано: не-го-дяй!

«Да уж, это однозначно улика!» – подумал Маков, отступая ещё дальше в тень. Полиция – ведь это его, Макова, банда. Банда дураков, как, в общем-то, верно заметил Дрентельн. Маков невольно втянул голову в плечи. Но, господа, если быть до конца справедливым, то сама Охранка вкупе с жандармским управлением – это банда заговорщиков, шпионов и подлецов!.. Маков не додумал. Дрентельн уже грохотал на весь кабинет:

– И тут, изволите видеть, недавно выпущенный из централа Мирский преспокойно гарцует в центре столицы и, дождавшись моей кареты, бросает коня вдогонку в галоп!