Весенней гулкой ранью... - С. Кошечкин

подружился в Петрограде в 1915 году).

Всевышний у Клюева - "сребробородый, древний Бог". "Я говорил тебе о

Боге, непостижимое вещал..." - начинает поэт одно из своих стихотворений.

"Венец Создателя", "наш взыскующий Отец", "Смотреть Христу в глаза - наш

блаженный жребий..." - в таком духе пишет Клюев о всевышнем.

Нездешнее, неземное окутывает образы богородицы и ее сына в стихах

Городецкого: "У Казанской Божьей Матери дивно светел вечный взгляд", "Его

глагол таинственный...".

У Есенина же традиционные образы предстают в самой что ни на есть

житейской реальности. Какая уж тут "божественность", если у милостника

Миколы, будто у заурядного калики перехожего, "пот елейный льет с лица", под

пеньком уготовлено место для "голодного Спаса", Исус зовет человека в

дубравы, "как во царствие небес...".

С иронией смотрит поэт на калик, ковыляющих из деревни в деревню:

Пробиралися странники по полю,

Пели стих о сладчайшем Исусе,

Мимо клячи с поклажею топали,

Подпевали горластые гуси.

. . . . . . . . . . . . . .

Вынимали калики поспешливо

Для коров сбереженные крохи.

И кричали пастушки насмешливо:

"Девки, в пляску! Идут скоморохи!"

Вот так: служители господа - скоморохи...

Не без юмора нарисована картина шествия богомолок на канон:

Отряхают старухи дулейки,

Вяжут девки косницы до пят.

Из подворья с высокой келейки

На платки их монахи глядят.

На вратах монастырские знаки:

"Упокою грядущих ко мне".

А в саду разбрехались собаки,

Словно чуя воров на гумне.

Читаешь эти строки и видишь добродушно-хитроватую улыбку крестьянина,

который при случае скажет о монахе: "Борода апостольская, а усок

дьявольский" - и если речь зайдет о ворах: "Добрый вор без молитвы не

украдет".

Есть у Есенина стихи, где религиозные мотивы, образы на первый взгляд

берутся в их подлинном значении. Например, такое:

Я странник убогий.

С вечерней звездой

Пою я о боге

Касаткой степной...

Покоюся сладко

Меж росновых бус;

На сердце лампадка,

А в сердце Исус.

Но и подобные стихи живы, в конце концов, не религиозными

чувствованиями, а романтически-приподнятым ощущением бытия,

умиротворенности, что ли, на лоне природы. Вспоминается стихотворение

Лермонтова:

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка...

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе,

И счастье я могу постигнуть на земле

И в небесах я вижу бога!..

Церковные ризы тут, конечно, ни при чем. Не облачалась в них всерьез и

поэзия Есенина. Неспроста от того "смака", с которым в свое время

толковались его "религиозные" стихи, поэт "отпихивался... руками и ногами".

Прав литературовед К. Зелинский: "Сергею Есенину не были присущи

глубокая религиозность или мистические представления". Это относится и к

стихам дореволюционным, и к стихам, написанным после 1917 года. Но, мне

думается, критик не был точен, говоря, что "поэт брал церковные образы и

словарь для украшения своих стихов". Вообще "украшение стихов" чем бы то ни

было - занятие, истинному поэту чуждое. Поэтому, на мой взгляд, здесь более

справедливо утверждение В. Базанова: "Есенин использует молитвенные стихи, их религиозную символику для выражения собственных чувств, иногда даже

слишком буйных и залихватских".

И через религиозные образы - "выявление органического", земного...

3

Художник И. Бродский до встречи с Есениным не знал места рождения

лирика. Прослушав стихи в авторском чтении, живописец сказал, что поэт,

вероятно, родился в Рязанской губернии. Есенин был удивлен. Пейзажи, которые

воспеты в стихах, пояснил художник, живо воскресили в его памяти природу

Рязанской губернии, где он в молодости много работал над этюдами.

Свидетельство, лишний раз говорящее о тонком мастерстве Есенина - певца

русской природы.

Уже его ранние стихи показали, что в литературу пришел поэт со своим

видением природы, поэт, умеющий находить красоту там, где ее не каждому дано

заметить. В этом отношении Есенин близок к Пушкину, которому, по словам

Белинского, "не нужно было ездить в Италию за картинами прекрасной природы, прекрасная природа была у него под рукой здесь, на Руси...".

Есенинское ощущение родной земли сродни народному мировосприятию с его

жизнелюбием, глубинным постижением красоты, одухотворением предметов;

мировосприятию, выраженному в преданиях и песнях, поверьях и загадках. Дух

народной поэзии пронизывал сознание Есенина сызмала.

Сельский паренек летним вечером стоит у дороги, прислонившись к иве. На

крышу дома падает лунный свет, где-то звучит соловьиная песня. Пареньку

"хорошо и тепло, как зимой у печки". Так может сказать только человек, для

которого природа есть нечто родное, неотделимое от его бытия.

Поля, луга, озера, деревья, цветы, туманы, метели, восходы и закаты -

во всем поэт открывает "душу живу", все находится с ним в родстве, в дружбе, поверяет ему свои тайны, как и он - свои заветные думы. Об этом хорошо

сказано в стихах нашего современника Виктора Бокова:

И снега, и закаты, и рощи, и нивы

Тихо, нежно просили: - От нас говори! -

Не поэтому ль так охранял он ревниво

Слово русское наше, светившее светом зари.

Как в народных песнях, былинах, сказках, в стихах Есенина природа

движется, переливается всеми цветами радуги. Для него любое дерево, растение

- живые существа. О вечере он может сказать: "Месяц в облачном тумане водит

с тучами игру". О ночной речке: "Распоясала зарница в пенных струях поясок".

Конопляник, будто человек, "грезит". А липы держат "в зеленых лапах птичий

гомон и щебетню".

Они давно уже вошли в народное сознание - есенинский клен, есенинская

березка... Особенно березка, юная, застенчивая подруга поэта: "Что шепчет

тебе ветер? О чем звенит песок?"

Образ березки-девушки был известен в русской поэзии и до Есенина. Можно

вспомнить песню поэта начала XIX века Н. Цыганова "При долинушке береза