Я никогда не была спокойна - Амедео Ла Маттина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Чего я хочу? Просто, – отвечает Сарагат, – чтобы социалистическая партия, в которой я состою уже двадцать пять лет, могла свободно осуществлять свою деятельность в защиту итальянского рабочего класса. Итальянская социалистическая партия ввела методы, которые ни один честный человек не может считать демократическими и которые, если бы они восторжествовали, парализовали бы ее деятельность».[605]
Сарагат призывает Тольятти считать итальянских рабочих не «маневренной массой, находящейся в распоряжении боссов, которые всегда правы, а товарищами, связанными пактом демократии и солидарности»[606].
Анжелика «покорена» Сарагатом, с которым она может говорить о немецкой литературе и философии и с которым они на «ты».
Глава двадцать шестая
Анжелика снова ошибается в человеке
Очередное политическое и интеллектуальное увлечение после Муссолини и Ленина, еще одна ошибка. Материнское проклятие вновь напоминает о себе.
У нее на глазах происходит трагедия раскола. 10 января 1947 года, в половине пятого, на второй день работы съезда социалистов, Анжелика Балабанова входит в актовый зал римского университета. На ней коричневое платье, на голове – шляпка того же цвета, на шее белый шарф. Когда среди делегатов появляется эта маленькая женщина, на сцене молодой испанец обличает злодеяния Франсиско Франко. Молодые не знают, кто она, а пожилые знают прекрасно: они подходят к ней и на руках несут ее на сцену, не обращая внимания на испанца, который продолжает выступать перед растерянной аудиторией. Уго Заттерин, политический обозреватель газеты Tempo, пишет, что в зал вошел «первозданный социализм, романтическое прошлое движения»: «Уверенная в себе, одетая как старая дворянка, с седыми причесанными волосами, она склонилась над микрофоном»[607]. Сенатор Лонгена, председательствующий на дневном заседании, представляет Анжелику как свидетеля самого важного периода итальянского социализма. Ее сразу же просят выступить, и она начинает неторопливо говорить, вспоминая этапы итальянского и европейского социализма, излагая их от первого лица. Раздаются аплодисменты, все расчувствовались. И вдруг голос Балабановой меняется. Становится резким: так всегда случалось на ее выступлениях, слушатели поражались, как такая маленькая женщина может говорить так громко. Она уточняет, что ее на съезд никто не посылал и что все, что о ней пишут в буржуазной прессе, – политические спекуляции. Только ее прошлое дает ей право высказывать ясное и авторитетное мнение о ИСП. Тут она поворачивается к сцене и иронически благодарит товарища Ненни за то, что в прошлом, когда он был ее злейшим противником в Париже, он защищал социализм от натиска коммунизма, фашизма, а затем максимализма. «Конечно, – говорит Анжелика, – нет ничего плохого, когда человек меняет позицию, если только этот человек остается в ладах с совестью»[608].
Ненни качает головой. Раздаются первые громкие свисты. Делегаты-фузионисты, которые еще несколько минут назад с восторгом приветствовали живую легенду социализма, живую свидетельницу русской революции, теперь кричат: «провокатор, подосланный Антонини», «американский агент». В отчете о съезде L’Unità, газета, руководимая Тольятти и Сталиным, пишет, что через несколько минут популярности старушке, говорящей с явным американским акцентом, пришел конец: немного времени прошло от ее появления в зале до начала ее речи. «Я уехала из своей страны, – говорит она, – когда поняла, что большевики спекулируют идеей коммунизма…» Следующие ее слова перекрываются свистом и выкриками делегатов. Один из делегатов встает перед сценой и кричит: «Вы позорите свою страну!». Другие кричат: «Возвращайтесь в Америку». Слышны крики: «Да здравствует Россия!»[609]
Журналисты лихорадочно строчат в своих блокнотах, фотографы сверкают магниевыми вспышками. Анжелика на мгновение теряется, скрещивает руки на груди. «Тише, тише, пожалуйста, товарищи… дайте товарищу Балабановой закончить выступление, пожалуйста…» – вмешивается Лонгина. Балабанова ждет, пока крики стихнут, и продолжает громким голосом «свою антисталинскую обвинительную речь, – как говорит Иньяцио Силоне, – слушатели удивлены, и никто не решается нарушить тишину. Все остатки ее жизненной силы будто вылились в голос. Речь ее походила на вдохновенные пророчества Сивиллы»[610]. Позже Балабанова признается Силоне, что она прикусила язык, чтобы не отвечать на «эти проклятые “Viva l’Italia”». А тем, кто кричит «Да здравствует Россия!», она напомнила, что именно благодаря ей они научились любить Россию, «когда ее презирали за приверженность революции»:
Нас было немного, тех, кто провозглашал в мире святость русской революции. Я вам так скажу: если вы крикнете «да здравствует русская революция», я скажу «тысячу раз да здравствует русская революция», но никогда не буду кричать «да здравствует Россия»[611].
Балабанова очень красноречива и, когда начинает говорить о коммунистах, язык ее становится острым как бритва. Она говорит, что всегда были товарищи, которые искренне или неискренне считали, что с коммунизмом надо договариваться, но это невозможно, потому что коммунистическая партия не является ни демократической, ни пролетарской. Зал взрывается. Она крепко сжимает руки на груди. Когда крики немного стихают, она добавляет, что за сорок пять лет ни фашисты, ни большевики не сумели заткнуть ей рот, не заткнут и социалисты, очарованные Москвой. Заттерин в газете Tempo отмечает, что Балабанова затронула больную тему, «истинное происхождение зла, которое все подспудно осознавали, но никто на съезде до сих пор не назвал открыто». В самом деле, до этой минуты сторонники Ненни и Сарагати спорили по поводу нарушений, допущенных съездами на периферии, причем последние требовали признания недействительным заседания, проведенные в Риме. А Анжелика открыла завесу над советским коммунизмом, ведь она в 1921 году была живым свидетелем раскола итальянской социалистической партии, которого добивалась Москва. Это незаживающая рана, и если сейчас ИСППЕ не станет независимой, она будет уничтожена убийцами социализма, которые попытаются присвоить себе исключительное право на рабочий класс. «Я знаю коммунистов! Я их видела! Не верьте им!»[612]
Анжелика чувствует, что больше не может продолжать, но прежде, чем сойти с трибуны и покинуть университет, она кричит: «Да здравствует международный социализм!» Ненни подходит к ней, чтобы попрощаться, и говорит: «Когда вы проживете в этой стране несколько месяцев, вы убедитесь, что мы спасли партию». Анжелика отвечает: «Я знаю коммунистов и знаю, что социалисты всегда дорого платили за свои союзы»[613].
На следующий день Анжелика, которую коммунисты прозвали старой каргой, отправилась в палаццо Барберини. Ей подарили огромный букет цветов. Именно в этот день была создана Социалистическая партия итальянских трудящихся (СПИТ), членами которой стали представители старой гвардии: Джудиче, Д’Арагона, Ригола и, конечно,
