Переворот - Иван Кудинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последние слова он, кажется, произнес вслух. Конь вскинул голову и насторожился. Тотчас где-то неподалеку, справа, раздался шорох, послышались тихие, приглушенные голоса… И вскоре подъехали два всадника.
— Парламентера вам привез, товарищ комиссар, — весело сказал Пимушин. — Они тут, между прочим, неплохо устроились. Вот Егор Жуков за командира у них…
— Понятно. И долго они собираются отсиживаться в горах?
— Обстановка подскажет, — подал голос Жуков.
— Неужто обстановка ничего другого вам не подсказывает?
Жуков покашлял сдержанно и промолчал, должно быть, не понял вопроса.
— Сколько человек в отряде? — спросил Третьяк.
— Да какой там отряд… пятьдесят человек.
— Какой ни есть, а все же отряд. А у нас в полку — четыреста тридцать. Вот и посчитай, сколько будет, если и вы присоединитесь. Грамотный?
— Считать умею. Но, думаю, все это пустое…
— Как это — пустое?
— А так, — простуженно-низким голосом говорил Жуков, — у них под ружьем тысячи, у беляков-то, и вооружение — не чета нашему…
— И что же теперь? Могилу себе заживо копать? Хоро-ош парламентер! — насмешливо сказал Третьяк, жалея, что не может в темноте как следует разглядеть лицо Жукова. — Нет, паря, — вклинил поглянувшееся сибирское словечко и повторил, будто вслушиваясь в него, — нет, паря, с таким настроением далеко не уедешь. Остальные так же думают?
— За остальных не ручаюсь.
— Хм… не ручаешься? — удивился Третьяк. — Тогда чего же мы воду в ступе толчем? Вот что, — чуть поразмыслив, предложил, — поедемте-ка в отряд, там и решим сообща. Поедем, поедем, паря, погляжу, как вы там устроились…
А где-то ближе к полночи абинский отряд вернулся в село.
Здесь, в Абе, полк пополнился не только людьми, но и запасами продовольствия. Жители Абы и окрестных деревень делились с повстанцами всем, чем могли. Многие партизаны разжились тут и теплой одеждой — шапками, полушубками, сапогами… Не забыли и о своем комиссаре.
Утром, перед выступлением полка из Абы на Пономареве, в избу, где размещался штаб, заглянул командир первой роты Пимушин и поманил глазами Акимова; тот, вопросительно глянув, кивнул и вышел. А через минуту вернулся, держа в руках огромную собачью доху и меховую ушанку.
— Вот, Иван Яковлевич…
— Что это? — недоумевающе смотрел Третьяк.
— Подарок абинцев. Берите, берите, они ведь от всей души… обидятся, если откажетесь. Они, как узнали, что вы недавно малярию перенесли, так сразу и порешили: одеть вас потеплее. Так что позвольте вручить вам, товарищ Третьяк, от имени абинского населения…
— Ах, язви тебя! — воскликнул растроганный Третьяк и, помедлив, принял подарок. — Дак в этой дохе мне теперь никакой холод не страшен… Ну, паря, удружили!..
Все находившиеся тут засмеялись сибирскому «говору» Третьяка, однако, не только этому, но и тому, что крестьяне многих деревень все больше и больше поддерживают Советскую власть, примыкают к большевикам, а это поднимало дух и обнадеживало.
Не доходя верст семь до Пономарева, на крутой седловине, столкнулись с небольшим отрядом местных повстанцев — те заметили приближение полка, поняли, что это партизаны, и сами вышли навстречу. Командиром отряда был молодой коренастый человек, с лихо закрученными рыжеватыми усами. Он подъехал и коротко представился:
— Буньков.
— И кого ж вы тут представляете? — поинтересовался Огородников. Буньков несколько даже обиделся:
— Советскую власть. Нас тут шестьдесят семь человек. Имеем двадцать винтовок, один неисправный «шош», остальные кто с чем — вилы, пики, дробовики… А вы, как видно, идете на Пономарево?
— Другого пути у нас нет.
— Смотрите, — предупредил Буньков. — Пономарево занято казаками — больше двухсот человек. Три пулемета у них — и патронов за глаза. Идти на них в лобовую опасно — посекут, как капусту.
— Ну головы у нас не кочаны, — вмешался в разговор Третьяк. — И подставлять их просто так, сдуру, мы не собираемся. А вы что советуете?
Буньков посмотрел на Третьяка и понял, чутьем угадал, что этот человек в лохматой меховой шапке, с красной лентой наискось, и есть тут главное лицо — такой уверенностью, твердой и властной силой веяло от всей его могучей фигуры. Буньков подумал немного:
— Есть тут один проход… через ущелье.
— А что ж вы сами им не воспользовались? — усмехнулся Огородников, как бы тем самым ставя его слова под сомнение. Буньков обиженно дернул плечами и выпрямился в седле:
— Если б мы располагали достаточными силами… Хорошо, — сказал Третьяк, оставляя без внимания эту короткую перепалку. — Покажите нам этот проход.
Вечером партизаны прямо-таки, как снег на голову, свалились на казаков, и те, яростно и беспорядочно отстреливаясь, вынуждены были оставить село, побросав много оружия и боеприпасов. Победа (пусть небольшая, но все же победа) приободрила партизан, и все разговоры в этот вечер сводились неизменно к одному — какого перцу подсыпали они казачкам, небось и до сих пор бегут они и не могут остановиться!.. Третьяк радовался вместе со всеми. И бодрым, уверенным голосом говорил собравшимся в штабе командирам:
— Главное, товарищи, поверить в то, что и мы умеем побеждать. А теперь — вот я о чем хотел с вами посоветоваться: известно, что в Черно-Ануйском районе действует много разрозненных повстанческих групп и мелких отрядов, каких мы немало встретили и на своем пути… Действуют они каждый сам по себе, на свой страх и риск, подчас не сообразуя свои действия с общей обстановкой. Это плохо. И наша первейшая задача — объединить эти отряды, сформировать из них боевую единицу.
* * *А вечером того же дня случилось вот что. Местные жители рассказали о том, что на горе Фуфалка, верстах в пяти от Пономарева, скрывается небольшой отряд не то коргонских, не то бащелакских мужиков. И Третьяк, узнав об этом, опять загорелся: надо разыскать. Взял с собой проводника и немедля отправился на Фуфалку, скалистые склоны которой густо темнели и щетинились пихтачом.
Вернулся на этот раз не скоро. Огородников начал уже беспокоиться, хотел было послать разведчиков на поиски Третьяка, когда наконец и он появился, веселый и возбужденный больше обычного — во главе отряда в семнадцать человек…
— Принимайте пополнение!
Огородников промолчал. А когда остался наедине с комиссаром, хмуро и недовольно сказал:
— Должен вам заметить, Иван Яковлевич, что рискуете вы зачастую напрасно. Стоило ли вам самому лезть в горы… из-за каких-то семнадцати человек?
— Стоило. Стоило, товарищ Огородников! И потом, не забывай, язви тебя, — засмеялся тихонько и тронул Огородникова за плечо, — не забывай, что я комиссар по формированию повстанческой армии… Это мой долг.
Ранние холода беспокоили партизан, мало готовых к этому. Кто же мог предположить, что кампания затянется до зимы? Надеялись управиться по теплу, а выходило, что и зиму придется прихватить. А воевать зимой да еще в седле — дело непростое, а для многих и вовсе непривычное И самим нужно хорошо одеться, провиантом запастись, и лошадей накормить — фуража потребуется немало.
Третьяк понимал, что в создавшейся обстановке, когда повстанческие силы каждодневно растут и пополняются, а в то же время при первой неблагоприятности могут они, эти силы, и рассыпаться, выйти из-под контроля, — в такой обстановке важно сохранять боевой дух армии. Вот почему и возлагал он большие надежды на соединение с черноануйскими повстанцами. Выход на Черный Ануй, как он думал, позволит решать задачи уже в более широких масштабах… И теперь многое зависело от успешной операции партизанских полпредов Чеботарева и Пимушина, от которых не было пока никаких известий. В полку беспокоились: а вдруг не дошли? Прошло еще несколько дней. И вот наконец на исходе недели короткое и радостное донесение: «В урочище Тукуш сформирован второй партизанский полк. Командиром избран товарищ Какорин. Ждем поддержки».
В тот же день огородниковский полк вышел из Пономарева и к вечеру был в Тележихе. Год назад через это село, удобно разместившееся в глубокой горной впадине, проходил отряд Петра Сухова, пытаясь вырваться из вражеского кольца, достичь Уймонского, а затем и Чуйского тракта… Однако дошли только до Тюнгура. И здесь приняли неравный бой с отборными частями полковника Волкова[6] — и полегли почти все, до конца исполнив свой долг. Рассказывали, что сам Петр Сухов, израненный весь, исколотый штыками — живого места на нем не было, — держался твердо и мужественно до конца: «Меня вы убьете, но революцию вам не убить!» — были его последние слова.
Здесь, в Тележихе, полк принял в свои ряды еще сорок добровольцев. И наутро двинулся дальше.
Когда миновали хутор Колбиновский и свернули на Топольное, впереди произошло какое-то замешательство. Колонна остановилась. И задние не знали, что там делается впереди, в головной части.