Переворот - Иван Кудинов

Когда миновали хутор Колбиновский и свернули на Топольное, впереди произошло какое-то замешательство. Колонна остановилась. И задние не знали, что там делается впереди, в головной части.

Третьяк, ехавший в штабной повозке, тотчас пересел на своего коня и, пришпорив, поскакал обочь дороги, запруженной всадниками и повозками, туда, где происходило что-то непонятное. Огородников и Акимов гарцевали там перед сбившимся в кучу авангардом и что-то говорили, размахивая руками, пытаясь, наверное, кого-то и в чем-то убедить…

— Почему остановились? — подъехал Третьяк.

— Да вот, — срывающимся от возмущения голосом объяснил Огородников. — Отказываются дальше идти.

— Как отказываются? Кто?…

— Да мы не то чтобы отказываемся… — выдвинулся вперед, отделившись от группы всадников, рыжеусый широкоплечий человек, и Третьяк тотчас узнал Бунькова. — Воевать за Советскую власть мы не отказываемся, — быстро и горячо проговорил Буньков, поглаживая гриву коня. — Если понадобится, головы за нее сложим… Только уходить далеко от своей деревни мы не хотим. Кто ее защитит?

— Старую песню поешь, Буньков, — перебил его Огородников. — Много ты защищал свою деревню, когда отсиживался в горах? А каратели тем временем грабили, пороли и убивали твоих односельчан…

— Товарищи! — поднял руку и привстал на стременах Третьяк, обращаясь к встревоженно гудевшему, поломавшему ряды авангарду. — Товарищи, сегодня, как никогда, ваша ошибка может оказаться роковой. Поймите: нам сейчас нельзя порознь. Чтобы защитить Советскую власть, нужны крупные силы, необходимо единство. Сегодня, как вы знаете, мы идем на соединение с черноануйским партизанским полком, только что, три дня назад, сформированным. Завтра наши силы удвоятся. А послезавтра они возрастут втрое, вчетверо, удесятерятся… если сегодня вы не вернетесь с полпути! — говорил он взволнованно, страстно и с такой убежденностью, с такой верой в правоту своих слов, что настроение его невольно передавалось и другим. И партизаны притихли, слушая Третьяка, постепенно остывая, успокаиваясь и выравнивая ряды. Буньков тоже спятил коня и пристроился на правом фланге, заметно смущенный и недовольный собой.

— Ладно, дойдем до Топольного, а там поглядим…

Полк тронулся наконец. Горы придвинулись вплотную, нависая тяжелыми серыми глыбами, местами сжимая дорогу с обеих сторон каменными тисками, так что приходилось на ходу перестраиваться, растягиваясь еще больше, и ехать в этих теснинах с удвоенной осторожностью.

Оставалось несколько верст до Топольного, когда вернулась разведка и доложила: противника в селе нет. Акимов, однако, предупредил: есть противник или нет его в данный момент, а с топольнинцами ухо держать надо востро — народ там сплошь старообрядческий, кержаки, живут зажиточно, каждый себе на уме…

Бурливый Ануй, вдоль которого двигался полк, и привел вскоре в Топольное.

Большое кержацкое, село насчитывало без малого полтысячи дворов — и почти все они, эти дворы, что пасхальное яичко, крепенькие и обихоженные. Война как будто стороной обходила Топольное. А вернее сказать, топольнинцы сами изощрялись обходить войну, держались особняком, не вмешиваясь ни во что и как бы не замечая происходящих вокруг событий, чем и заслужили доверие колчаковцев. Топольное считалось одним из самых «благонадежных» сел. Сюда если и заходили белогвардейцы, так только затем, чтобы отдохнуть, погулять, пополнить продовольственные запасы — и, не уронив ни единого волоска с топольнинцев. уйти дальше. А рядом, поблизости, каратели жгли и убивали — и не далее, как три дня назад, спалили дотла соседние деревни Барагаш и Белый Ануй. Ветром доносило оттуда запах паленины, человеческие стоны и крики, но топольнинцы оставались глухи…

Как только полк вошел в Топольное и расположился на отдых, Третьяк тотчас, не откладывая на завтра, приказал созвать на сход все взрослое население. Оказалось это не просто. Народ собирался медленно и неохотно. Разыскали старосту. Плотный бородатый мужик средних лет, по фамилии Закурдаев, угрюмо смотрел исподлобья. Третьяк спросил у него, сколько в селе мужиков и парней, способных держать в руках оружие.

— А хто ж его знает, — вильнул глазами Закурдаев. — Пошшитать надо.

— Придется посчитать, — сказал Третьяк. — А то вы тут как будто и не слыхали о существовании Советской власти.

— Супротив Советской власти мы ничего не имеем…

— Однако ж и Советская власть ничего от вас не имеет. Чем вы ей помогли? А колчаковцев, как нам известно, снабжаете щедро. Или не так?

Закурдаев пожал плечами, угрюмо глядя в сторону:

— То дело принудительное. Ежели такое дело, дак мы и вас снабдим…

— Спасибо, — усмехнулся Третьяк. — Но сегодня вопрос стоит иначе. Сегодня вы должны решить вопрос не двояко, — продолжал он, обращаясь уже ко всем собравшимся на площади топольнинцам. — Сегодня так: либо вы примыкаете к нам и оказываете полную поддержку, либо завтра колчаковцы повернут вас против Советской власти… если еще не повернули. Вот и решайте: с кем пойдете?

Топольнинские мужики мялись, переглядывались, оживленно и горячо переговаривались между собой — и вытолкнули наконец вперед того же Закурдаева: говори, мол, за всех, на то ты и староста… И Закурдаев, надвинув шапку на лоб, огляделся по сторонам, будто кого отыскивая, и глуховато, но все же достаточно громко объявил, что топольнинцы, которые могут держать в руках оружие, примкнут к партизанам и внесут свою лепту в общее дело… Было в этих словах — «внесут свою лепту» — что-то неискреннее, половинчатое, как показалось Третьяку, сказанное не от души, а как бы вынутое из-за пазухи…

— Сколько человек вы можете выделить? — спросил Третьяк. — И сколько у вас оружия?

— Сотни полторы мужиков, полагаю, наберется, — прикинув в уме, ответил Закурдаев. — Найдется и оружие.

Договорились: на сборы — одна ночь. А утром, ровно в девять, добровольцы являются на площадь — верхами и с полной выкладкой, откуда вместе с полком и уже в его рядах отправятся дальше.

Утром, однако, ни к девяти, ни к десяти топольнинцы не пришли. Разыскали опять Закурдаева.

— Где же ваше ополчение? — глянул на него Третьяк.

— Не поспели, якорь их задери… — притворно вздыхал, почесывая затылок, староста. — Делов по горло — хозяйство ж так не бросишь. Отсрочки мужики просят до завтрева…

— Жаль, гражданин Закурдаев, что дела ваши расходятся со словами… Очень жаль!..

Закурдаев почуял в тоне Третьяка жесткость и даже угрозу, вильнул глазами и поспешно заверил:

— Завтра — как штык. Сам займусь этим делом…

— Полк уходит сегодня.

— Догоним… непременно догоним, — вильнул опять глазами. — Кони у нас добрые.

— Кони-то добрые, только нас больше интересуют люди.

Часу в одиннадцатом полк оставил Топольное и двинулся по тракту — на Черный Ануй. Настроение у многих было мрачное и подавленное. Случай с топольнинскими «добровольцами» подействовал удручающе и на Третьяка В первый момент он даже растерялся, не зная, что пред принять и как поступить в этом случае… Теперь немного успокоился, обдумал все и решил, что где-то он, комиссар Третьяк, допустил просчет, проявил слабость и не довел дело до конца.

А тут еще Буньков подлил масла в огонь:

— Вот видите, как оно получается, товарищ комиссар? Не захотели — и не пошли. И никто им не указ…

Третьяк посмотрел на него строго и ничего не сказал Проехали еще немного. Вдруг Третьяк повернул коня, съехал на обочину и приказал остановить полк.

— Зачем? — не понял Огородников, негодуя в душе, хотя и не показывая виду на то, что он числится командиром полка, а командует Третьяк — последнее слово за ним. «Если и дальше так пойдет — пользы от этого будет мало», — подумал Огородников. И переспросил: — Зачем останавливаться?

— Есть соображение, — сказал Третьяк. — Надо выделить один взвод и немедля вернуться в Топольное.

— Только что из Топольного… Что мы там забыли? Третьяк озабоченно помолчал.

— Забыли кое-что. Ушли оттуда, как говорится, не солоно хлебавши.

— И что же теперь?

— Теперь надо вернуться, — твердо сказал Третьяк. — И провести поголовную мобилизацию.

— Это как мобилизацию?

— Как и положено: по приказу штаба полка. Призовем всех способных держать в руках оружие… в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет. Теперь, когда начинаются решающие схватки с врагами революции, полагаться только на добровольцев недостаточно, — пояснил. — Защита Советской власти — дело всеобщее.

— Но и полк засорять такими людьми, как топольнинцы, нежелательно, — возразил Огородников. — Да и небезопасно.

— Опаснее будет другое, — настаивал Третьяк, — если топольнинцы соберутся завтра и ударят нам в спину. Допускать этого нельзя. А с мобилизованными будем вести разъяснительную работу. Найдутся и среди топольнинцев люди с пониманием…