Весенней гулкой ранью... - С. Кошечкин

белая стояла", некрасовский "Зеленый шум" ("Белая березонька с зеленою

косой")... Но ни у одного поэта образ березки не был так одухотворен, проникновенен, как у Есенина.

Не многим лирикам удалось по-своему опоэтизировать это дерево и после

Есенина.

Обратили на себя внимание и есенинские стихи о животных. Поэт

преисполнен нежности и сострадания к живым существам. Он "понимает" их

"души", "переживания".

Один из первых читателей есенинской "Лисицы" поэт Сергей Марков

вспоминает: "Я явственно видел "дремучее лицо", - отмежеванное красной

прошвой на снегу. . А сочетание запахов инея и глиняного угара! Только

подлинный поэт мог так передать предсмертные ощущения".

Или стихотворение "Корова":

Сердце неласково к шуму,

Мыши скребут в уголке.

Думает грустную думу

О белоногом телке.

Тоскующей о "белоногом телке", обреченной на убой, "снится ей белая

роща и травяные луга". Произведение о животном? Да, но не только о нем. Так

же, как в "Песне о собаке", в стихотворении "Корова" просвечивают

человеческая печаль, человеческое горе.

4

Впервые есенинскую "Песнь о собаке" я прочитал незадолго до войны, в

1940 году, будучи учеником восьмого класса. И этому чтению предшествовал

такой случай.

Жили мы - отец, мать и я - в небольшом домишке на пятой дачной просеке

под городом Куйбышевом. Неподалеку от нас, за забором, находился дом отдыха,

где сторожем был низенький и сухонький дядя Гриша. В ночную пору он ходил

мелкими шагами по лесным аллеям с двумя-тремя собаками, которых

подкармливали повара из столовой, а иногда и наша семья.

Как-то под вечер мать, процеживая козье молоко, сказала:

- Наверно, Григорий щенят топит: уж больно Динка в сарае воет...

Отец ничего не ответил, а я со всех ног бросился к забору. То, что

удалось разглядеть в щели между досками, навсегда врезалось в мое

сознание...

Спустя месяца три после этого случая, уже зимой, один мой старший

товарищ по клубному драмкружку сунул мне в руки какую-то затасканную книжку

и шепнул:

- Читай!..

Я бездумно листал замусоленные листки и вдруг увидел слова: "Песнь о

собаке".

Меня поразило заглавие стихотворения. Я знал в отрывках или слышал по

пересказам "Песнь о Гайавате", "Песнь о Сиде", "Песнь о Нибелунгах", "Песнь

о Роланде"... Слово "песнь" у меня соотносилось с чем-то возвышенным, таинственно торжественным. А тут - "Песнь о собаке"!

Я прочитал стихотворение, потом еще, и у меня сжалось горло. Такое

прежде было только один раз: после чтения рассказа Мамина-Сибиряка "Зимовье

на Студеной". Там - гибель доброго старика, его верного друга Музгарки; здесь - семерых щенят и большое горе матери... Как я ненавидел этого

"хмурого" хозяина, а заодно с ним и нашего соседа дядю Гришу с его

жилистыми, сухими руками!..

Чуть позже я пытался разгадать тайну воздействия есенинских строк.

Утром в ржаном закуте,

Где златятся рогожи в ряд,

Семерых ощенила сука,

Рыжих семерых щенят.

Ну, что тут особенного, рассуждал я. А "в закуте - сука" и на рифму

мало похоже. Глупец! Эта "небрежная" рифма в атмосфере т_а_к_о_г_о

стихотворения куда драгоценнее рифмы самой звучной, ибо несет в себе

точность смысловую, жизненную. Вряд ли потребовались бы большие усилия,

чтобы зарифмовать первую и третью строки "поскладнее". Но автор не пошел на

это, предпочел смысл форме, и чутье не подвело его.

До сих пор, когда перечитываю "Песнь о собаке", у меня замирает сердце

и я не перестаю восхищаться мастерством поэта.

Утро, "златятся" (от первых лучей солнца?) рогожи в ржаном закуте -

тишина, спокойствие, торжественность ("златятся"!). Начало нового дня -

начало новых жизней - "рыжих семерых щенят"... Вроде бы ничто не предвещает

беды. Но какая-то тревожная нота все-таки привносится этими ж-з-с-щ,

каким-то холодом веет от этих у-р-ы: неспроста они так определенно звучат в

каждой строке первой строфы:

До вечера она их ласкала,

Причесывая языком,

И струился снежок подталый

Под теплым ее животом.

"Ласкала, причесывая языком..." Не прилизывая, не приглаживая -

причесывая... Не обсушивала - прихорашивала.

А как мягко, любовно: "Струился снежок подталый..." Не снег - снежок: намело его в закут совсем немного. Снег там, за стенкой, во дворе, на

улице...

"А вечером..." Уже первые слова строфы рождают беспокойство, тревогу.

До вечера все было хорошо, а вот вечером... Что-то должно случиться! Ведь

недобрые дела чаще всего совершаются тайком, украдкой, под покровом темноты

- вечером, ночью...

А вечером, когда куры

Обсиживают шесток,

Вышел хозяин хмурый,

Семерых всех поклал в мешок.

"Хозяин хмурый..." Вообще он - недобрый человек? Или хмур оттого, что

обстоятельства заставляют его причинить зло собаке и щенятам? ("Не всяк

знает, кто часом лих", - есть русская поговорка.) Скорее всего - дело в

обстоятельствах.

Вспомним, с каким чувством расставался со своей любимицей тургеневский

глухонемой дворник: "Наконец Герасим выпрямился поспешно, с к_а_к_и_м-т_о

б_о_л_е_з_н_е_н_н_ы_м о_з_л_о_б_л_е_н_и_е_м н_а л_и_ц_е, опутал веревкой

взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею Муму, поднял ее над

рекой, в последний раз посмотрел на нее..." (Подчеркнуто мною. - С. К.)

Герасим озлоблен на сумасбродную старуху-помещицу и ее туповатого

дворецкого: гибель Муму на их совести...

Можно думать, что и хозяин в есенинском стихотворении вынужден творить

зло вопреки своему чувству к щенятам. И потому он "хмурый". И потому хочет

скорее завершить черное дело: "Семерых всех поклал в мешок". Стих как бы

передает резкие, торопливые, нервные движения человека (в отличие от

последних строк во всех других строфах - здесь четыре ударения вместо трех).

"Поклал..." Живых, маленьких, согретых телом матери, не положил -

поклал, как чурки, в мешок. И понес его быстро, не останавливаясь...

По сугробам она бежала,

Поспевая за ним бежать...

Хозяин шел широким шагом (собака "бежала"!) к речке или озеру, еще не

затянутым льдом; по сугробам шел туда, куда за водой не ходят, к