Франчиска - Николае Бребан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поскольку из четырех владельцев мельницы и маслобойки ни один не был способен возглавить предприятие, то с первых же месяцев фактически руководить всем этим делом стала жена Рихтера.
Тетю Мэри, женщину очень крупную и совершенно бесформенную, мой отец называл квашней. Ее отличала какая-то особенная жадность, липкая и грубая жадность разбогатевшего крестьянина-кулака, и поскольку она только и делала, что упорно искала, где и что можно захватить, присвоить, то другим это казалось проявлением ее энергии и инициативы, а возможно даже, и организаторского таланта, который с самого начала заставил тетю Мэри стать около весов и строго наблюдать за мельницей и маслобойкой, особенно за маслобойкой. Тете Мэри не из-за чего было терять голову, поскольку грубый инстинкт собственности, ничем не контролируемый и лишенный всякого предвидения, вошел в ее плоть и кровь. Это качество, передаваясь из рода в род, закалилось, приобрело определенную твердость и сопротивляемость, так что всем, кто принадлежал к роду Кадаров (это была девичья фамилия тети Мэри), всегда удавалось сохранить свое богатство примерно на одном уровне, никогда особенно не увеличивая его, но зато и никогда ничего не теряя.
Вполне понятно, что такую женщину не могла испугать никакая новая ситуация. Она продолжала действовать хладнокровно и размеренно. Но наступил момент, когда стало ясно, что под началом этой женщины дела на маслобойке и крупорушке идут все хуже и хуже. Это было естественно, потому что она не обладала ни широтой кругозора, ни коммерческим чутьем. Вместо того чтобы любыми средствами привязать к себе клиентов, владельцы нового предприятия (на деле это касалось одной тети Мэри) отталкивали их от себя, и крестьяне, составлявшие большинство клиентуры, возвращались к старым хозяевам, ехали на маслобойки Сфырли или Чибиана. Получилось как-то так, что в связи с уменьшением работы на маслобойке убавилось дел и на мельнице, а большая крупорушка, купленная у Мезинки, тоже действовала не каждый день.
В те недели и даже месяцы, когда маслобойка и мельница работали в убыток, единственными людьми, которые не чувствовали никаких забот и беспокойства и вели себя совершенно естественно, были те, кто первыми предложили проект расширения мельницы и приобретения маслобойки, то есть Петрашку и моя мать. Они не питали слишком больших иллюзий, отдавая себе отчет в том, что те главные силы, которые вложили в это предприятие бо́льшую долю капитала, а именно епископ и банк «Карашана», не выбросят на ветер свои деньги и не упустят той прибыли, которую и должно было приносить это предприятие, созданное в таком районе, где главной культурой был подсолнечник. И действительно, рассудив, что причиной уменьшения числа клиентов, а следовательно и работы, является конкуренция двух других маслобоек (третья, государственная, как я уже говорила, стояла на капитальном ремонте), и в первую очередь самой мощной маслобойки, принадлежавшей Чибиану, владельцы мельницы и пресса приняли решение заключить союз с врагом номер один, то есть с Чибианом. Был выработан план: используя уважение, которое тот питал к епископу, попытаться задобрить его. Если из этого ничего не выйдет, предлагалось объединить деловые интересы, пообещав ему долю в прибылях, но только на ограниченный срок, до тех пор, пока предприятие не встанет на ноги, а его владельцы не приобретут надлежащего опыта. В соответствии с этим планом викарий и мой отец получили указания и должны были войти в переговоры с Чибианом, который, как всем казалось, только и ждал подобных предложений.
Но случилось нечто непредвиденное: мой отец, предварительно ни с кем не посоветовавшись, воспротивился этому плану. После его возвращения из Бухареста, откуда он привез столь дорого доставшийся ему патент, все как бы забыли о нем. Избрали же его для ведения переговоров с Чибианом только потому, что имя его числилось среди совладельцев предприятия, однако вести переговоры было поручено викарию, при котором отцу отводилась роль представителя хозяев.
И вдруг мой отец неожиданно поднял голову и запротестовал, однако он не мог толком объяснить своего поведения, не мог привести достаточно веских доводов в защиту своей позиции. Тогда викарий тоном, которым беседуют с детьми, спросил его:
«Значит, ты, Корнель, хочешь сам спасти положение дел? Ты видишь какой-нибудь другой выход, кроме того, который видим мы? Ты думаешь, что Чибиан не достоин доверия?»
Все, кто присутствовал при этом разговоре, снисходительно поглядывали на моего отца.
«Чибиан? — переспросил отец, слегка пожимая плечами, чуть-чуть смущенный ласковой иронией викария и насмешливым блеском его голубых глаз. — Чибиан — человек серьезный, я так думаю. Более того, я убежден, что все маневры, к которым он прибегает, направлены на то, чтобы мы с ним достигли взаимопонимания…»
«Да? — спросил Тиут, потому что нужно было что-то сказать, чтобы поддержать речь отца легким сочувствием. Замечание отца его несколько удивило. О Чибиане он думал точно так же, но не мог вообразить себе, что мой отец может прийти к такому же выводу. С другой стороны, отец произносил эти слова как-то нерешительно, сопровождая их своей обычной улыбкой, как бы говоря: «Это ничего не значит, извините меня, я это просто так сказал…» И Тиут в конце концов решил, что отец все это произнес бессознательно. — Даже если он все знает, — ответил отцу викарий, — это не меняет положения. Выбора у нас нет. Я не вижу лучшего выхода, чем…»
«Дела могут постепенно улучшиться и без помощи Чибиана», — прервал викария отец, бросая на него робкий, неуверенный взгляд.
«Да? — снова спросил тот. — А как, ты думаешь, это может произойти?»
«Он не тот человек, которому мы должны быть благодарны, — вторично прервал викария отец, но никто, кажется, и сам викарий, не заметил его невежливости. Если мы запускаем машины только в базарные дни, то за это мы должны благодарить в первую очередь не его, хотя он и прилагает к этому все усилия».
«И-и-и, — нараспев, несколько лениво произнес
