Город Брежнев - Шамиль Идиатуллин

Ага, подумал Хамадишин. Случайно, значит. Впрочем, это тоже ничего еще не значило – ну любопытствует юноша. Бывают совпадения. Правда, такое напластование совпадений организуется не случаем, а конкретными людьми. С именами, которые необходимо выяснить. Ладно, подождем до верного.

Хамадишин вышел на десятом, где, кажется, жил Еременко, позвенел ключами, прикидывая, что сказать, если на площадку выглянет вдруг жена майора или кто-нибудь из соседей. Заготовки не пригодились, лифт уехал наверх, постоял там, потом отправился вниз. Он миновал десятый этаж, и Хамадишин подумал: ну вот и все, отбой ложной тревоги, пацан либо и впрямь разувается в квартире на четырнадцатом, возбужденно рассказывая родителям или дружку о зажигалочном нашествии на УВД с гробом наперевес, или, наоборот, спускается, обнаружив, что дружка нет дома. Капитан потянулся к кнопке вызова, но решил перестраховаться. Пацан может красться по лестнице. Там его и подкараулим.

Хамадишин прошел через общий балкон на лестницу и прислушался. Лестница была чистой, тихой и пустой – ссыкуны досюда не доезжали, а пацан не спускался. Хамадишин осторожно поднялся на этаж и вышел к лифтам послушать. Лифт поднимался. На четырнадцатый. Остановился. Поехал вниз. На десятый. Опа. Остановился здесь. Хитрый пацан.

Оставшиеся сомнения истребила рожа пацана, отвалившего челюсть при виде Хамадишина. Ну вот и все. Теперь поговорим.

Кабина загудела, когда пацан приложился спиной и затылком в стену. Ничего, обшивка не железная, шапка толстая, не поранится. Двери со стуком сомкнулись, лифт дернулся, но не поехал – Хамадишин вдавил кнопку «стоп» и сказал:

– Кто тебя послал?

– Что? – спросил пацан испуганно.

– Плохо сейчас будет. Кто послал? Кадет, Челентано, Гиммлер, кто?

– Я к другу просто… – начал пацан.

– И на одиннадцатый к другу?

– Ну да, Андрюха здесь…

– Так, – сказал Хамадишин, сорвал с пацана шапку и прищурился на стриженую все-таки голову. – Я тебя знаю.

– Я к Андрюхе, к другу, чего вы делаете! – сказал пацан возмущенно.

Хамадишин стукнул пацана затылком о стенку. Стенка снова загудела, лифт вздрогнул. Хамадишин тоже чуть не вздрогнул, вспомнив, как затылком в стол падает другой пацан, а этот скривил лицо в смешной испуганно-бешеной гримасе, и Хамадишин вспомнил.

– Семнадцатый комплекс, Касатонов-Крутов-Макаров. То есть Сафин. Нет, Вафин. Так?

Он еще раз сыграл пацановским затылком в стенку. Прихватил его за горло, всмотрелся и сказал с удовольствием:

– Так. Ильин тебя допрашивал, а ты рыдал, как девочка, пока добрый дяденька не спас. Только здесь доброго дяденьки…

Хамадишин замер, лихорадочно соображая, потом рассмеялся так, что чуть не выпустил пацана, который сразу попытался присесть и скользнуть под рукой к панели управления и дверям.

– Стоять, – велел Хамадишин, перехватывая его за шкирку. – То есть тебя Соловьев послал?

Пацан моргнул мокрыми глазами и яростно замотал головой.

– У Соловьева, значит, и пацаны в банде, да? Контора под ним, значит, из семнадцатого, так?

– Чего вы врете! – сдавленно заорал пацан.

Хамадишин вдавил его в угол в неудобном полуприседе и спросил:

– В комиссионный в шестом ты ходил?

Пацан дернул глазами и кивнул, с ужасом глядя на Хамадишина.

Потек, сейчас расколется, понял Хамадишин, и нажал кулаком и интонацией:

– Со стволом ходил?

Пацан моргал.

– Тебе Соловьев с Песочковым ствол показывали? На шухере договаривались стоять, так?

Пацан удушенно крякнул, извернулся и попытался убежать к дверям на четвереньках. Хамадишин пнул его в бок, с усилием поднял на ноги и спросил:

– Еще стволы у вас есть? Откуда поставки? Из Крыма, из Ростова, кто копает? Убьетесь же, дебилы, руки оторвет, как Песочкову, неужели не боишься?

Пацан с сипеньем вдохнул и растопырил мокрые ресницы на Хамадишина. Сейчас расколется, понял капитан и чуть ослабил хватку.

– Пусти, пусти, сволочь, гнида! – завизжал пацан, дернул локтями так, что руки Хамадишина разлетелись в стороны и без размаха, но удивительно сильно стукнул капитана в плечо.

Целил явно в подбородок, просто Хамадишин от удивления отшатнулся. Шляпа слетела. Не наступить бы, подумал Хамадишин, хорошая, жалко, в Москве очередь за ней выстоял. Глаза ошпарило бешенство. Хамадишин ударил всерьез и ударил еще, бормоча сквозь зубы:

– Гнида? С тобой по-хорошему, а ты – гнида? Гнида?

Пацан сполз по стеночке, распустив скомканное только что лицо. Перестарался, подумал Хамадишин, но было уже все равно. Он снова поймал ворот пацана, выдохнул, вдохнул и спросил:

– Сколько. У вас. Стволов?

Пацан неудобно висел между стенками и Хамадишиным. Поднять его не удавалось, ворот соскальзывал. Хамадишин выругался, сквозь куртку подхватил пацана за пояс и начал поднимать. Под руку попал твердый узкий предмет.

– Что в кармане? – спросил Хамадишин, тряханув пацана так, что башка мотнулась, как боксерская пневмогруша. – Что в кармане, я спрашиваю?

Пацан посмотрел непонимающе на капитана, потом на карман, вяло хлопнул по карману, и непонимание сменилось ужасом.

– Так, – сказал Хамадишин. – Дай сюда.

Он попытался расстегнуть молнию на кармане, но пацан сжал и скомкал болонью так, что собачка замка не двигалась. Хамадишин сунул предплечье пацану под подбородок и надавил, а правой рукой попытался сорвать наглую руку с кармана. Пацан упорствовал. Хамадишин надавил локтем посильнее. Пацан захрипел, мелко задергался и, кажется, прищемил Хамадишину правую ладонь – молнией, что ли, как успел-то.

Хамадишин ахнул и прошипел:

– Что делаешь, дебил!

И дал локтем в челюсть.

Пацан врубился в стенку и рухнул, лифт закачался и, кажется, поехал. Хамадишин потерял равновесие и упал на пацана. Пацан, надувая смешные кровавые пузыри под носом, заверещал: «Уйди! Уйди!» – и беспомощно, но удивительно остро ткнул Хамадишина в районе пояса – пальцем, что ли.

Хамадишин ругнулся и попытался сломать ему палец, но рука занемела, как будто отлежать ее успел, это за две секунды-то, глупость какая. Со лба ему дам, чтобы пузыри эти раздавить с носом вместе, решил Хамадишин и грянул головой в пол. В ушах зазвенело. Ну ничего сегодня не выходит почему-то.

Боже, что мы делаем, подумал Хамадишин. Что я делаю.

Лифт качнулся, остановился, выстрелил сразу несколькими кнопками и открыл двери. Пацан подышал, рванулся и чуть выполз из-под Хамадишина. Двери ударили его по плечам и снова открылись. Пацан дернулся еще раз и сел. Двери ударили его второй раз. Хамадишин взял его за ногу и спросил: «Сколько стволов у вас, сынок, скажи, пожалуйста, это не шутки, это бандитизм, вы же себя убьете и других убьете, так нельзя», но, кажется, ничего на самом деле не спросил, или пацан не услышал, потому что в следующий раз двери стукнулись друг о друга, а пацана уже не было.

Упустил, подумал Хамадишин равнодушно. Накатили слабость и тошнота. Траванулся, что ли. Когда успел-то. Еще и на грязном полу разлегся. Он попытался встать и не смог. Пачкать ладони о пол не хотелось, он раскинул руки, упираясь в стенки. Под ребрами кольнуло и стало пусто, правую ладонь потянуло, будто прилипшим стеблем осоки. За осокой ходил Крошка Енот из любимого мультика дочки, осока растет в пруду, где сидит тот, смерть по-немецки. Здесь-то она откуда?

Капитан посмотрел на ладонь. Ладонь была черной и блестящей, с глубокой складкой поперек. Раньше складки не было. Хамадишин шевельнул пальцами, и из складки выскочили несколько блестящих бугорков, тут же растеклись по ладони и упали на растоптанную шляпу. И тут же погас свет.

Жалко-то как, подумал Хамадишин. Интересная у них осока. Ладно, надо бы встать, а то дверь откроется, несолидно выйдет.

Он снова попытался подняться и не смог: левое бедро скользко вывернулось, будто неродное. Хамадишин попробовал поставить его на место, тряхнул рукой и несколько мгновений пытался сообразить, кажется ли ему, или впрямь теперь и левая ладонь стала липковато-мокрой и, скорее всего, черной да блестящей. Не понял.

А ведь не встану, подумал он лениво. Так и усну здесь. Не вовремя, время детское, и футбол не посмотрю, наши с Португалией играют. Все как-то не вовремя сегодня. Найдут, разорутся, заберут в трезвяк, доказывай потом, что не верблюд. Вернее, верблюд пока, который не пьет, просто плюет на приличия и валяется на грязном. Надо хоть диспетчера вызвать. Красная кнопка, хотя теперь уже не важно, все равно в темноте цвет не разобрать. Нижняя.

Хамадишин потянулся к кнопке, чувствуя, как от горла до живота не натягивается, а, наоборот, ослабевает какая-то струна, которой раньше не было, а теперь она оказалась самой важной и жизненно необходимой. Он упорно тянулся, а струна ослабевала, и с нею ослабевал звон и гул в ушах, и гул снаружи, и щелканье, и возникший вдруг неяркий свет, и женский крик.

Хамадишин все-таки дотянулся до кнопки, но вдавить ее не смог.