Франчиска - Николае Бребан

Тиут был настолько уверен в себе, настолько убежден, что убыточная работа нового предприятия зависела только от неопытности хозяев и конкуренции Чибиана, что весь этот разговор с отцом вел лениво и снисходительно.

«Мне бы не пришло в голову пытаться выяснить… — заговорил отец и вновь неуверенно улыбнулся. Викарий поднял глаза и с симпатией и признательностью посмотрел на него, потому что отец, кажется, заговорил в соответствии с тем мнением, какое все общество, включая и Тиута, составило о нем. — Однако я думаю, — продолжал отец, и голос его зазвучал неожиданно твердо, — я думаю, что если бы на некоторое время отстранить от дел жену Рихтера, то все могло бы выправиться… — И поскольку викарий посмотрел на него своими прозрачными округлившимися и ничего не понимающими глазами, он продолжал: — У нас самая усовершенствованная установка во всем городе, и мы могли бы давать гораздо больший процент масла на килограмм подсолнечника. Мы и потеряли тех клиентов, которые приходили к нам в первые месяцы, потому что они ожидали получить у нас больше масла, чем у Сфырли и Чибиана».

«Насколько мне известно, — заметил Тиут, — пресс Сфырли и Чибиана дает восемнадцать-девятнадцать, а иногда двадцать процентов, мы же даем неизменно двадцать два, а иногда…»

«Это слишком маленькая разница! — опять прервал его отец. Тонкие, дугообразные женские брови викария поднялись вверх. — Да! — повторил мой отец, но на этот раз голос его прозвучал не так уверенно. Он пристально смотрел на Тиута, стремясь уловить его взгляд, но тот равнодушно взирал на свои маленькие белые ручки. Вся эта сцена происходила у окна в детской, где мать привыкла проводить послеобеденные часы, занимаясь вязанием вместе с моими старшими сестрами. — Это очень небольшая разница, а крестьянин, если его не убедить наглядным и весьма ощутимым аргументом, никогда не покинет места, к которому он привык… И особенно, — тут отец вдруг начал жестикулировать и голос его зазвучал совершенно иначе, — особенно если он имеет дело с таким опытным человеком, как Чибиан. Из-за одного или двух лишних килограммов на центнер подсолнечника он не покинет Чибиана, с которым имел дело столько лет».

«Тем более…» — раздельно произнес викарий и сделал паузу, но отец, не дожидаясь конца фразы, продолжал:

«Тем более, что за последнее время он не получает у нас и этих двух-трех лишних килограммов. За последние месяцы наша маслобойка дает едва восемнадцать-девятнадцать процентов масла, ровно столько, сколько у Чибиана, а недавно стала давать даже меньше. Позавчера ко мне приходил крестьянин из Хонориш и жаловался, что он получил у нас масла меньше, чем обычно получал у Сфырли, а у того самые старые, самые изношенные машины во всем уезде».

Викарий с удивлением смотрел на отца, забыв даже рассердиться на то, что отец перебил его. Викарий завел этот разговор как чисто формальный, не имеющий никакого значения обмен мнениями, поскольку ни компетенция моего отца, ни его умственные способности всерьез никем не принимались. И викарий давал это почувствовать и своим ироническим тоном, и снисходительным взглядом светлых глаз, и особенно весьма характерной манерой говорить, когда он вдруг делал продолжительную паузу посредине фразы, которую вдруг заканчивал, когда все уже думали, что он вовсе о ней позабыл. К подобным паузам Тиут прибегал и раньше, и все, привыкнув к его манере изъясняться, терпеливо ожидали, когда же он закончит мысль, но отец мой неожиданно перебивал его. И делал это он без всякой позы, а как-то неуверенно и сбивчиво, что явно не вязалось со снисходительным высокомерием викария. Но Тиут вовсе забыл о том, что ему нужно поставить моего отца на место, чувствуя, что чисто формальный разговор, который он, ко всеобщему удовольствию присутствующих, весьма искусно направлял в любую сторону, превратился вдруг помимо его желания в глубокий спор.

«Это невозможно! — с подчеркнутой самоуверенностью воскликнул викарий, стремясь вернуть разговор в прежнее русло. — У нас машины самой последней конструкции. Во всяком случае, двадцать два процента они дают. Еще вчера я разговаривал с Рихтером…»

«Я тоже был в этом убежден, — робко перебил его отец, обегая взглядом окружающих, — и если бы вчера совершенно случайно не поднялся на чердак вместе с Пэкурару, чтобы снять старую электрическую проводку… — Здесь он остановился, хотя его никто не прерывал, и посмотрел на Тиута с каким-то неприятным, вкрадчивым выражением лица, отчего викарий недовольно заерзал на стуле, хотя вовсе не мог предполагать, о чем же будет говорить отец дальше. Все вокруг молчали, и отец продолжал: — Осматривая старую проводку, я заметил в элеваторе маленькую дырочку, через которую утекало немного, совсем-совсем немного, но все-таки все время утекало какое-то количество очищенного подсолнуха. Я распорядился, чтобы Пишта, это был один из рабочих, заделал щель, но он почему-то наотрез отказался. Вчера же я заметил, как рабочие что-то весьма оживленно обсуждают между собой, и в конце концов выяснил, что эту дырку сделали они по распоряжению госпожи Рихтер».

«Хорошо. И отсюда ты делаешь вывод… — несколько нервно заговорил викарий, весьма сурово взирая на отца, обнаружившего такие вещи, о которых никто даже не подозревал. Заметив, что отец намеревается ему ответить, Тиут быстро заговорил, стремясь удержать ускользавшую от него инициативу разговора: — Таков обычай на всех маслобойках, насколько я знаю. Рабочие различными способами удерживают какое-то небольшое количество подсолнуха, который потом перерабатывают и получают таким образом некоторую добавку к жалованью в виде масла и жмыха».

Тиут все это высказал весьма суровым тоном, давая отцу понять, что разговор, если он пойдет в этом направлении, ничего нового не принесет, а может только всем испортить настроение, потому что ни к какому радикальному решению не приведет. Это и так было ясно, потому что решительные меры, которые могли бы спасти положение, мог принять только викарий.

До сих пор викария раздражала неопределенная и какая-то липкая улыбка моего отца. Теперь же, ожидая, когда викарий закончит фразу, отец улыбался самоуверенно, почти вызывающе, хотя сам и не чувствовал этого. Тиут, заметив улыбку, стал вдруг нервничать и последние слова произнес с совершенно не свойственной ему строгостью.

«Это действительно так, — заговорил отец, — действительно правда, что на всех маслобойках и мельницах существует обычай: рабочие, помимо гарнцевого сбора, присваивают себе часть подсолнуха или муки. Они действительно присваивают себе одну часть, — подчеркнул отец, — а на нашей мельнице они утаивают две части».

«Как это так — две части?» — переспросил Тиут, и на какую-то долю секунды лицо его стало глупым.

«Вот