Крик ворона - Дмитрий Вересов

Не испытывая уже никаких чувств, он отметил, как свернули с автострады и проехали немного по темной аллее, остановились перед ажурными чугунными воротами, которые мгновенно отворились, как почтительно взял под козырек лакей-привратник, как плавно и бесшумно катили колеса по ровнейшей подъездной дорожке, обрамленной сплошной стеной цветущего жасмина, как переливался разноцветными огнями тонко подсвеченный фонтан-колокол, низвергающийся в круглую беломраморную чашу бассейна. «Порше» остановился у широкой лестницы позади фонтана. Тед проворно выскочил из машины и застыл в поясном поклоне у раскрытой дверцы.

Вылезай! — зашипела Таня. — И лицо сделай значительное.

Она выпорхнула следом за ним и со сладкой, чуть застывшей улыбкой взяла его под локоток. На лестнице улыбались и кивали какие-то прилизанные господа.

— Руку поднял, опустил, кивнул, улыбку убрал, в темпе, в темпе, — шепотом командовала Таня, увлекая его вверх по лестнице. — В холле не задерживаться, сразу взял налево, вон в ту дверь с матовыми стеклами.

Три человека, сидевшие за длинным столом, поспешно встали и приветствовали их наклоном головы. Одного из них он узнал — тот самый бровастый старик с хищным носом. Двух других он видел впервые. Таня ослепительно улыбнулась, незаметно ткнула Рафаловича в бок и прошептала:

— Повторяй за мной: «Гуд ивнинг, джентльмен…»

— …Гуд ивнинг, джентльмен!

— И быстрым шагом в дальний конец, в кресло.

— И быстрым шагом…

— Заткнись, идиот!..

Она повернулась к остальным и защебетала на ходу. Рафалович разобрал слова «синьор Финнелихт» и что-то вроде «инкогнито».

Все расселись вокруг стола. Внушительного вида толстяк с висячими усами обернулся к бровастому старику, что-то тихо спросил. Тот кивнул, толстяк откашлялся и, глядя на Рафаловича, заговорил густым хриплым басом. Таня деловито раскрыла блокнот и принялась там царапать. Рафалович заглянул в блокнот и увидел на чистой странице весьма приблизительное изображение черепа и костей. Толстяк продолжал говорить, помогая себе руками.

— Что это он? — не выдержав, спросил Рафалович. Таня подняла голову и заговорила негромко, но энергично:

— Синьор Скалли мой дядя самых честных правил.

Когда не в шутку. Занемог он уважать, синьор Скалли, себя заставил и лучше. Выдумать не мог его пример…

— Что за бред!

— Ничего не бред. Важно наклони голову, покажи, что понимаешь. Ну?!

Рафалович медленно, с достоинством кивнул.

— Не на меня смотри, на него, на толстяка. И отвечай мне.

— Что отвечать-то?

— То же самое. Его пример другим наука, но…

— Боже мой, какая скука…

— Весомей, не части, не блей. И паузы делай посреди строки.

Она чувствительно придавила ему носок ботинка острым каблуком. Он вздрогнул и громко, недовольно произнес:

— С больным сидеть и день, и ночь… Э-э, не отходя, так сказать…

— Умница! Еще чего-нибудь, но обязательно вставь «синьор Скалли».

— Мы, э-э, достигнем взаимопонимания, безусловно, синьор Скалли. А не хрена ли? Чем меньше женщину мы любим…. Мсье, же не манж па сие жур!

Брови толстяка изумленно поползли вверх. Тощий старик нахмурился. Третий, молодой и смазливый, хранил невозмутимую рожу. Таня метнула на Рафаловича испепеляющий взгляд, но тут же звонко рассмеялась и вновь залопотала что-то на непонятном языке. Трое иностранцев переглянулись и, не сговариваясь, расхохотались. Хохотали долго, шлепали ладонями по столу, по спинам друг друга. Молодой залез под стол, извлек черный дипломат с никелированными застежками, придвинул толстяку, тот кивнул и двинул дипломат обратно. Молодой взялся за ручку, встал, подошел к Рафаловичу и с поклоном положил портфель перед ним.

— Открой, — тихо сказала Таня. Он послушно щелкнул замочками и откинул крышку. Доллары. Тугие пачки сотенных в банковских упаковках.

— Пересчитай, — сказала она. — Должно быть ровно двадцать пять пачек. Четверть миллиона.

— Да уж знаю, не учи ученого! — неожиданно для самого себя огрызнулся он. Вид больших денег придал сил, даже глаза заблестели.

Таня пожала плечами и снова обратилась к присутствующим в зале. Те закивали головами, молодой отошел к дверям, что-то сказал, и тут же вошла длинноногая кудрявая девица в красном мини-платье с серебряным подносом в руках. На подносе стояли пять высоких бокалов с шампанским. Девица принялась обходить стол.

— Сложи деньги, закрой портфель, — сказала Таня Рафаловичу. — Потом возьми бокал, скажи что-нибудь торжественное. Обязательно вставь «синьор Скалли», «синьор Доменгини» и «Оберску лимитед». Запомнил?

Тогда вперед.

Рафалович откашлялся.

— Я… это самое… Союз нерушимый, товарищи, республик свободных, синьор Скалли, навеки сплотила, синьор Доменгини, великая Русь и Оберску лимитед! Ура, господа!

— Си, си, Оберску лимитед! — радостно подхватил толстяк.

— Теперь отхлебни два-три глотка, поставь бокал, возьми портфель и на выход! — скомандовала Таня. — И никаких улыбок, никаких рукопожатий, понял!

Она что-то сказала иностранцам, подхватила Рафаловича и повлекла его к дверям. На выходе он обернулся. И увидел, что старик, хищно ощерившись, явственно ему подмигнул.

До машины добрались без приключений. Тед почтительно распахнул дверцу, принял из его рук дипломат с деньгами, передал Тане, которая на этот раз села рядом с шофером.

— Получилось, — не оборачиваясь, сказала она. — Спасибо, Фаллос.

— Я… я тебя ненавижу! — неожиданно выкрикнул он.

— Это твое право…

Дальнейший путь проделали в молчании. Под конвоем Теда Рафалович поднялся в отведенную ему комнату и сразу рухнул на кровать. В дверях щелкнул замок. Минут через десять щелкнул снова… Невидимая рука поставила на пол прикрытый салфеткой поднос, и дверь вновь закрылась. «Не подойду», — решил Леонид — и тут же спрыгнул с кровати, подошел, сдернул салфетку. Три розовых бархатистых персика, длинный сэндвич — половина французского батона, масло, черная белужья икра. Бутылка. «Шато-лафит», — прочел он на этикетке. Небольшая серебряная салатница, прикрытая крышечкой. Рафалович хмыкнул, приподнял крышку. На дне салатницы лежала, скорее всего, одна из тех пачек, которыми был набит черный дипломат.

— Тьфу на вас! — пробормотал Рафалович. — В доме врага…

Но жрать хочется. И перед кем держать принципы, в пустой-то комнате? Пачка перекочевала во внутренний карман, в одной руке оказался батон, в другой — стакан с лафитом. Надо же, суки, как его вкусы угадали! За стеной заиграл Моцарт…

— Ты спал? Извини…

— Какое там спал.

— Если хочешь, спускайся вниз. Выпьем. Я одна. Собственно, одну бутылку он уже уговорил. Почему бы не вторую? Тем более что даже не знаешь, придется ли еще когда-нибудь…

— Вот и все. В четыре заедет Тед, отвезет тебя на летное поле. Утречком будешь в своем Монако. А через месяц-другой забудешь наше маленькое приключение, как дурной сон.

Таня лениво потянулась к фигурной бутылочке «Луи-Трез», стоящей между ними на низком столике, плеснула себе на донышко бокала.

— Дурной сон, — повторил Рафалович. — А что я Лильке скажу?

— Объясни, что неожиданно подвернулся быстрый и выгодный гешефт. Тем более что для тебя так оно и было. Как бы ты ни был крут у себя там, в Союзе…

— В России, — автоматически поправил он.

— Ну да, в России, конечно. Двадцать тысяч гринов за день работы…

— Десять, — снова перебил он.

— Извини. Вон там, на каминной полке. Потом возьмешь.

Рафалович посмотрел на Таню и с горечью спросил:

— Так зачем надо было ломать всю эту комедию? Чувства изображать, в горы меня тащить, дурью накачивать… — Он скривился, будто лимон проглотил. — Я бы и в зрячую тебе подыграл, за такие-то гонорары.

— Подыграл бы, говоришь? А в какой, по-твоему, игре?

— Ну, я не знаю… Афера. Масштабная грамотная афера. Вы со старичком красиво кинули этого жирного лоха…

— Скалли-то? Это так, побочный сюжет.

— Ни фига ж себе побочный! На четверть лимона… — Рафалович рывком встал, заходил по просторной комнате, без надобности трогая разные предметы. — Это же огромная сумма! Думаешь, он смирится с такой потерей, не будет искать вас?..

— Нас?

— Ну, тебя, старика этого, меня…

— Сядь и успокойся. Этот идиот никого уже искать не будет.

— Уже? — выдохнул Рафалович. — Так его что, того?..

— Эк ты, болезный, разволновался-то, а еще говоришь — в зрячую подыграл бы.

— Ну я ж не знал, что мокрое…

— А что ты вообще знаешь? — Таня смотрела на него с откровенной издевкой. — Ладно, не бзди, Маруся, дело чистое, концов не найдут. А на тебя и подавно не выйдут, если, конечно, язык распускать не станешь.

— Я? Язык распускать?